Как считает Лаврова, отдельной темой в постановке выступает семейная история. Она в спектакле разыграна на двух уровнях. Семья Гамлета распалась. А вот другая семья - живет. Полония, Офелию и Лаэрта связывают искренние, доверительные, радостные отношения. В озорной, остроумно придуманной и сыгранной сцене отъезда Лаэрта явлено, как горячо Офелия любит старшего брата, рассказано без слов, как она подрастала, играя с мальчишками. Кажется, в этой компании был и Гамлет - это прочтется в любви Офелии и Гамлета, явно имеющей предысторию - а они в этом спектакле любят друг друга. Он - борясь с еще подростковой закомплексованностью, она - невольно используя свою власть над его подавляемой сексуальностью. Это видно во встрече Лаэрта и Гамлета, в их поединке - сражаются насмерть не враги, а бывшие друзья.

Прощаясь, Офелия запрыгивает на Лаэрта, не хочет отпускать, шаля, прячется в огромный сундук-гардероб. Видно, как она гордится братом, на которого хотела походить, угадывается, что в ней - поведением больше похожей на парня, чем на девушку, пробуждаются кокетство, желание нравиться, женственность - она уже научилась ею пользоваться, но пока что боится и не очень ее в себе осознает. Лаэрт ласков (и видно, что это ему непривычно - вот, отмахивался от девчонки, чтоб не лезла под ноги, а она выросла.).

Горацио, в этой истории циничный трикстер, всячески подталкивающий Гамлета к безумию, придумавший призрака, организовавший местными силами, без всяких бродячих комедиантов, "Мышеловку" (пропали наставления Гамлета и его возглас про Гекубу, зато неожиданно сильно прозвучало, что в мышеловку попал сам Гамлет - бунтарь становится объектом манипуляций). Продажны и мелки Розенкранц и Гильденстерн, вроде бы друзья Гамлета - рубахи-парни. Правда, для них не найдена или молодыми артистами органично не усвоена речевая интонация, эти образы не вполне ясны. Хотя большинство актеров великолепно овладели шекспировским стихом в переводе Б. Пастернака, который звучит в спектакле ясно, красиво, осмысленно - и современно, задает упругий ритм действию. При этом речь характеризует героев - слышно, кто есть кто.

Вернувшийся из Англии Гамлет лишен иллюзий и земных связей, готов к смерти - голый, он пересекает сцену вдоль задника-экрана, голый во все времена человек на голой во все времена земле. В "семейной" истории возникает подлинная трагедия разрушенной жизни. Трагедия далекого Принца Датского, разыгранная на большой, кажущейся огромной сцене, вдруг приближается к каждому.

Но вернёмся к началу. Начинается история из-за такта - с немой сцены похорон, возникающих во вспышках света как кадры светской хроники: изысканные венки, просветленно-печальные лица, благородные статуарные позы придворных, одетых в траурно-деловые костюмы - через мгновение, увлеченный красотой зрелища, забываешь думать о том, почему шекспировские персонажи в костюмах ХХ века. Одна из причин, по которым этот эпизод заслуживает внимания, это то, что в оригинале Шекспира его не было. Сцену похорон добавил режиссер, но эта дополнительная сцена органично вписалась в общий характер постановки. И по нашему мнению, она даже более того, - стала ярким символом того, что прежняя жизнь закончилась. Эта сцена стала, говорящим ярче любых слов, символом того, что Гамлет столкнулся с мрачным и неприглядным настоящим без надежды на светлое будущее.

Продуманная гламурная массовка влечет зрителя, как читателя развлекательного журнала, которому позволили заглянуть за кулисы недоступной ему жизни, но и отторгает - вторжение возможно лишь в строго обозначенных рамках протокола. Похоже, и Гамлет ощущает себя здесь чужим. Но он, выпавший из гнезда, сам отторгает эту жизнь как безжизненную. Ему помнится в ней другое, и память, возможно, переиначивает прошлое.

Как говорит А. Лаврова, сцена полна воздуха и света. На заднике - контур дома, слева в воздухе зависла семейная фотография: счастливые, красивые отец, мать и мальчик-сын. Сразу задается режиссером и без труда считывается зрителем семейная тема - она последовательно будет развиваться, когда юный Гамлет, тоскуя по прошлому своему дому, каким помнится ему Дания, через эпидиаскоп (он стоит как домик на авансцене, и крыша его повторяет контур дома на заднике) будет прогонять слайды из семейного архива. И те отразятся, как на экране, на белой расправленной юбке Офелии, явившейся оттуда же - из детства.

Высокий, худой, нескладный, чуть внутрь поворачивающий носки больших ступней, внешне покойный, но внутренне крайне напряжённый Гамлет как будто не от мира сего. Гертруда и Клавдий, стоя за спиной сидящего лицом к залу Гамлета, уговаривают его остаться - и, обманутые внешним спокойствием принца, уплывают под джазовую мелодию. Его музыка - другая, это рок. И Розенкранц с Гильденстерном - из одной с ним команды, позже появятся они не с флейтой, а с гитарами (Лаврова 2012: 1 - 3).

Исполнитель главной роли - А. Харенко - показал героя, впавшего в безумие. Его отчаянию нет границ и нет покоя душе его, страждущей справедливости. Пластически эта роль была отыграна соответственно замыслу режиссера: жесты Гамлета экспрессивны и утрированны. Иногда может сложиться впечатление, что герой находится в перманентной истерике. Но это не так, это поведение человека, который находится в устрашающем разладе с самим собой и окружающим миром. Гертруда и Клавдий любят друг друга, они любят Гамлета. И отчим героя отнюдь не коварный монстр, желающий беды своему пасынку.Е. Крыжановская в роли Офелии замечательно передала характер своей героини - беззаботную девушку, всем сердцем любящую Гамлета. Но мрачное безумие ее возлюбленного сделало невероятное - заставило девушку позабыть о прошлой беззаботной радости. Этот перелом был отчетливо показан в сцене, которую приняли далеко не все, - в сцене, где Офелия появилась с сигаретой в руках. Но Гамлет разрушил не только ее жизнь. Разрушенными оказались жизни Полония - отца Офелии, погиб Лаэрт - брат Офелии, разрушены жизни отчима и матери Гамлета - Клавдия и Гертруды. Герой, оказавшись сам на краю пропасти, увлек туда и других близких людей. При этом, образ Гамлета выглядел гротескным антиподом по отношению к другим героям, которые вполне вписывались, если можно так выразиться, в более или менее "классическую", более консервативную парадигму ролей в плане пластического отыгрыша. Даже курящая Офелия не выглядела настолько гротескно как Гамлет. Эффект усиливало еще и то, что А. Огарев взял за основу стихи в переводе Б. Пастернака. Классические стихи в устах как безумного и гротескного Гамлета, так и других героев выполняли две задачи: показывали, что шедевр У. Шекспира остался актуальным и по сей день, а с другой стороны, усиливая некий диссонанс между произносимым и увиденным на сцене, лишь углубляли ощущение вопиющего разлада в душах героев.

Что касается происходящего на сцене, то в постановке широко использовались слайды и видео заставки, декорации были предельно минималистичны. Значительная часть трагедии проходила на фоне просто черной драпировки! Но все это органично образовывало ансамбль, подчеркивающий, что главное - не место действия, а действующие лица. Многочисленные заставки и эпизод с полетом Гамлета в сцене появления души его отца, танец Гертруды и Клавдия в сцене похорон и другие подобные эпизоды тоже делались для того, чтобы позволить зрителю проникнуть в душу героев. Это позволяло зрителю увидеть происходящее не просто со стороны, а глазами персонажей. Такой подход и смелое экспериментирование с выразительными средствами раскололи зрителей на два противоположенных лагеря. С одной стороны оказались приверженцы классического варианта постановки и яростные противники подобных дерзких экспериментов. С другой стороны - восторженные подобным подходом зрители. Но равнодушным постановка не оставила практически никого.А. Огарев не брал на себя роль моралиста и учителя. Он лишь показывал трагедию человека, обрекшего себя и своих близких на безумие, страдания и гибель.

И чтобы показать это было задействовано все пространство сцены, а в нескольких эпизодах актеры даже выходили за ее пределы или воспаряли над ней в прямом смысле этих слов. При этом, как уже отмечалось выше, декорации на самой сцене были предельно аскетичны, помогая зрителю отстранится от лишних деталей и глубже погрузиться во внутренний мир героев.

Отдельного упоминания заслуживает и музыкальное сопровождение. Во время постановки не играло классической музыки. Играл джаз, рок (в том числе и легендарная композиция "The house of rising sun"), такие композиции как "Stille Nacht, heilige Nacht". Этот, на первый взгляд, спорный шаг был направлен на усиление ощущения безумного гротеска от происходящего, при этом лишний раз подчеркивая чувства, бушевавшие в душах героев. А с другой стороны режиссер начал говорить со зрителем на его языке, отходя в музыкальном плане от классики времен Моцарта и Бетховена и работая с классикой более современной.

Но, сделав анализ всей постановки целиком, нам бы хотелось более подробно разобрать именно сцену, в которой Гамлет встречает своего покойного отца. Сразу после сцены похорон следует встреча Гамлета со своим другом - Горацием и двумя офицерами Марцеллом и Бернардом. Они и рассказывают герою о духе его отца, который по ночам разгуливает по замку.

Затем является и сам призрак, который просит Гамлета о мести. В этот момент висящая в воздухе семейная фотография оживает, и возникает момент подлинного театрального волшебства: это был стоп-кадр памяти Гамлета; и вот лицо отца начинает едва заметные мимические движения, увеличивается, зловеще ползет с предназначенного ему места на задник-экран, медленно, как-то неправдоподобно разворачивается, вращается, множится, отбрасывает разбегающиеся тени. Образ отца-призрака, живущий в памяти Гамлета, изощренно, дьявольски значителен, детали его лица преувеличенно ясны, они начинают жить какой-то своей жизнью. И вовлеченный в подступающее безумие Гамлет взлетает на тросах к устрашающему изображению словно маленький, беспомощный мотылек. А призрак продолжает говорить и его голос доносится сразу ото всюду. Но вскоре тень уходит, потом и Гамлет, завершив свой безумный полет. Сцена пустее и гаснет свет, чтобы через несколько мгновений открыть нам новую мизансцену.

Персонажи в этом эпизоде, как и на протяжении всей трагедии, говорят стихами в переводе Пастернака. Режиссёр, оставив практически без изменения слова героев, лишний раз подчеркнул, что перед нами всё тот же бессмертный шекспировский "Гамлет", хоть и в новой интерпретации. А с другой стороны, сам факт общения в стихотворной форме лишний раз подчёркивает условность происходящего. Это способствует не только созданию некоторого параллельного - "сценического" - мира, но и большему эмоциональному погружению в него.

Отдельно стоит отметить озвучивание призрака отца Гамлета таким образом, что его голос доносится сразу ото всюду. А сочетание с приёмом, когда душа погибшего короля Дании была представлена серией слайдов на экране, размещённом над сценой, а не конкретным актером не давало зрителю забыть, что Гамлет разговаривает ни с кем иным как с призраком. Пришельцем из загробного мира. Так же за счёт этого усиливалось ощущение, что на сцене происходит некое странное мистическое действо.

Однако, как бы хорошо актёр ни декламировал стихи, он должен уметь грамотно обозначать акценты пластически, уметь жестом помочь зрителю понять своего героя. В сцене появления короля Датского все движения Гамлета порывисты, резки и иногда даже гипертрофировано эмоциональны. Он мечется. Вроде бы ничего особенного, но это было сыграно на столько выразительно, что условности забываются и Гамлету действительно хочется сопереживать. Андрею Харенко, исполнявшему роль Гамлета, удалось главное - передать пластикой тот мрачный хаос, что творился в душе его героя. Иногда даже начинает казаться, что этого слишком много, что актёр переигрывает. Но со временем начинает появляться осознание того, что по-другому быть и не может. Герой, утратив семью и веру в идеалы, оказался на грани срыва и способным лишь к сарказму и стремлению к одной единственной цели - мести. В его душе со смертью отца произошёл надлом и Гамлет уже не обретёт исцеления.

И подобная игра никого не оставляет равнодушным. Было множество зрителей, которым "Гамлет" Огарева не понравился. Кому-то оказалось чуждо актёрское видение героев, кому-то слишком "осовремененная" классика. Другие же зрители и критики напротив - в восторге от увиденного. Но равнодушным не ушёл никто. Основной режиссерский замысел достигнул своей цели.А. Огарев не рассказывал историю о морали и не пытался дать ответ на извечный гамлетовский вопрос - "Быть или не быть?". Нет, это была история о человеке, который находится в глубоком разладе с самим собой, с окружением и не видит никакого выхода из своего замкнутого круга. Современная музыка, современная одежда, современные "спец. эффекты" в сочетании с шекспировским сюжетом - это тоже совершенно не случайный выбор. Все-таки нечто глубинное в людях не изменилось за время, прошедшее с момента написания оригинала. И, вводя в постановку элементы из нашей современности, А. Огарев лишь указывал на преемственность. Это лишь говорило о том, что время идет, а люди остаются прежними и не так уж важен окружающий антураж. А где-то эффекты помогали глубже проникнуть во внутренний мир героя А. Харенко. Во время сцены с появлением призрака отца Гамлета принц Датский воспарил на тросах над сценой, а в это время вокруг виднелось множество фотографий и видеоизображений его отца. Это было привнесено в постановку, чтобы дать зрителю возможность оказаться в это время, образно говоря, в голове Гамлета. Режиссер дал зрителю шанс взглянуть на мир глазами героя.

И актеры используют всё отведённое им пространство сцены, а где-то даже выходя за её границы. Таким образом, речи актёров, их жесты и трюки постоянно взаимодействуют друг с другом, практически не привнося новые смыслы в "классический" вариант трагедии, но очень искусно их дополняя. Кстати, освещение служит той же самой цели. На протяжении практически всей постановки в лучах прожекторов был виден только центр сцены, на которой и происходило действие. А задний фон был затянут черной материей. Это, не смотря на кажущуюся дикость, лишь усиливало эффект от увиденного.

И тут открывается поразительная вещь. Постановка А. Огарева просто фантастически условна: все декорации на сцене нарочито примитивны и минималистичны, герои общаются между собой и даже размышляют в стихотворной форме, множество вставок в виде слайд-шоу или даже видео, всевозможные трюки актёры и режиссёр даже не пытались выполнить натуралистично и т.д. и временами трагедия превращается из-за этого в некоторую буффонаду, но, тем не менее, героям хочется сопереживать. За всем этим чувствуется тяжёлый разлад в душах героев. Все вместе складывается в цельную постановку.

И совершенно невозможно забыть про музыку. Неподготовленному зрителю сложно воспринять всерьез такие произведения как House of the rising sun и Heilige Nacht, stille Nacht в постановке авторства Шекспира. Но все становится на свои места, если рассматривать музыку отражение того, что происходит в душе героев. А для каждого времени - своя музыка. В сцене с призраком короля Датского была лишь простая фоновая мелодия, которая лишь подчеркивала, что главный акцент - это ощущение пустоты в сердце Гамлета, в которой лишь раздается речь призрака - бывшего короля Датского.

И, по мнению Вединой, "Гамлет" А. Огарева небезупречен, но видно, что работа над ним продолжается. Главное же случилось: рассказана ясная, важная история; создан художественный мир, который будто бы сам по себе живет, развивается на сцене, вовлекая зрителей в свое поле; видно, как артисты и режиссер идут навстречу друг другу, ищут и находят общий язык, вслушиваются, договариваются друг с другом, постигая великую трагедию и восстанавливая в этом постижении связь времен, которая всегда распадается и всегда требует усилий по восстановлению (Ведина 2012: 2).

Заключение