Г. Фреге дает такое определение семиотике: "Семиотика (греч. Semeiotikon, от semeion - знак, признак), семиология, наука, исследующая свойства знаков и знаковых систем (естественных и искусственных знаков)" (Фреге 1997: 5).

И далее автор отмечает, что среди необычайно модных нынче слов слишком часто мелькает и это - "знак". Говорят о знаковых происшествиях, фигурах, изобретениях. Кинематограф, Эйнштейн, Вторая Мировая война, "Битлз", джинсы, клонирование, чат - все это знаки (раньше говорили: "символы") времени только одного века, т.е. явления, вмещающие нечто большее, чем они сами являются. Не в силах знать все обо всем, человечество по этим - знаковым - событиям получает представление о, что зовется жизнью. Поскольку жизнь только усложняется, и информация о ней плодится, теряется с фантастической быстротой, а любое индивидуальное сознание никак не успевает в этой гонке с нагромождением и пропастями информационных препятствий, наше мышление становится все более и более знаковым, стремительно отдаляясь от конкретики естественной жизни. Так что сразу и не скажешь, чего больше: тревоги или радости - в предсказании, что XXI век - век знаков (Фреге 1997: 354).

И по мнению Умберто Эко, "семиотика проявила себя как новая форма культурной антропологии, социологии, критики идей и эстетики". Среди определений семиотики, используемых Эко, можно встретить следующие: семиотика как научно обоснованная культурная антропология в семиотической перспективе"; семиотика как наука, изучающая все, "что может быть использовано для лжи", как теория, осуществляющая континуальную критическую интервенцию в феномены репрезентации.

Особенность семиотической концепции Эко состоит прежде всего в том, он гораздо более внимателен к эпистемологической проблематике, которую большинство семиотиков (по традиции, идущей от Соссюра) старалось обходить стороной, ограничиваясь принятием тезиса о конвенциональности и произвольности знака. Однако главные работы Эко 70-х гг. оставляют двойственное ощущение. С одной стороны, существование внешнего (по отношению к человеку, языку, культуре) мира нигде не отрицается, но, с другой стороны, Эко (в Теории семиотики) кажется не очень заинтересованным в выяснении этого вопроса. Достаточно того, что картина мира, которой мы располагаем, - это результат опосредованного, семиозисного отношения человека к миру. Впрочем, поскольку семиотика возникла и развивается в мире созданных культурой знаков, в пространстве, где господствует Символическое, постольку важнее исследовать механизмы и специфику функционирования знака в культурном контексте. В своей недавней работе "Кант и утконос" Эко признается, что она возникла как результат непреодолимого желания переписать Теорию семиотики именно потому, что эпистемологически важный вопрос о референте и, следовательно, о специфике механизмов репрезентации остался непроясненным. Следует, однако, заметить, что Эко всегда оставлял эту возможность для себя открытой, вводя различие между общей и частной семиотиками.

Задача общей семиотики, которая, по определению Эко, тождественна философии языка в целом, заключается в развитии общего концептуального каркаса, в рамках которого могут быть изучены знаковые системы социальной, культурной, интеллектуальной жизни не как идентичные, а как взаимно пересекающиеся поля. "Общая семиотика есть не что иное, как философия языка, и подлинные философы языка всегда занимались семиотическими проблемами". Главным объектом внимания общей семиотики являются знак и семиозис.

Специальная семиотика это грамматика отдельной знаковой системыи она описывает область данного коммуникативного феномена как управляемую системой значений. Любая система может быть изучена с синтаксической, семантической или прагматической точки зрения. В то же время специальная семиотика должна быть определена общими эпистемологическими принципами (сфера общей семиотики), которые задают методологический каркас интерпретации таких проблем, как значение, референция, истина, коммуникация, сигнификация и др. Общая семиотика позволяет нам уяснить внутренние механизмы "логики культуры".

Для Эко примеры так называемой нулевой экстенсии или возможных миров не очень обременительны, поскольку он считает, что в рамках теории кодов не обязательно прибегать к понятию экстенсии: за "единорогом" стоит определенная единица содержания, культурная целостность с набором достаточно четких атрибутов. "Объект", к которому отсылает в конечном счете знак, это всего лишь "нечто иное", не обязательно существующее в реальности, что также подразумевается и Пирсом. Интерпретатор, имея дело со знаками, манипулирует предоставленными ему культурой смыслами. Общество эволюционирует, думая и говоря, создавая свои культурные миры, которые лишь опосредованно соотносятся с физической реальностью. Культурный мир неактуален и невозможен в онтологическом смысле, он конституируется кодами, посредством которых утверждается некий культурный порядок. Эпистемологический порог семиотики задает границы и самой семиотике культуры, объектом которой является мир культурных конвенций, лишь опосредованно связанных с реальностью, в силу этого не обладающей статусом первичности по отношению к содержанию "культурных единств".

Собственно говоря, именно эта позиция, которую некоторые критики Эко расценили как пансемиотизм (то, против чего направлен "Маятник Фуко") и соответственно как приглашение отвлечься от проблем референции в процессе интерпретации, потребовала в дальнейшем пересмотра со стороны самого Эко (Эко 2000: 156).

О роли знаков в межчеловеческом общении мы будем говорить потом, а сейчас - два слова об истории самого слова - знак. Г. Фреге, рассказывая об истории этого термина, говорит, что он - древнегреческий, а возможно и даже более древний. Павел Флоренский говорит о шумерских корнях этого слова. Оно упоминается у Гомера в "Одиссее" в том чудесном эпизоде, когда старая служанка по известному ей знаку - рубцу на ноге, узнает в переодетом чужестранце самого царя Одиссея.

И в Ветхом завете, во второй главе, есть такие строки о древнейших в истории человечества знаках - именах (см.Г. Фреге 1997):

"Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым…".

Невозможно перечислить тех, кто в той или иной мере причастен к разработке знаковых проблем. Один из основоположников, конечно же, - древнегреческий философ Аристотель, сказавший: "всякое свойство имеет свой знак". Философы всех времен и народов славно потрудились раскрывая смысл и сферу применения слова - знак. Ведь отделить знак от того, что он значит, не всегда просто. Например, если вслед за Парменидом (ок. 540 - ок. 470 до н.э.) утверждать (см.Г. Фреге 1997): "Одно и то же - мышление и то, о чем мыслить", - то недолго и до утверждения, что одно и то же: слово-знак и означаемая им вещь.

С течением времени человечество научилось не только отделять предмет мышления - мысль от средств-способов мышления не только поняло важность знаков в межчеловеческом общении, но озаботилось особой ролью знаков в различных видах искусства. До сих пор единой знаковой теории в области искусства не существует. Выработка ее, предпринятая в XX веке группами ведущих лингвистов-структуралистов, в 60-70-е годы затормозилась и по существу сошла на нет. Причина неудачи кроется в сугубо лингвистическом, стремящемся к необходимой однозначности, подходе к художественному знаку. Вспомним только мечту математика и философа Готлоба Фреге об идеальном языке - Begriffsschrift: "В идеале соответствие между знаками, смыслами и денотатами должно быть устроено таким образом, чтобы всякому знаку всегда соответствовал определенный смысл, а всякому смыслу, в свою очередь, всегда соответствовал один определенный денотат" (Фреге 1997: 355). Что ж, это желание объяснимо: научное общение в первую очередь требует однозначного понимания терминов всеми адресантами и адресатами. Кстати, именно идеи Г. Фреге и его последователей сыграли важнейшую роль в создании формализованных, компьютерных языков. И по выражению А. Потебни, такой - лингво-математический подход к изучению знаковых явлений мы и называем семиологическим; хотя всю науку о знаках этот подход исчерпать не может, ибо как раз эстетические - многосмысловые - факты он объяснить не в состоянии. Попытки выстроить знаковую систему в искусстве на семиологической основе к удаче не привели.

Издавна внутри лингвистики существовала и другая ветвь "знаковедения", констатирующая заведомую несводимость художественного творчества и восприятия к однозначному пониманию. Намеренная многозначность положена в основание этой ветви, незаслуженно пребывающей нынче в семиологической тени.

Еще в середине XIX века украинско-русский фольклорист, лингвист, философ Александр Афанасьевич Потебня писал: "Искусство есть язык художника, и как посредством слова нельзя передать другому своей мысли, а можно только пробудить в нем его собственную, так нельзя ее сообщить и в произведении искусства; поэтому содержание этого последнего (когда оно окончено) развивается уже не в художнике, а в понимающих. Слушающий может гораздо лучше говорящего понимать, что скрыто за словом, и читатель может лучше самого поэта постигать идею его произведения" (Потебня А. 1989: 11 - 12).

И тут необходимо более подробно остановиться на том, что такое знак. В работах Ч. Пирса пишется о том, что (Пирс 2000: 48 и далее): "знак, или репрезентамен, есть нечто, что замещает собой нечто для кого-то в некотором отношении или качестве". Он адресуется кому-то, то есть создает в уме этого человека эквивалентный знак, или, возможно, более развитый знак. Знак, который он создает, Пирс называл интерпретантом первого знака. Знак замещает собой нечто - свой объект. Он замещает этот объект не во всех отношениях, но лишь отсылая к некоторой идее, которую Пирс иногда называл основанием репрезентамена. "Идею", в данном случае, следует понимать в платоновском смысле, близком к тому, что вкладывает в это слово повседневная речь.

В силу того, что каждый репрезентамен таким образом связан с тремя вещами - основанием, объектом и интерпретантом, - наука семиотика имеет собой три раздела. Первый мы можем назвать чистой грамматикой. Ее задачей является определение того, что должно быть истинно для репрезентаменов, используемых научным методом, чтобы они могли актуализировать некоторое значение. Второй раздел есть логика в собственном смысле слова. Это наука о том, что квази-необходимым образом истинно для репрезентаменов, используемых научным методом, чтобы они могли удерживать свои объекты, т.е. быть истинными. Иными словами, собственно логика есть формальная наука об условиях истинности репрезентации. Третий раздел, вслед за Кантом, можно назвать чистой риторикой. Ее задачей является установление законов, в соответствие с которыми в каждом научном интеллекте один знак порождает другой и одна мысль влечет за собой следующую.

Для того, чтобы нечто действовало как Знак, это нечто должно "репрезентировать" нечто другое, называемое его Объектом.

Хотя условие, в соответствии с которым Знак должен быть чем-то другим, нежели его Объект, возможно, и не носит обязательного характера, поскольку, если мы все же сочтем нужным его придерживаться, мы по крайней мере должны сделать исключение для Знака, который является частью Знака. Так, ничто не мешает актеру, исполняющему роль в исторической драме, использовать исторически подлинную реликвию вместо предмета театрального реквизита, предназначенного таковую только репрезентировать. К примеру, распятие, которое в знак вызова поднимает булверовский Ришелье (см. Пирс 2000). На карте некоторого острова, если ее разложить где-либо на земле самого этого острова, должно существовать некоторое место, некоторая точка, отмечена она или нет, которая, являясь в качестве места на карте, репрезентирует это же место в качестве места на острове. Знак может также иметь больше одного Объекта. Так, выполняющее функцию Знака предложение "Каин убил Авеля" отсылает к Авелю в той же степени, что и к Каину, даже если не принимать (хотя это и необходимо) к рассмотрению убийство в качестве третьего Объекта. При этом ничто не препятствует нам рассматривать совокупность объектов в качестве одного сложного Объекта. В нижеследующем, а также в других работах, дабы избежать излишних затруднений, Знаки будут трактоваться как имеющие только один объект каждый. Если Знак есть нечто другое, нежели его Объект, то некоторая мысль или выражение должны содержать пояснение, довод или контекст, показывающие, как, т.е. в соответствии с какой системой или на каком основании Знак репрезентирует Объект или совокупность Объектов. Знак и Пояснение вместе составляют другой Знак, и поскольку пояснение должно действовать как Знак, то оно потребует себе дополнительного пояснения, которое, объединившись со Знаком, уже расширившимся за счет первого пояснения, создаст еще более расширенный Знак. Продолжая в том же духе, в конечном итоге мы получим или должны будем получить Знак, Объектом которого будет являться он сам (Sign of itself) и который будет иметь в себе собственное пояснение, а также пояснения всех своих значимых частей.

Всякая его часть, сообразуясь со своим пояснением, должна иметь другую часть в качестве своего Объекта. Отсюда, всякий Знак, в действительности или виртуально, обладает тем, что мы можем назвать Предписанием к пояснению, в соответствии с которым Знак следует понимать как своего рода эманацию его Объекта.

Объекты - а Знак может иметь их сколь угодно большое количество - могут быть чем угодно: известной существующей единичной вещью, или вещью, в существовании которой в прошлом вполне убеждены, или, по крайней мере, предполагается, что вещь существовала, или коллекция таких вещей, или известное качество, или отношение, или факт чего-то, что само по себе может быть разбито на части, причем содержанием этого факта будет только целое этих частей; или же он (Объект) имеет иной способ существования, как, например, возможный акт, чей статус определяется нами как такой, что мы допускаем существование акта, ему противоположного; или же это нечто общего характера желаемое, требуемое, или неизменно обнаруживаемое при некоторых общих условиях (Пирс 2000: 48 - 52).

По выражению Сусова И.П., знака нет вне семиотического процесса, вне деятельности интерпретатора. Не существует знака без воздействия на интерпретатора. Это воздействие Ч. Пирс (см. Сусов 2006: 60 и далее) и называет интерпретантой.

Можно выделить следующие типы интерпретант:

1. Эмоциональные, или непосредственные, интерпретанты - могут вызывать определённые эмоции;

2. Энергетические или динамические интерпретанты - могут обусловливать какое-либо действие;

3. Логические, нормальные или финальные интерпретанты - могут влиять на ход мыслей или поведение.

Иногда интерпретанту называют значением (significance, signification). В модели знакового отношения интерпретанта занимает то же место, которое в логико-философской и лингвистической традиции отводилось значению, смыслу, означаемому, содержанию, мысли или референции. Эта составляющая трактуется не по её предметной или концептуальной соотнесённости, а как динамический, деятельностный фактор. Интерпретанта выступает в качестве доминанты семиотического процесса.

Ч. Пирсу (см. Сусов 2006) принадлежит главный принцип философии прагматизма, в соответствии с которым значение должно рассматриваться в свете могущих иметь место последствий, практических результатов, с точки зрения выбора действий, ведущих к успеху и получению пользы. Интерпретанта как раз и вбирает в себя те моменты, которые пыталась осмыслить философия прагматизма.

Особо важно отметить такие моменты, как включение Пирсом в общую теорию знака фактора субъекта знакового действия и скрупулёзную характеристику различных прагматических видов воздействия знака на пользователя знака (интерпретатора).

Пирсу принадлежит деление множества знаков на три класса (см. Сусов 2006): знаки-копии, или иконические знаки, индексы и символы. Для знаков первого рода характерно их сходство со своими объектами. В последнее время лингвисты часто отмечают действие в языке принципа иконичности. Так, в знаменитом высказываний Юлия Цезаря "Veni, vidi, vici" ("Пришёл, увидел, победил") явно просматривается, что последовательность языковых компонентов соответствует последовательности описываемых событий.

Семиотические идеи Ч. Пирса нашли применение в семиотике текста и литературы (см. Сусов 2006). В них исследователей привлекала возможность рассматривать текст как знаковый объект не с позиций статической системы отношений, а в перспективе процесса. Текст принимался за репрезентамен того или иного вида, рассматривалась его специфика в зависимости от жанра текста. Учитывались объектная соотнесённость текста и его функционирование как знака иконического, индексального или символического в качестве доминанты в определённых видах литературы. С учётом соотнесённости с интерпретантой были разграничены подходы текстосемантический и текстопрагматический.

Последний подход даёт возможность с учётом разных видов интерпретант (непосредственной, эмоциональной и финальной) различать тексты-знаки:

1. По отношению к первому виду - экспрессивные, императивные и сигнификативные;

2. По отношению ко второму виду - симпатетические (эмоционально возбуждающие литературные тексты), провокационные (агитационные тексты) и конвенциональные (предполагающие знание литературных конвенций);

3. По отношению к третьему виду - воздействующие на формирование коллективных мнений, стилей, течений моды, идеологий и т.д.; они имеют своей целью действенное влияние на изменение способов поведения интерпретаторов (Сусов 2006: 60 - 62).

Также стоит рассмотреть такую важную категорию как триадические отношения, т.е. отношения знаков (или репрезентаменов) к своим объектам и интерпретантам.

Триадические отношения Ч.С. Пирс (2000: 52 и далее) разделил на следующие группы:

Триадические отношения сравнения;

Триадические отношения представления (performance) и Триадические отношения мысли;

Триадические отношения Сравнения суть отношения, обладающие природой логически понимаемых возможностей.

Триадические отношения Представления суть отношения, обладающие природой действительных фактов.

Триадические отношения Мысли суть отношения, обладающие природой законов.

Так же мы должны четко различать Первое, Второе и Третье Соотносящее (Correlate) каждого триадического отношения.

Первое Соотносящее есть то из трех, которое, если таковое только одно, следует рассматривать как обладающее наименее сложной природой, представляя собой простую возможность, но никак не закон. При этом последнее при том условии, что указанной природой не обладают все три Соотносящих.

Третье Соотносящее есть то из трех, которое, если таковое только одно, следует рассматривать как обладающее наиболее сложной природой, представляя собой закон, но никак не простую возможность. При этом последнее при том условии, что указанной природой не обладают все три Соотносящих.

Второе Соотносящее есть то из трех, природа которого обладает средней степенью сложности, так что если любые два суть одной и той же природы и оба являются либо простыми возможностями, либо действительными существованиями, либо законами, то Второе соотносящее обладает той же природой, что и эти два. Если же природа всех трех различна, Второе Соотносящее будет действительным Существованием.

Триадические отношения классифицируются трояко. Основаниями для классификации могут быть Первое, Второе и Третье Соотносящие как простая возможность, действительное существование и закон соответственно. Полученные три трихотомии, взятые в совокупности, служат основанием разделения всех триадических отношений на десять категорий. Эти десять категорий, в свою очередь, также могут быть разбиты на подразделы в зависимости от типа существующих соотносящих (existent correlates) или типа соотносящих, выступающих в качестве законов. Первые могут быть индивидуальными субъектами или индивидуальными фактами, вторые - общими субъектами, общими модусами факта или общими модусами закона.

Должно иметь место также еще одно разделение триадических отношений на десять категорий, подобное первому, по основанию диадических отношений, которые они конституируют либо между Первым и Вторым, либо между Первым и Третьим, либо между Вторым и Третьим Соотносящими. Такие диадические отношения могут обладать природой возможностей, фактов или законов. Из указанных десяти категорий также могут быть выведены подразделы по самым различным основаниям.

Для удобства можно объединить десять категорий в любом из вариантов в три группы в соответствии с тем, обладают ли, как это может случиться, все три Соотносящих или все три диадических отношения различной, или одной и той же природой, или же одно обладает природой, отличной от той, которой обладают два других.

В любом подлинном Триадическом Отношении Первое Соотносящее в некотором аспекте определяет Третье. Так что триадические отношения могут быть классифицированы в зависимости от того, отмечает ли данное определение у Третьего Соотносящего некоторое качество, вводит ли его в отношение существования ко Второму Соотносящему или же определяет его в мыслимом отношении ко Второму для чего-то еще.

Репрезентамен есть Первое Соотносящее триа-дического отношения, Вторым Соотносящим которого является его Объект, а возможным Третьим - его Интерпретант. Такое триадическое отношение определяет Интерпретант в качестве Первого Соотносящего того же триадического отношения к тому же Объекту для некоторого другого возможного Интерпретанта. Знак есть репрезентамен, один из интерпретантов которого есть познавательная способность ума. Знаки суть единственный достаточно изученный вид репрезентаменов (Пирс 2000: 52 - 57).

И прежде, чем перейти к семиотическим особенностям театра стоит остановиться на таком важном аспекте как теория понимания.

Под процессом понимания будем понимать высшую психологическую функцию сознания по восприятию информации в знаковой форме. Понимание представляет собой "определённую (смысловую) организацию знаковой формы текста, осуществляющуюся в ходе соотнесения элементов текста с объективно-операциональными элементами ситуации (можно говорить, что таким образом восстанавливается структура смысла, заложенная в текст процессом мышления)" (Щедровицкий 1995: 482). Несмотря на непререкаемый авторитет Г.П. Щедровицкого в элитарных научных кругах, мы осмеливаемся расширить дефиницию в аспекте "соотнесения элементов текста" не только с "элементами ситуации", но и с уровнем "распакованности" описываемого в тексте фрагмента действительности на уровне культуры. Ибо каждый текст должен рассматриваться в рамках интертекстуальности. Вот этот культурный план осмысления хорошо представлен в термине "смыкающая модель" (Брудный 1998: 162 - 163). Процесс понимания "смыкает" то, что сказалось в тексте, с тем, что происходит в сознании интерпретирующего.

В последние десятилетия в рамках антропоцентрической парадигмы выкристаллизовались три подхода к исследованию процессов понимания: конструктивный, герменевтический и функционально-семиотический. В последнее время становится всё более заметным контрадиктно-синергетический подход.

Все эти подходы объединяет осознание того факта, что изучение текста как полного знака возможно только при выходе за пределы лингвистического контекста, что глобальным контекстом выступает культура как гетерогенное явление, аккумулирующееся в виде массива текстов разной, не только вербальной, природы. Иными словами, объединяющей чертой выступает разделяемая всеми приверженность к функционально-прагматической методологической перспективе. Естественно, каждый из подходов имеет свои особенности в толковании контекстов и в разрабатываемых процедурах анализа (Баранов 2008: 115).

Конструктивную модель понимания текста характеризует приверженность к когнитивным разработкам в области текста и дискурсии. Основные положения этого подхода включают следующее:

1. Текст представляет собой свернутую структуру (Graessar 1986), обладает "скважностью" в представлении информации (Жинкин 1998).

2. Текст обладает поверхностной и глубинной структурами.

3. Поверхностная структура текста выражена организованностью предикативных единиц (клозов).

4. Глубинная структура текста включает семантическую и прагматическую макроструктуры (Дейк 1989), или в другом толковании пропозициональной и модальной макроструктурами (Баранов 1993).Р. Барт (2001: 34 и далее) рассматривает содержательность текста в денотативно-коннотативной иерархии.

5. Процесс восприятия текста имеет несколько этапов:

Восприятие поверхностной структуры, то есть вербальных знаков в их контекстуальной связи в режиме семантизации, т.е. узнавания слов и выражений. На этом этапе непонимание обычно сводится к незнанию какого-либо слова или конструкции, что восполнимо с помощью справочной литературы. Бывают и сбои в самом узнавании слова. По Ю.Н. Караулову - это включение в работу нулевого уровня языковой личности.

Анализ поверхностной структуры с привлечением экстра-лингвистической информации для выявления глубинных макроструктур текста - семантической и прагматической. На этом уровне основную роль играет релевантность как мыслительная операция активизации определённого фрейма или фреймов знания, необходимых для восполнения когерентности смысловой структуры текста. Простейшим видом этой процедуры является аналогия, то есть подведение содержания текста под уже существующие в сознании фреймы, в режиме "дежа вю". В ином случае требуется дополнительно усилие для перестройки имеющегося фрейма (ов) или поиска другого походящего фрейма или даже создание нового, что весьма проблематично.

Осмысление глубинной структуры текста в рамках картины мира, то есть культурного горизонта человека, воспринимающего текст. Это выход в пространство интертекстуальности и предельных смыслов культуры.

Последний этап процесса понимания - это встраивание новой иформации в уже существующую систему знаний и верований, в ИКС реципиента, воспринимающего текст. Этот процесс носит синергетический характер перестройки ИКС по оценочным параметрам - информологическим (новизна), аксиологическим (хорошо, плохо), эпистемиологическим (степени достоверности).

Понимание может быть спонтанным в простых обыденных ситуациях и дискурсивным. Второе требует от реципиента определённых усилий, которые часто заканчиваются высказанной рефлексией - вторичным текстом-интерпретацией.

Для иллюстрации простейшего случая восприятия текста возьмём фразу из газетных спортивных новостей: "Andy was a happy inclusion in the under-twenty one national".

Студенты 4-го курса английского отделения испытывают затруднения при поиске релевантного контекста. Подсказка, что речь идёт о спорте, сразу же активизирует соответствующий фрейм, и студенты начинают предлагать толкования данного текста; глубина и точность толкования зависит, при этом, от вовлечённости каждого из них в спортивную жизнь.

Приложение теоретических положений конструктивного подхода к восприятию текста осуществляется в интерпретации текста Э. Хеменгуэя (A Farewell to Arms. Book 1. Ch.1). Исследователь-интерпретатор учитывает при этом ход и результаты интерпретации данного текста другими реципиентами (студентами и преподавателями).

Анализ текста в когнитивно-прагматической парадигме опирается на взаимодействие ИКС субъектов общения и содержательно-формальные средства текста. Анализ данного текста осуществляется поэтому по двум процедурам: top-down & bottom-up (эквивалент герменевтического круга). Их результаты ведут к созданию текста-интерпретации, т.е. вторичного текста.

Первая процедура позволяет сформулировать исходные конвенциональные ожидания реципиента. На уровне текстотипа и суб-типа заданный текст относится к эпистимическому художественному суб-типу. Он характеризуется интенсиональным референциональным статусом. Векторы контекстуализации следующие: хронологический - "ноль", топологический - "субъективная направленность", персональный - "аутонаправленнсть". Статус достоверности текста - "как-если-бы" достоверность. В жанровом плане текст характеризуется нарративностью. Наиболее важным в той процедуре выступает уровень когниотипа - описание войны. Ведь именно здесь формируются ожидания реципиента на основе знаний о существующих в культуре (во времена Хемингуэя и сейчас) способах описания войны.

Заголовок романа, Farewell to Arms, как ключевой элемент текста в аспекте заданности смыслов романа в интерпретации автора актуализирует вложенный фрейм - протест против войны - как формы разрешения конфликтов.

Вторая процедура следует алгоритму функционально-прагматического анализа текста. Этот алгоритм включает следующие действия или шаги:

1. Выделение модулей текста.

2. Распределение лексикона по макроструктурам (текстовым полям).

3. Анализ пропозиционального компонента текста.

4. Анализ модального компонента текста.

По признаку основной действующей силы (агенс) текст разбивается на четыре модуля, взаимосвязанных и взаимообусловленных единой цепью повествования.

Первый модуль - we (мы), живущие в селе в доме у дороги, свидетели картины описываемых событий. I (Я) присутствует имплицитно как автор-рассказчик, повествующий о событиях.

Второй модуль - the troops (войска), марширующие мимо дома в горы, ведущие бои в горах.

Третий модуль - they, officers and generals + He - King (они, офицеры и генералы + Он - Король), проносящиеся мимо дома по направлению к линии фронта и разбрызгивающие грязь.

Четвёртый модуль - Cholera (Холера) - олицетворение смерти как наинелепейшего и неожиданного зла, принесённого дождём и зимой в войска.

Цепочка I - we - He (they) - Cholera объединяет части в единый макромодуль текста.

На основе распределения лексикона текста по макрогруппам - полям (второй шаг) даём следующую характеристику пропозиционального компонента макромодуля (шаг 3). Он представлен двумя видами семантических полей: денотативным сигнификативным. Денотативное поле текста образовано именными выражениями конкретной семантики. Его специфика в том, что выражения, обозначающие топологические отношения и персональность, выступают одновременно с его экспонентами. Семантические сигнификативные поля образованны глаголами, принадлежащими, по З. Вендлеру (1982: 235) к группе, не выводящей повествование за пределы реального мира, и прилагательными, которые прямо или косвенно обозначают цвета объектов, обозначенных словами конкретной семантики. Пересечение денотатных и сигнификативных полей по правилам валентности (коллокационным в своей сути) образует предикативную область (ПрО) пропозиционального компонента.

На основании вычлененных макрогрупп лексикона формулируется семантическая макроструктура (макропропозиция) каждого модуля текста:

1. (In summer) (in the village) troops marching;

2. (In autumn) (on the road) troops marching, fighting;

3. (Every day) (in the car) King riding, splashing mud;

4. (In winter) (in the army) Cholera came (the army dying).

Таким образом, в денотативном (пропозициональном) компоненте текста устанавливается два параметрических фокуса, которые определяют смыслы текста: парадигматический фокус "о чём писать" - о войне; и синтагматический фокус (стилистический) - "как писать". Мы ограничиваемся упоминанием лишь релевантных для этой цели характеристик текстовых модальностей.

В плане межличностной модальности текст характеризуется интенциональностью "нарративности", которая выражается "батареей" ассертивных высказываний. Особенно много сложных конструкций, отягчённых неличными оборотами, что создаёт эффект описывающего повествования или повествующего описания.

Существенной особенностью данного текста выступает конфликтность между статусом "как-если-бы" достоверности художественного текстотипа и референтивной модальностью текста. Выше уже отмечалась такая особенность семантических полей текста, тесно связанных с референтивной модальностью, как денотатный статус именных выражений, фактивность глаголов.

Хронологическое поле текста представлено фактитивными видовременными формами (Past Simple, Past Progressive). Лексические указатели времени интерсубъективны и имеют определённый артикль (the summer, the winter), как если бы реципиент был в курсе точной хронологии событий. Типологический вектор хронологического поля в таких текстах - "ноль", и здесь он вступает в конфликтность с фактитивностью временных выражений.

Постоянный повтор как видо-временных форм, так и лексических указателей времени создает коннотацию однообразности, монотонности, неизменности и даже. неотвратимости. Создаётся впечатление застывшей картины в её движении. Меняются детали, а что-то глубинное остаётся неизменным.

Топос текста - территория в современной Италии, описываемая от лица автора-рассказчика, находящегося в доме у дороги (точка отсчета). Топологический вектор такого текста "как-если-бы-здесь". И он - ведущий для данного текста. Но рассматриваемое топологическое поле представлено указателями, в основном, интерсубъективной направленности с определенными артиклями (the river, the plain, etc.), как если бы это пространство бы это пространство было изначально известно реципиенту. Лишь локальные детали топоса вводятся неопределённым артиклем (a house, in a village, a valley, a forest). Читатель вводится внутрь топоса.

Поле персональности (встроенное в пропозициональный компонент) эксплицитно представлено следующими персонажами: we, troops (soldiers), they (officers, generals), He (the King), We ("мы") - наблюдающие события, включает имплицитно I ("я") автора-рассказчика и you ("вы") - реципиента. Вновь имплицитно возникает эффект включенности автора и реципиента в описываемые события. Troops (men, soldiers) - войска - представлены как безликая масса военных людей, движущаяся к горам, к фронту. Однообразное и мерное движение войск к горам (люди, мулы, тракторы) противопоставляется активной силе войны: they ("они") - офицеры и генералы, разъезжающие по дороге. И дин из них - He (the King), разбрызгивающий автомобилем грязь, обрекающий людей на гибель. Как кульминация этого бездушия - появление столь же активной и бездушной силы, холеры (the Cholera). И развязка: только семь тысяч умерло от неё.

Модальность субъективной установки в тексте представлена в основном имплицитно:

А) Эпистемическая установка. Анализируемый текст, интенсиональный по принадлежности к художественному суб-типу, естественно рисует картину "как-если-бы" достоверности. На прагматическое поле эпистемической интенциональности "нарративность" накладывается эпистемическая субъективная установка, выполняющая роль усиления достоверности. Это достигается имплицитно через средства, отмеченные выше: поле денотатных именных выражений; фактитивные глаголы; временные и типологические указатели интерсубъективного свойства; эффект "включенности" реципиента в создаваемый "возможный мир" текста через поле персональности и использование определенного артикля в обрисовке хронотопа текста. Все эти средства направлены на создание иллюзии совпадения "возможного мира" текста с актуальным миром реципиента. Весь текст, таким образом, имитирует репраж с места события.

Б) Композитивная установка. Ведущим средством выступает полисиндетическая структура всех высказываний текста, связанных союзом and. Он служит на поверхностном уровне "коннектором", а его глубинная (коннотативная) роль - в создании определенного настроя реципиента. Повтор союза and (46 раз) и повтор артикля the (98 раз) создает ритм текста - монотонное течение повествования, напоминающее звук дождя, что в образной системе Э. Хемингуэя предвещает смерть.

В) Модальность эмотивной установки выражена лексическими, грамматическими и стилистическими средствами через повтор (лексический, синтаксический), градацию и пр. Ведущей формой выражения эмотивности выступает имплицитность через афектогенность всех объектов и персонажей, то есть в денотативном секторе содержательности текста. При этом, фокус эмотивности все время направлен в область негативных оценок. Кульминация эмотивности - развернутое метафорическое сравнение солдат, несущих на поясе под плащем патроны, с беременными женщинами (as though they were six months gone with child). Но они несут не жизнь, а смерть и находят смерть сами, а бессмысленность всего олицетворяет безликое орудие смерти - холера. Автор выстраивает своеобразный "коннотативный язык" текста.

Интерпретация полученных результатов в рамках параметров текстуальности (Beaugrande 1985: 48), к которым мы добавим параметр аксиологичности, подтверждает особенность прагма-стилистического фокуса художественного текста как переход от знания к эмотивной оценке, факт, отмечавшийся ещё М. Бахтиным (1979: 247; см. также Dijk 1976: 40). Метасмысл анализируемого текста - эмфатический протест против войны как противоестественного явления и против ее бездушных организаторов. Мы можем рассматривать этот текст, а это первая глава романа, как увертюру к последующим событиям всего произведения, что подтверждается и заголовком романа.

Представленный функционально-прагматический анализ позволяет подчеркнуть разный статус семантической и прагматической макроструктур текста. Если первая формируется путем редукции поверхностных структур, то вторая макроструктура не может быть выведена таким путем. Она есть факт взаимодействия интенциональностей высказываний и более крупных образований - модулей текста с когнитивной системой субъекта общения в процессе рефлективного понимания. Теоретически вполне правомерно достигать нескольких уровней понимания, а в случае художественного текста, виду его полифоничности, - необходимо. Соответственно, можно говорить о прагматических макроструктурах 1, 2. n порядков. Дискурсивный анализ данного текста показывает также существование двух уровней субъективной установки реципиента, его эмоциональных переживаний (ср. Zwaan 1992: 164):

1. Первичные переживания, вызванные семантическими и прагматическими макроструктурами текста.

2. Вторичные переживания - оценка мастерства автора, оценка художественных достоинств текста как произведения искусства в транстекстуальном поле смыслов. Она возможна лишь в опоре на стереотипные когнитивные схемы, сценарии, конвенции и пр., бытующие в культуре, и которыми руководствуются субъекты общения. Только на их фоне и в "со (противо-) поставлении изображенного и неизображенного первое обретает смысл" (Лотман 1994: 40). В данном случае речь идет о войне, как она есть, и какой она предстает в текстах культуры. По крайней мере, ветераны постоянно утверждают о невозможности передать реалии войны, хотя попытки приподнять занавес тайны "измененного сознания" предпринимаются с лермонтовского произведения "Валерик".

Подчеркнем еще раз важность развития прагматической перспективы языка. Именно в пределах этой методологической установки возможны процессы конфигурирования знаний, полученных в разных направлениях лингвистики. Корректное изучение языка в действии возможно лишь при принятии постулата о преимущественно познавательном характере текстовой деятельности и ведущий роли знаний в функционировании языка.

Конструктивная модель имеет как сильные, так и слабые стороны. Достижением этого подхода к пониманию (и интерпретации) текста заключается в преимущественном внимании к самому тексту и его организованностям разного уровня. Рассматривая текст как сложную структуру, это направление выделяет поверхностную и глубинную структуры текста и определяет их взаимодействие через когнитивную базу данных. В индивидуальном толковании - это когнитивная система реципиента, воспринимающего текст. В этой модели проработаны вопросы релевантности и аналогии как механизмы активизации базы данных, необходимой для понимания текста.

В качестве недостатка данной модели можно отметить толкование базы данных (знания) только как знаний номотетических, которые достаточно легко можно представить в виде фреймов, скриптов когниотипов разного типа. Знания-переживания оказываются, фактически, вне представления знаний, поскольку их затруднительно выразить в виде четких моделей.

Как следствие, конструктивная модель демонстрирует свою эффективность при заполнении "скважин текста" через активизацию ментальных структур как полного представления знаний. Фактически, модель работает успешно с теми типами текста, в которых денотативное содержание является превалирующим. Это, прежде всего, информационные и научные типы текстов. Модальная (коннотативная) часть содержания текста в них не несет определяющего смысла. При использовании конструктивной модели для интерпретации художественного текста происходит "импорт" процедур, задействующих культурный контекст (Баранов 2008: 121).

Герменевтический подход к интерпретации текста имеет многовековую традицию, которая многократно осмысливалась в различных работах. Здесь мы представим версию филологической герменевтики, разработанной Г.И. Богиным и его школой.

В этом подходе в качестве методологической основы принимается модель системомыследействия Г.П. Щедровицкого (1987, 1995) в филолого-герменевтическом толковании. Для Г.И. Богина процесс интерпретации начинается с мыслекоммуникации, затем осуществляется переход на уровень мыследействия, то есть актуализация жизненного опыта, соотнесённого с содержания текста. На третьем этапе действования реципиента устремляются на уровень чистого мышления, где ищется ответ на уровне культурных концептов. Таким образом, реципиент проходит герменевтический круг в реккурентном режиме до полного выявления содержательности текста.

Под содержанием текста Г.И. Богин понимает информацию, выраженную на уровне предикативных единиц текста, то есть, что сказалось в тексте. Под смыслом понимается "общая соотнесенность и связь всех относящихся к ситуации явлений" (Щедровицкий 1995: 564). Под содержательностью понимается содержание текста плюс смысл.

Основным действием смыслового восприятия текстов Г.И. Богин рассматривает рефлексию - "это связка между извлекаемым прошлым опытом и ситуацией, которая представлена в тексте как предмет для освоения" (Богин 1986: 9).

В этом подходе выделяются субстанциональная и процессуальная стороны понимания. Субстанциональная сторона представляет собой ментальное пространство, организованное в когнитивные структуры, в котором отражается весь жизненный опыт индивида. Процессуальная сторона интерпретации текста - это использование ментальных структур или техник, формализующихся с помощью дискурсивной рефлексии.

Г.И. Богин выделяет три уровня понимания: семантизирующий, когнитивный и распредмечивающий.

Семантизация рассматривается как процесс восприятия текста в данности его языковых выражений, в восприятии информации представленной предикативными единицами текста. Это, как бы, понимание текста на уровне обыденного восприятия, спонтанной рефлексии. Здесь могут возникнуть проблемы лишь в плане уровня владения реципиентом вербально-ассоциативной сетью (нулевой уровень языковой личности по Ю.Н. Караулову).