Фольклор - как главный фактор отражения культуры казачества

Специфическим элементом казачьего фольклора 1930-х гг. являлись частушки. Специфика частушек заключается в том, что по отношению к ним приходится говорить не о сочетании традиционных элементов и новаций, а о коллизионности содержания. Частушки живо отражали действительность колхозной казачьей станицы Юга России, но при этом характер отражения разнился в зависимости от того, кто являлся автором частушек. Немало частушек, авторство которых принадлежало либо просоветски настроенным казакам-активистам, либо же штатным пропагандистам властных структур, воспевали неопровержимые (скорее, якобы) достоинства колхозной системы: «Старый месяц на исходе, // Новый нарождается. // Кто работает в колхозе, // В хлебе не нуждается»; «Богатеем год от года, // Горы хлеба в закромах. // У колхозных счетоводов // Аж мозоли на руках»;[6] «Зерно сыпется в чувалы [т.е. большие мешки], // Из чувалов через край. // Ой, чувалы дюже малы // На колхозный урожай»,[13] и т.д.

Неофициальные же частушки в своей вербальной форме выражения четко фиксировали гораздо более суровое отношение вполне определенной части южно-российского казачества к колхозам и советской власти. Особенно жестко оценивались в этом народном фольклоре события 1932 - 1933 гг. в пострадавших от голода регионах, как о том свидетельствуют материалы полевых исследований, опубликованные в солидной монографии В.В. Кондрашина [11;507-514]. Неофициальные частушки, естественно, распространялись из уст в уста в казачьих регионах, хотя, конечно же, их исполняли только в узком домашнем кругу. В частности, на Дону пели: «Как Ленин умирал, // Сталину наказывал, // Чтобы хлеба не давал, // Сала не показывал»; «Едет Ленин на телеге, // А телега на боку. // Ты куда, плешивый, едешь? // Ликвидировать муку». В данном случае казачий фольклор 1930-х гг. ярко и эмоционально отражал негативные черты советской действительности, которыми изобиловала эпоха «великого перелома».

Итак, в отношении культуры казачьих сообществ Юга России третье десятилетие XX в. отличается некоей двойственностью, обусловленной колебаниями аграрной политики сталинского режима и особенностями «колхозного строительства». Степень трансформации казачьей культуры в 1930-х гг. оказалась весьма значительна, но, вместе с тем, целый ряд традиционных ее элементов большевикам устранить не удалось. Поэтому в ходе кампании «за советское казачество» возникло своеобразное сочетание культурных традиций и новаций. Сочетание это, в частности, очень хорошо заметно в казачьем фольклоре. Фольклор донских, кубанских, терских казаков, временно позабытый в условиях сплошной коллективизации конца 1920-х - начала 1930-х гг., вновь возвращается в казачью повседневность. Самодеятельные фольклорные коллективы казаков, возникшие во второй половине 1930-х гг. во многих районах и станицах Дона, Кубани, Терека с одобрения (нередко - по инициативе) партийно-советского руководства, возрождали и пропагандировали старинные и досоветские казачьи песни (любопытно, что в данном случае ситуация в казачьих районах Советской России очень походила на культурную жизнь российского зарубежья, в которой казачьи ансамбли песни и пляски, коллективы казаков-джигитов играли заметную роль[19;327-390]). Вместе с тем, под влиянием реалий эпохи «великого перелома», заметную часть казачьего репертуара составляли идеологически мотивированные песни, прославлявшие советскую власть, колхозную систему и лично И.В. Сталина. Тем самым, казачий фольклор, с одной стороны, бережно сохранял старинные песни, сказы, пословицы и т.д., а с другой, - он нес на себе четкий отпечаток эпохи «колхозного строительства».

Примечания

1. Андреев С. Из-за Терека буйного // Северо-Кавказский большевик. 1936. 11 декабря.

2. Базковский казачий хор // Молот. 1936. 18 марта.

3. Белецкая Е.М. Фольклор станицы Червленной: память поколений (1890-1990_е гг.) // Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа. Материалы Шестой Междунар. Кубанско-Терской конф. / Под ред. Н.Н. Великой, С.Н. Лукаша. Краснодар - Армавир, 2008. С. 29-35.

4. Вышеград. Выступление М.А. Шолохова на читательской конференции // Молот. 1936. 10 января.

5. Государственный казачий хор // Молот. 1936. 18 марта.

6. Дон волною серебрится. Частушки, пословицы и поговорки Дона // Сост. П.И. Ковешников. Ростов н/Д., 1979. 191 с.

7. Ерохин А. Вешенские казаки в Москве // Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. В 2-х кн. Кн. 1.

8. Казачьи хоры разучивают песни // Северо-Кавказский большевик. 1936. 28 марта.

9. Капиев Эффенди. Терская казачья песня // Орджоникидзевская правда. 1939. 12 ноября.

10. Караулов М.А. Терское казачество. М., 2007. 320 с.

11. Кондрашин В.В. Голод 1932-1933 годов: трагедия российской деревни. М., 2008. 519 с.

12. Крестная ноша. Трагедия казачества. Ч. I. Как научить собаку есть горчицу. 1924-1934 / Сост. В.С. Сидоров. Ростов н/Д.: «Гефест», 1994. 511 с.

13. Мекенские припевки // // Орджоникидзевская правда. 1937. 24 октября.

14. Песни казацкие. Создадим краевой театр народного творчества // Северо-Кавказский большевик. 1936. 21 марта.

15. Рудиченко Т.С. Донская казачья песня в историческом развитии. Ростов н/Д., 2004. 512 с.

16. Соколов Ал. Радиоконцерт казачьего хора // Молот. 1936. 10 апреля.

17. Тов. Пищик руководит казачьим хором // Северо-Кавказский большевик. 1936. 30 марта.

18. Фольклор Дона и Кубани. Сб. 1-й. Ростов н/Д., 1938. 168 с.

19. Хохульников К.Н. Казачью славу приумножив!.. (Казачье зарубежье XX столетия. История. Культурно-историческое, духовное наследие). Ростов н/Д., 2009. 496 с.

20. Центр документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИ РО).

21. Чекалин Ю. Красное знамя // Орджоникидзевская правда. 1939. 12 октября.

Абдулаева И.А.

(г. Кизляр)

ПЕСНИ ТЕРСКИХ КАЗАКОВ КАК ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК В РАБОТАХ КАВКАЗОВЕДА С.А. ЧЕКМЕНЕВА

Песни терских казаков опубликованные в дореволюционный период Д.Борисовым, Ф.Гребенцом, А.Баскаковым и др. (СМОМПК, ЗТОЛКС) недостаточно востребованы как этнографический источник. А между тем в них содержится ценный материал о многих сторонах жизни терцев.

Здесь встречаются описания жилища, одежды, конского снаряжения, оружия (начиная с лука и стрел и заканчивая ружьями и пушками). В песнях нашли отражение особенности самосознания казаков: отношение к службе, жизни и смерти, царской власти, родной стороне. Последней противопоставляется чужбина ("Вырастала деревушка"):

"Что же ты, братец,

Ты не пьешь, не ешь,

Не весел сидишь?

Или тебе, братец мой,

Гульба не мила?

- Все-то мне мило,

Все-то хорошо:

Одна мне не мила

Чужая сторона".

В песне "Что не белая заря занималася" так сформулирована идея военных действий:

"Уж вы други мои, вы казаченьки,

Вы на славные мои станичники,

Вы постойте-ка братцы, животом своим

За Царицу ли за Матушку, за Гудовича за князюшку,

За родимую за сторонушку, что за буйные головушки".

Песни казаков отразили и непростые отношения молодой невестки с родственниками мужа (свекром, свекровью, деверьями и золовками) ("Ой, на улице воробышек попрядывает"). Муж изображен единственным защитником жены:

"А мой миленький дружок-он на лавочке лежит,

Он на лавочке лежит, одну речь говорит:

Ой, и полно вам, собаки, на мою жену рычать,

На мою жену рычать, и крутить, и мутить,

И крутить, и мутить, и наговаривати".

В песне о Стеньке Разине ("Уж вы горы, мои горы") запечатлены представления казаков о магической силе воды:

"Посадили потом Стеньку

Во железную во клетку,

Три дня в городе возили,

Столько ж голодом морили.

Попросил однако-ж Стенька,

Хоть один стакан напиться,

И во клетке окатиться,

Он во клетке окатился

И на воле очутился".

Перечисленные сюжеты отнюдь не исчерпывают "этнографический потенциал" песенного казачьего фольклора, который нуждается в специальном изучении.

КАЗАЧЬЯ ПЕСНЯ

Здесь края чужие, лживые,

Смерть за каждым валуном,

Собрались друзья-служивые

Над убитым казаком.

Кто его в разведке выследил,

Не узнать в краю чужом -

Кто из чащи в спину выстрелил,

Кто по горлу вел ножом.

Принимал он смерть суровую,

Повстречал врагов один.

Верил он в Россию новую,

Крест да меткий карабин.

Свет зари - вином по скатерти.

Виден дом среди ракит.

Никогда не скажем матери

То, что сын ее убит.

Чтоб не плакала потерянно,

Не лила горючих слез,

Скажем - сын сейчас у Терека,

Где стоит казачий пост.

Как лихой боец он славится,

Шлет ей радостную весть,

Там в станице есть красавица,

Там враги в аулах есть.

Сердце горестно сжимается,

Мы утраты не простим.

Потеряли мы товарища

И жестоко отомстим.

Где теряли мы товарища,

И песок от крови ал,

Там цветок огня-пожарища

Над Кавказом расцветал.

Шамсулвараева З.А. (г. Кизляр)

КАЗАЧЬЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ НА ТЕРЕКЕ В XIX ВЕКЕ

Исторические песни в жанровом отношении можно определить, как песни эпические и лиро-эпические, восходящие по содержанию к конкретным историческим событиям и имеющие своими героями определённых исторических лиц.

Самые ранние казачьи исторические песни относятся к XIII-XV векам - эпохи татаро-монгольских нашествий. Известные песни о походах Ивана Грозного, Петра I, о вождях народных восстаний Степане Разине, Емельяне Пугачеве, об Отечественной войне 1812 года, о героической обороне Севастополя в Крымской войне, о мужестве простого солдата в русско-японской войне 1904-1905 года, о Великой Отечественной войне 1941-1945 года.

Жанр исторических песен возникает в связи с созданием и развитием русского национального государства. Совершенно отчётливо он складывается во второй половине XVI века. Исторические песни и их долгая жизнь свидетельствуют о горячем интересе русского народа к своему прошлому и настоящему. Такие песни следует отличать от некоторых песен былевых, балладных и лирических, связанных с историей лишь внешним образом. По характеру мелодий исторические песни разнообразны: есть среди них протяжные, напевные, похожие на былины, есть бодрые, маршевые.

«Этот новый жанр приходит в казачий исторический фольклор на смену былевого эпоса на Терек в период формирования и расцвета Киевского государства и эпохе борьбы с татарским нашествием» ( 12, С. 203-205).

Терская историческая песня возникает в XVI веке, когда терское казачество складывается как вполне определённое социальное и культурно-историческое явление русского государства. Историческая песня рождается у терских казаков тогда, когда они сами осознают себя нераздельной частью Руси. Об этом совершенно ясно свидетельствует, напр., песня «Терские казаки и Иван Грозный».

Ядром терской исторической песни явилась песня гребенская, оказавшая большое влияние на поэзию других казачьих групп. На Тереке не только создавались свои произведения; сюда постоянно попадали песни с Дона, Волги, Урала, так как донские, астраханские, уральские казаки часто бывали на Кавказе в составе специальных отрядов. Новые песни приносили солдаты из России, а также и сами терцы, которым приходилось бывать в многочисленных походах. В результате на Тереке сложился богатый и разнообразный репертуар исторической песни, насчитывающий по записям до 150 сюжетов.

Терский фольклор стали собирать только с 60-70 гг. прошлого столетия. Тематически терские исторические песни чётко объединяются в несколько основных циклов, которые располагаются вокруг некоторых исторических событий и лиц. Песни XVI века состоят из циклов, в которые входят песни об Иване Грозном и Ермаке.

XVII век представлен разинским циклом и песнями, посвященными войнам с турками. В XVIII веке мы имеем ряд песен, содержание которых сосредоточено вокруг событий петровской эпохи; затем следует цикл песен, которые отражают события войны с турками на Кавказском участке и начало Кавказской войны. Основные циклы песен XIX века сложились в связи с русско-турецкими войнами и Кавказской войной.

Тематический обзор терской песни позволяет сделать следующие выводы:

- первые темы военно-героические;

- вторая тема - бытовая, которая связана с местными интересами, участием казаков в изображаемых событиях.

Жанр исторической песни теснейшим образом связан с повседневными интересами казачества. В станичном поэтическом обиходе это -- массовый жанр. Исторические песни широко известны, их поют мужчины, и женщины, поют на праздниках, в «беседах», за работой, в походе. Создаётся и запоминается то, что интересует всех, а интересно в песне то, что касается близкого, общеизвестного.)

Война для терских казаков была обычным явлением, она составляла важную часть их повседневного быта. Стычки казаков с горцами происходили постоянно, тогда по кордонной линии зажигали маяки, объявлялась тревога и из всех ближайших станиц солдаты и казаки на лошадях спешили к месту нападения. Приходилось отбивать женщин, детей, лошадей.

Терская песня стремятся к правдивому описанию войны и человека на войне. Главное в песнях не сами события: походы, штурмы, сражения, а чувства, настроения героев, их взгляд на происходящее.

Героев военно-исторических песен можно разделить на три группы.

Первая составляют обобщенные образы полководцев и командиров, от которых зависит успех дела. Герой песни идёт всегда впереди, он воодушевляет казаков геройскими речами, он прямодушен и смел и понимает смысл происходящего как смысл государственный. Герою-командиру присуще чувство национального достоинства и патриотизма. В этих песнях неоднократно говорится, что речь идёт не просто о военном столкновении, а о защите и о победе духа, о торжестве русской силы.

Вторая группа представляет собирательный образ героев: рядовых казаков, урядников, хорунжиев. В этом образе - воплощение казачьих раздумий над войной. Герой таких песен чаще всего гибнет в бою, его смертью куплена победа, о нём вспоминают возвращающиеся из похода, его хоронят товарищи в чужом краю.

Третью группу составляет образ казачьей массы, выступающей в песне как решающая сила. Наиболее всесторонне этот образ развёрнут в песнях из эпохи Кавказской войны.

Таким образом, смысл терских исторических песен обычно выходит за пределы изображения и оценки конкретных событий. В этих песнях заключён обобщенный смысл, сосредоточены взгляды народа на определённые явления жизни.

Для исторических терских песен устойчивые сюжетные мотивы, переходящие из одной песни в другую. Отметим некоторые из них:

1) Герои песен собираются в круг, думают, куда идти (или что делать), герой держит речь. На этой схеме построены песни о Ермаке «Ермак зовет казаков в Кизляр». В этой песне социальная тема притушена. Мотив - поиск зимовки и спасение для казаков Ермак видит в пребывании казаков в Кизляре.

ЕРМАК ЗОВЁТ КАЗАКОВ В КИЗЛЯР

Как на речке, на реке, было на Камышинке, -- Собирались казаки-друзья, они всё охотнички: Кизлярские, Гребенские, они всё со Семейными. Командиром у них был, братцы, Что Ермак Тимофеевич. Уж речи он говорил, братцы, На Урал, братцы, пойдём -- Переход велик; На круты горы пойдём -- Нам живым не быть; Во Кизляр город пойдём -- Мы домой зайдём.(14, свр. 109)

А теперь казнить велить Казнить-вешати

Как пятого и десятого Попроси царя, атаманушка,

Как и третьего и четвертого Чтоб простил

Кнутом сечь, стрельцов

Эта песня относится к 16 веку. К терским историческим песням относятся песни о стрельцах, «Петр хочет казнить стрельцов». Первая их них записана в «Терских ведомостях» 1868, № 51.

Песни отражают события связанные со стрелецким бунтом 1698 года и жестоким подавлением его Петром. Все тексты этого цикла связаны между собой тематически и композиционно, но они различны по тематике. Этот песенный цикл можно разделить на несколько групп: в первой группе главное внимание сосредоточено на мотиве царского гнева, причины которого не выясняются; мотив просьбы о помиловании только намечен. Характерны заключительные слова атамана: «Если нас простит, так бояр казнит!» Значит, песня считает основным конфликтом стрельцов и бояр, между которыми царь должен сделать выбор. Из истории известно, что одной из целей бунта была расправа с ненавистными боярами, правившими во время отсутствия Петра. Тем не менее, реально-исторический, антипетровский характер бунта в песне не раскрывается, стрельцы здесь несколько «оказачены».

Ко второй группе относятся песни «Стрельцы собираются идти к царю с повинной», записана П. Семёновым в ст. Слепцовской, (14, стр. 84). Их несколько вариантов они развивают мотив просьбы стрельцов о помиловании. Этот мотив чётко раскрывается в словах атамана:

Уж я сам пойду к самому царю А вели мне слово молвити:

И с повинною и с покорною; Прикажи нам любой город взять

- Не вели нас, православный царь, Без свинцу твово и без пороху.

Казнить вешати,

В вариантах волжского цикла о стрельцах у Киреевского (5, стр. 16, вып. VIII) за этим следует гневный отказ царя и его приказ стрельцам собираться на казнь. Терские варианты такого продолжения не знают, тем самым снижают силу конфликта и смягчают образ царя.

К третьей группе относится песня «Стрелецкий атаман убегает на Терек», спасаясь от наказания, атаман убегает на Терек.

СТРЕЛЕЦКИЙ АТАМАН УБЕГАЕТ НА ТЕРЕК

.. .Он вошёл во крут, низко кланялся,

Со младыми со бойцами он прощался;

И простившись с ними, он покинул град,

Град великий, Москву каменну.

Убежал-то он на быстрый Терек,

На Терек реку во Червлённый град,

Ко казаченькам гребёнскиим.

На Терек, действительно, бежали участники стрелецкого восстания. В песнях о стрельцах хотя и отражаются действительные события, но через народное понимание истории.

2) В XVIII в. большую популярность имели военно-исторические песни. Героем многих исторических песен этого периода является Краснощеков И. М. Русская история знает двух Краснощековых - Ивана Матвеевича, бригадира Донского войска и его сына Федора Ивановича, атамана Донских казаков. Краснощеков-отец участник кавказских войн, герой русско-шведской войны 1741-1743 гг

Для композиции терских песен характерны эмоциональные зачины и обилие прямой речи, что усиливает лиризм песен.

В песне все подчинено главному - выявлению идейного смысла произведения. Здесь отчётливо проявляется единство формы и содержания. Песня разработала ряд приёмов для характеристики героев. Один из популярных приёмов -- речь, монолог. Другой приём -- описание внешности.

О герое, в котором подчёркивается его независимость, некоторый вызов окружающей среде, говорится, что он «нараспашечку кафтан носил». «Герой, переживающий несчастье, одет в чёрное платье и т. д. Настроение героя изображается часто через внешние моменты: он «повесил буйную голову», он «не радостен сидит» и т. д.»(8, стр. 109-110) Все это взято из былевого эпоса на Тереке. Напевы былин величавы и спокойны, близки к разговорной речи-декламации. Обычно они основаны на короткой повторяющейся попевке, которая соответствует одному стиху. «Следует сказать, что на Тереке пелись многие былины позднейшего происхождения, которых обыкновенно называют историческими песнями», - говорил в «Сборнике» Ф. Панкратов.

Традиции старой песни не умирают совершенно, но они видоизменяются в потоке нового. В таких формах доживает терская историческая песня до начала XX столетия.

В современном поэтическом обиходе терских казаков старинная историческая песня занимает по сравнению с XIX в меньшее место, т. к. значительное количество сюжетов забылось. «Явление это, - говорит Михаил Карпинский, - объясняется, во-первых, тем, что те старинные песни, которые он лишь изредка поет, интересуют других людей (старое поколение), а во-вторых, в виду пренебрежения молодежи к старинным песням, мне думается, что те остатки былевого эпоса, которые, сохранились еще у гребенских казаков до последнего времени через два три десятка лет совершенно исчезнут, так как с проведением железнодорожных путей в терскую область проникает все больше и больше песен фабричных, арестанских» (4, стр. 42). Перелом этот связан с тем несомненным фактом, что в фольклоре начинает торжествовать личное начало, приходящее на смену началу коллективному.

Интерес к казачьей исторической песне, в которой воплотились героические идеалы народа, патриотизм, ожил в годы Великой Отечественной войны. Новое звучание получили сюжеты о хвастливом и незадачливом прусском короле, о взятии Берлина, о Краснощёкове и многие другие. Можно было наблюдать повышенный интерес к исторической песне, некоторое возрождение жанра. И этот факт -- лучшее доказательство жизненности и высокой ценности старинных казачьих исторических песен.

«Краснощёкое жалеет казаков». «Терские ведомости», 1868, № 52.

Содержание песни относится к 20 годам XVIII века. Армия идёт в поход, впереди полководец; ему грозит враг, он отвечает, держит речь к войскам. В 1722 г. Пётр Первый взял Дербент. В походе на Дербент принимали участие донские и терские казаки, которыми командовал И. М. Краснощёков. Песня отражает какие-то конфликты между казачьими отрядами и регулярной армией. В песне отразилось недовольство казаков, вызванное тяжестью условий жизни в крепости и намерением правительства поселить казаков в Дагестане. Краснощекое И. М. вступился за казаков, отражение этого находим в исторической песне «Краснощекое жалеет казаков». В ней говорится:

Говорил атаманушка Иван Матвеич: Какая наша казачья верная служба

Глупые, неразумные мои старшинушки! Что последний солдат казаков старшина,Как мне, Ивану Матвеичу, не тужить, Нас в глаза ругает...

Как же мне, Краснощёкову, не плакать Напишу я самому царю донесение...

Известно, что гребенские казаки решительно воспротивились переселению, и Пётр вынужден был оставить их на Тереке.

В более поздний период в композициях песен отражалось само событие, что характерно, в частности, для поздних песен, типа «Дело Волженского». Волженский был командиром Гребенского войска в 1830-1832 гг. Кази-Мулла - руководитель движения горцев в 20-30 гг. Событие, описываемое в песне, произошло 19 августа 1832 года. После очередного набега на Терек Кази-Мулла возвращался в горы. Волженскому, давно и безуспешно искавшему с ним встречи, на этот раз удалось напасть на его след. Отряд казаков погнался за горцами по направлению к Гудермесу, но в лесу за Тереком попал в засаду. Волженский был убит сразу, а казаки начали отступать. Сражение продолжалось всю ночь, гребенцам с большим трудом удалось пробиться к Тереку.

Здесь забыли матерей, Справа, слева обходили

Сестер, братьев и отцов, - Храбрый полк наш Только

Гребенской;

помнили одно - Тут Волжанского убили,

Славу дедов-Гребенцов. Тут-то кровь прошла рекой.

Рассказы об этом событии до сих пор можно услышать в станицах. Это наглядно видно в исторической песне «Дело полковника Волженского». Эта песня представляет типичный образец новой военно-исторической казачьей песни XIX века, строящейся на новых художественных и музыкальных принципах.

В исторических терских песнях, выделяется тип станичной песни в которой рассказывается о быте казаков, где нет, по существу, временного или пространственного перемещения, а даётся экспозиция, расстановка действующих лиц, а идея песни выявляется в

Исторические, военно-бытовые, походные казачьи песни. Полевой материал, записанный ученицей 8а класса Алиевой Изабеллой. Из архива Таисии Ефимовны Шляпцевой. Ст. Новопавловская.

Как во чистом поле...

Как во чистом поле,

Во степи широкой,

Ехали казаки волю защищать.

И кружил над ними

Поднебесный сокол,

Камнем падал к низу и взлетал опять.

Умный сокол птица,

Сокол быстрокрылый,

Не кружись на месте,

Не взлетай на свет.

Припев: Отнеси ты, сокол,

Отнеси ты милай,

Селам и станицам

От сынов привет.

А к сраженью сокол,

Будь всегда готовым.

Родину святую нам оберегать.

И за мир народа,

За свою свободу

Может из нас каждый

Жизнь свою отдать.

Припев:

Отнеси ты, сокол,

Отнеси ты милай,

Селам и станицам

От сынов привет.

Бывало кончу я работу...

Бывало кончу я работу

Спешу на улицу гулять.

Теперь военна дисциплина

Спешу я коника седлать

Седлайте мне коня гнедова,

Черкеску с бархатным седлом,

А я сяду да поеду

В чужие дальние края

Быть может, я ещё вернуся

Быть может, больше никогда.

Быть может, меткая винтовка

Из-за куста сразит меня.

Прольется кровь моя младая

На труп мой птицы налетят

Тогда ты, мать, моя родная,

Приедешь косточки сбирать

Сберешь ты косточки младые

И обольешься ты слезой.

Меж Тереком и Сулаком

Меж Тереком и Сулаком

Поле распахано:

Не плугами -

Конскими копытами.

Не всхожими семенами

Поле засеяно,

Засеяно оно -

Казачьими головами,

Заволочено оно -

Конскими хвостами.

Никто по этому полю

Не проезживал:

Там шел-то, прошел

Волконский князь.

Литература

Алмазова Б.А. Казаки. Санкт-Петербург. 1999. с.28-29.

Аспидова О. «Родная песня». // «Кубанский казачий лист» 19 мая 1913 года .

Васильев Д.С. Очерки истории Низовьев Терека. Махачкала, 1986. с. 18.

Карпинский М. Русский былевой эпос на Тереке.- Ставрополь. 1896, с.42.

Кирюхина В.С. Русская песня в Дагестане. 1975. с. 19.

Концевич Г.М. Народные песни казаков. Краснодар, 2001. с. 12.

Олейник В.В. Никишин И.И. Культура и традиции терских казаков.- Минеральные воды. 1997. с.48

Олейник В.В. Никишин И.И. Казачьему роду нет переводу. Минеральные воды. 1997. с.40.

Панкеев И. Обычаи и традиции русского народа. М., 1998. с.267.

Потто В.А. Два века терского казачества .-Ставрополь, Кавказская библиотека, 1991. с.26.

Ризаханова М.Ш. Дагестанские русские XIX нач. XX вв. С.136-143.

Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Выпуск V, С.203-205.-М., 1988.

Терские ведомости, 1888.

Сборник материалов, вып. XV, с.84, вып. VII, с. 109.

Гребенцы в песнях. С.34

Секция - 2

КАЗАЧЕСТВО СЕВЕРО-ВОСТОЧНОГО КАВКАЗА: СПЕЦИФИЧЕСКИЙ ЭТНОС ИЛИ СОСЛОВИЕ

С.А. Голованова

(г. Армавир)

ЭТНИЧЕСКИЕ И СОСЛОВНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ЮЖНОРОССИЙСКОГО КАЗАЧЕСТВА

В научной литературе, беллетристике, в официальных документах мы сталкиваемся с терминологическим многообразием определения статуса казачества: субэтнос (Л.Н. Гумилев, А.И. Агафонов, Р.А. Агеева, В.Н. Сергеев и др.) этнографическая группа (И.А. Аверин), этносоциальная общность (О.В. Матвеев, В.П. Трут), метаэтническая общность (А.П. Сопов), социоры (Н.Н. Великая), сословие (А.В. Венков, Р.А. Нелепин), этносословие (М.Ю. Унарокова) и т.д.

Стремление решить проблемы этнической и сословной истории - характерная черта современной историографии, в которой можно выделить три направления: первое определяет казачество как субэтнос (вариативно); второе - как сословие; третье пытается найти разумный компромисс. Например, историки Кубанской казачьей академии дали многомерное определение казачества. Во-первых, как культурно-исторической общности, народа; во-вторых, служилого сословия, формируемого тем или иным правительством для своих целей; в-третьих, административно-территориального образования, экономической общности всех народов и сословий, проживающих на казачьих землях [См.: 12;33]. Определить казачество по этническим и социальным признакам столь сложно, что Н.Ю. Селищев, например, относительно России XVIII - начала XX в., говорит о казачестве, как о военном сословии, признавая его как отдельный народ, и одновременно характеризуя как своего рода религиозное братство[19;5].

П.Н. Лукичев и А.П. Скорик считают, что донское казачество, как и казачество ряда областей России, «шло по пути этнического становления, превращаясь в самостоятельный этнос, но эта тенденция была прервана государственным вмешательством и фиксированным юридически сословным состоянием» [10;48]. В результате казачество можно рассматривать как субэтнос, «имевший тенденцию превращения в некоторую этническую целостность, тенденцию, которая была прервана попыткой закрепления в виде сословия» [10;49]. Однако однозначно фиксировать сословное состояние казачества, по мнению авторов, нельзя и они предлагают использовать по отношению к казачеству термин квазисословие, «так как его территориальное распыление и сосуществование с другими сословиями, развитие сложной социальной структуры было остановлено Октябрьской революцией 1917 года и последующей политикой «расказачивания» [10;49].

Происхождение понятия о казаках как о сословии восходит к российской историографии, преимущественно XIX в. Все официальные документы именовали казаков исключительно как военно-служилое сословие и в таком состоянии их воспринимала отечественная наука. О.В. Матвеев отмечает, что с точки зрения формально-юридического отношения государства к казачеству, «здесь все ясно, и если вопрос рассматривать только в этом плане, то сословная характеристика не вызывает сомнений» [12;33].

Б.М. Боук справедливо писал, что «многочисленные споры о том, является ли казачество этносом или сословием, по своей постановке неудачно, потому что исключает то, что казачество было и этносом и сословием» [5;41], а многие исследователи указывают на то, что сословные и этнические черты казачества нельзя противопоставлять друг другу.

А.И. Козлов выделил характерную для многих исследований закономерность, заключающуюся в том, что, «когда речь идет о сословии, преимущественно подразумевается казачество конца XIX - начала XX века». Отрицание и опровержение этого тезиса строится «на фактах, почерпнутых из далекой истории казачества, когда оно действительно еще не было сословием и существовало самостоятельно как субъект. Происходит, таким образом, явная подмена понятий, ибо факты, обосновывающие отрицание казачества как сословия, - суть измерители совершенно других порядков и отношений досословного времени» [8;14].

Если признать за рабочую гипотезу, что этничность и сословность универсальные категории, характеризующие казачество как систему, то необходимо учитывать их историчность и соподчиненность. Мера этничности определяет степень консолидации, которая может колебаться в очень широких пределах. На практике этничность определяется той степенью культурного единства данного социума, которая не зависит от характера социальной стратификации [3;68].Этничность является определяющей характеристикой у казачества, образовавшегося естественно-историческим путем в геополитически активных зонах (донское, запорожское, гребенское, волжское, яицкое). Сословное преобладало у Азовского, Астраханского, Забайкальского и других казачьих войск, созданных по инициативе правительства, но их формирование происходило с привлечением казаков других регионов с уже сложившимся этническим сознанием.

В решении указанного вопроса переплетаются два момента: терминологический и содержательный (казак - и его содержание, казачество - как этнос или сословие). Первое, что необходимо признать, казак - казачество это первоначально не самоназвание групп, расселившихся, прежде всего в районе Днепра, Дона и Терека, а название, перенесенное на них по аналогии с подобного рода явления в татарской среде. Во всяком случае, единственными источниками являются официальные документа Русского государства, тогда как «казачьи источники» никак не проясняют историю происхождения своего имени. Следовательно, для российского казачества правомернее говорить не об этнониме-самоназвании (эндоэтнониме), а об экзоэтнониме или этниконе - имени, данном этнической группе извне[3;45], и затем ею усвоенном.

Нелишне заметить, что вопрос о том, является ли казачество этносом или сословием решается в двух научных плоскостях: проблемами этноса занимается этнология, а проблемами сословности история. Историками за основу берутся определение этноса, предложенное Ю.В. Бромлеем[4;14] и выделенные им уровни этнической иерархии. Как мы видим, большинство исследователей рассматривают казачество как субэтническое подразделение, у которого свойства выражены с меньшей интенсивностью, чем у основной этнической единицы, составной частью которой оно является[3;82]. Сам Ю.В. Бромлей отнес донских казаков к третьей группе субэтнических подразделений, названную им «социальной общностью, обладающей специфическими чертами культуры» [3;83].

Теоретическая этнология ведет научные дискуссии по методологическим проблемам в изучении этнических феноменов, тогда как историки казачества опираются на устоявшиеся положения «теории этноса». Анализ исследований Ю.В. Бромлея и В.И. Козлова показывали, что по формальным признакам казачество подпадает под характеристику субэтноса.

Без внимания историков осталось проведенное Ю.В. Бромлеем разграничение между разными проявлениями существования этноса, а именно между этникосом и этносоциальным организмом. Именно последний в различных интерпретациях используется при характеристике казачества. В избранном нами системном анализе, казачество более соответствует определению этникоса, хотя само понятие так и не утвердилось в этнологии.

Этникос предстает как результат совместной исторической практики ряда поколений людей, воплощенной в специфических материальных и духовных атрибутах этой общности и фиксированной в сознании ее членов. Именно поэтому для существования этникоса важнейшее значение имеют межпоколенные (диахронные) связи, а также самосознание составляющих его людей, включающее в той или иной форме представление об общности исторических судеб их предков[3;15]. Этникос рассматривается как явление, основанное всецело на совокупности диахронных связей, то есть этникос обнимает и индивидов, вообще лишенных синхронных связей с какими-либо группами своих соотечественников[2;34].

Механизм образования ранних вольных казачьих общин был всецело основан на включение в их состав представителей, разорвавших связи с основным «ядром» этноса, а впоследствии пополнение их осуществлялось также за счет представителей, лишенных синхронных связей.

Для этникоса территориальная общность не обязательна и он нередко наряду с основной своей частью (материнским этносом) включает в себя сравнительно небольшие обособленные от нее в пространственном отношении ячейки - этнические группы [3;15]. Казачество как система также не представляло территориальной целостности. Историческая локализация, однако, не привела к абсолютной территориальной «изоляции», и расчленение территорий, населенных казаками, не сыграло роль дезинтегрирующего фактора. Единые механизмы образования ранних казачьих сообществ, единый хозяйственно-культурный тип, а также специфика миграционных процессов, формировали осознание единства, то есть групповое сознание, а территориальная локализации определяла самосознание отдельных региональных групп.

Необходимо также иметь в виду, что этникос может и не представлять собой полностью однородную в этническом отношении целостность. Особенно это относится к тем случаям, когда он состоит из территориально разобщенных частей. Здесь отдельные части этникоса нередко приобретают черты, характерные для окружающих их этнических образований. В результате возникают так называемые пограничные группы, у представителей которых прежняя этническая принадлежность утрачивается или уже утрачена, а новая еще не укрепилась[3;15].

Российское казачество, формировавшееся, как правило, в пограничных районах (или контактных зонах), при доминировании славяно-русского ядра, было этнически неоднородно. Это особенно характерно для восточных районов страны. В Уральском казачьем войске свыше 6 % составляли татары и калмыки; в Оренбургском свыше 6 % - татары, калмыки и башкиры; среди сибирских казаков было до 6 % мордвы и татар [7;20]. В Донское войско в разное время вливались ногайцы, татары и турки [20;72-82]. В Черноморском войске представители горских народов составили отдельную станицу Гриневскую [16;40]. Среди терских казаков отмечены грузины, армяне, калмыки, татары, представители вайнахских народов [17, 38; 15, 44; 14, 90-100].

Немаловажной характеристикой этникоса является и то, что в целом он имеет «полную» социальную структуру» [3;18]. Проблема сословий это, прежде всего, проблема социальной дифференциации общества.

Определенная социальная дифференциация была свойственна и для ранних казачьих сообществ. Главную роль в принятии решений на Кругу играли так называемые «старые казаки», из числа которых выбирали атаманов. В источниках есть данные, согласно которым атаманы опирались на «домовитую» часть казачества и на «атаманову станицу» [6;54].

С другой стороны упоминаются «сирома» и «голутвенное» казачество. Но отношения между отдельными группами внутри казачьей общины строились не на основе эксплуатации, а скорее, напротив, в условиях типичного для первобытных общин разделения их членов по возрасту, профессиональным навыкам[13;239]. Огромное значение имел и личный авторитет члена сообщества.

Превращение казачества в сословие относится к XVIII - первой половине XIX в. Связано это с включением казачьих войск в общую систему государственного управления России, с законодательным оформлением обязанностей и прав казаков, их особой социальной функции в государстве.

Казачество не только законодательно стало сословием, но и внутри него возникает сословное деление, характерное в целом для страны. Происходит выделение офицерско-чиновничьего слоя. Среди казаков появляются представители духовенства, купечества. Таким образом, возникает своеобразная ситуация, когда казачество одновременно выступает и в качестве особого сословия, и имеет в свою очередь, общероссийскую сословную структуру. Следует отметить социальную открытость казачества, так как оно пополнялось выходцами из различных сословных групп[18], терявших прежнюю сословную специфику в казачьей среде. Казачество как военно-служилое сословие отличалось от других кругом обязанностей по отношению к государству и своему войску.

Таким образом, казачество начинает переходить в сословное состояние с XVIII в., ко второй половины XIX в. оно стало безусловной реальностью. Казачество находилось под безраздельным правлением военного ведомства, жестко регламентировавшего все стороны его повседневной жизни.

Следует также учитывать, что именно этникос корни своего существования имеет в диахронной информации, т.е. в наличии своего рода этнической памяти, комплекса этнических представлений. Эти традиции не всегда находят реализацию в повседневной жизни. Существенно в данном случае то, что память о характерности для этноса всех этих явлений сохраняется и передается в праздничной, обрядовой, ритуальной ситуации, в разных, даже отдаленных друг от друга группах данного этникоса. В этникосе, по мнению С.А. Арутюнова, минимальным выражением самоидентификации является сохранение самоназвания и самосознания[2;34].

Этникос предполагает и некоторую незавершенность этнических процессов. В Кубанское казачье войско вошли четыре этнообразующие элемента: запорожские казаки, которые не идентифицировали себя как часть украинского этноса, переселенцы из южно-русских земель, из Черниговской и Полтавской губерний, уже идентифицировавших себя как украинцев, и кавказские линейные казаки, среди которых преобладали великорусские элементы. Терское казачье войско, формировалось в основном из гребенских, донских, волжских казаков, среди которых преобладали великорусы, но присутствовали горские и украинские элементы. Следует учитывать, что к моменту территориального и административного размежевания терского и кубанского казачества, не была преодолена внутренняя локально-территориальная обособленность запорожских, гребенских, терских, волжских и донских казаков. На наш взгляд, к 60-м гг. XIX в. только завершился процесс консолидации региональных казачьих групп степного Предкавказья и были созданы все необходимые условия для их дальнейшей этнической интеграции, с учетом усилившегося процесса русификации. Однако завершиться этому процессу суждено не было.

Примечания

1. Анфертьев А.Н. Пролегомены к изучению этнической истории/ А.Н. Анфертьев // Этносы и этнические процессы. - М.: Наука, 1993. - С.62-69.

2. Арутюнов С.А. Народы и культуры. Развитие и взаимодействие / С.А. Арутюнов. - М.: Наука, 1989.

3. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса/ Ю.В. Бромлей. - М.: Наука, 1983.

4. Бромлей Ю.В. Этносоциальные процессы: теория, история, современность/ Ю.В. Бромлей. - М.: Наука, 1987.

5. Боук Б.М. Проблемы этнических и сословных различий на Кубани во второй половине XIX века (по воспоминаниям Ф.А. Щербины)/ Б.М. Боук // Кубань: проблемы культуры и цивилизации. - Краснодар, 1999. - № 1 (12). - С.40-42.

6. Даренко В.Н. Община на Яике в XVII - первой четверти XVIII в./ В.Н. Даренко // Ежегодник по аграрной истории. - Вып.6. - Вологда,1976. - С.44-86.

7. История казачества Азиатской России. - Екатеринбург, 1995. - Т.1.

8. Козлов А.И. Казаки - этнос или сословие?/ А.И. Козлов // Возрождение казачества: история и современность. - Воронеж,1995. - С.11-30.

9. Козлов В.И. Этнос. Нация. Национализм/ В.И. Козлов. - М.: Наука, 1999.

10. Лукичев П.Н., Скорик А.П. Казачество: историко-психологический портрет/ П.Н. Лукичев, А.П. Скорик. // Возрождение казачества: история и современность. - Новочеркасск,1995. - С.31-56.

11. Матвеев О.В. Кубанское казачество в сословной структуре Российской империи и тенденции его развития в 60-80-х гг. XIX в./ О.В. Матвеев // Проблемы истории казачества. - Волгоград, 1995. - С.32-43.

12. Матвеев О.В. Военно-сословный фактор в этнодемографических процессах на Северо-Кавказской окраине России накануне 1917 г. / О.В. Матвеев // Проблемы истории казачества: сборник научных трудов. - Волгоград, 1995.

13. Никитин Н.И. О формационной природе ранних казачьих обществ (К постановке проблемы) / Н.И. Никитин // Феодализм в России. - М.: Наука, 1987. - С.236-245.

14. Омельченко И.Л. Терское казачество / И.Л. Омельченко. - Владикавказ: ИР, 1991.

15. Писарев С. Трехсотлетие Терского казачьего войска. 1577-1877/ С. Писарев. - Владикавказ,1881.

16. Попко И.Д. Черноморские казаки в их гражданском и военном быту / И.Д. Попко. - В 2-х ч. - СПБ., 1858.

17. Потто В.А. Два века Терского казачества (1577-1801)/ В.А. Потто. - Владикавказ, 1912. - Т.1.

18. РГВИА, ф.1058, оп.1, д.24, 27, 28,29,41,44,68, 98.

19. Селищев Н.Ю. Казаки и Россия. Дорогами прошлого/ Н.Ю. Селищев. - М., 1992.

20.Черницын С.В. Некоторые аспекты этнических процессов в Войске Донском XVII в. (на примере тюркоязычных переселенцев)/ С.В. Черницын // Дон и Северный Кавказ в древности и средние века. - Ростов-на-Дону,1990. - С.72-82.

?? ??????? ?????????? ?????? ???????? ? ???????? ???????? ? ??????? ???????? ??????-?????????? ??????? ? ?VIII-XIX ??.

На протяжении многих веков Северо-Восточный Кавказ привлекает внимание исследователей многоликостью региона, его полиэтничностью, языковой пестротой, разнообразием обычаев. Издавна народы региона поддерживали между собой тесные экономические, политические и культурные связи. В течение многих столетий, живя по соседству и находясь в тесном общении, пройдя в своем культурно-историческом развитии большой и сложный путь, они не могли быть замкнутыми, изолированными друг от друга, оказывая взаимовлияние, взаимообогащаясь различными культурными ценностями, в результате чего у них выработалось много черт региональной общности духовного облика. Общими у них были верования, большое сходство в обычаях, фольклоре, одежде, вооружении. Наблюдаются общие черты в фольклоре, в религиозных верованиях народов региона (1,С.113). Еще в конце XVIII в. известный этнограф и языковед В.Ф. Миллер подчеркивал: «Кавказский хребет- это гора языков - представляет капитальный интерес для этнографии. Нет другой местности на земном шаре, где бы, на сравнительно небольшом пространстве, скучивалась такая масса разноплеменных и разноязычных народов»(2,С.69).

Многие из местных людей знали языки соседних народов. У них много общих терминов и слов.

Под своим самоназванием (ногай, ногайлар) ногайцы известны всем народам Северо-Восточного Кавказа. Так, аварцы называют их ногъаял, кумыки - ногъайлы (ногъай), даргинцы - нугъайлан, лакцы - нугъай, чеченцы - ног/о(й), осетины - ногъай, кабардинцы - нэгъуей. Этноним «ногайцы» был хорошо известен не только народам, жившим на равнине или в предгорьях, но и жителям высокогорных регионов Северо-Восточного Кавказа (3,С.80).

Важным шагом в развитии русско-кавказских культурных связей было открытие в регионе первых школ для «горских народов детей». Ставрополь сыграл большую роль в культурной жизни народов региона. Так, 18 октября 1838 г. была открыта Ставропольская мужская гимназия (как Кавказская областная). Первые гимназисты из местных народов появились здесь в 1849 г. и с этого времени учились представители всех народов северокавказского региона. Число их было довольно значительным. Если в 1857 г. в Ставропольской гимназии обучалось 65 представителей местных народов, то в последней четверти XIX в. им ежегодно отводилось 85-100 мест, в том числе для Терской области 20-25 мест. Изучались в ней история, статистика, география, языки русский, французский, ногайский, арабский и др(4,С.45). Так, например, в 1883 г. в пансионате учились 20 осетин, 4 аварца, 5 кумыков, 2 ногайца, 5 лезгин, 3 ингуша, 1 чеченец и др (5,С.264).

На основе укрепившихся торгово-экономических, политических и иных связей между народами Северо-Восточного Кавказа и ногайцами в рассматриваемое время усиливалось и развивалось их культурное сотрудничество. В результате этого сложилось много общих черт в материальной и духовной культуре. Это четко прослеживается в предметах хозяйственного и домашнего обихода, в национальной одежде и пище, в декоративном искусстве, в празднествах, в семейном и общественном быту.

Взаимоотношения ногайцев с народами региона исследуемого периода приводили к большому влиянию их друг на друга.

Заметно изменился быт ногайцев - ногайцы восприняли очень многие стороны горского быта - устройство жилища, одежду и пищу. В свою очередь, и местные соседние народы, жившие на Тереке, Куме, Сулаку, переняли у ногайцев многое - например, конское снаряжение (сбрую, короткие стремена и др.), пищу, в частности, ногайский чай.

Такие национальные блюда ногайцев, как кумыс, йогурт, айран, встречались у многих народов Северо-Восточного Кавказа, а некоторые блюда соседних народов, например, кумыков, русских, казаков вошли в быт ногайцев. Так, у дагестанских ногайцев популярными блюдами стали «долма» и «курзе»(6,С.146).

Ногайцы, как и другие местные народы ездили на двухколесной арбе, запряженной быками.

Ногайцы переняли от горцев и русских методы ведения хозяйства, характер жилища, многие черты материальной и духовной культуры. Так, ногайцы переняли у горцев способ хранения зимой кукурузы в плетенках из хвороста(7,С.25).

Под влиянием ногайцев осетины и моздокские кабардинцы использовали в хозяйстве верблюдов. Кроме того, ногайцы делились с соседними народами опытом ведения кочевого, полукочевого, а с переходом к оседлости - оседлого скотоводства(7,С.25).

Сближение ногайцев с народами Северо-Восточного Кавказа оказало влияние на духовную культуру ногайцев. В свою очередь, и духовная культура народов региона также испытывала влияние ногайской культуры. Это творческое взаимодействие хорошо прослеживается в устном народном творчестве, в танцах, музыке.

Особый интерес представляют ногайско-кумыкские музыкальные параллели. Сближению, взаимовлиянию их культур способствовало их языковое родство. У этих народов отмечена общность в терминологии музыкальных инструментов, отдельных песенных жанров.

Двуязычие как социальное явление было известно издавна. Представители народов Северо-Восточного Кавказа, удивительно интересного полиэтнического региона, нередко владели вторыми языками, которыми почти до конца XIX в. являлись сначала тюркский, а затем русский.

Следует также подчеркнуть, что народы региона знали хорошо не только родной язык, но и тюркский (азербайджанский, кумыкский, ногайский). Тюркский язык, в частности ногайский являлся для моздокских осетин, кабардинцев и казаков языком межнационального общения(8,С.240).

Русский же язык, вытесняя тюркский, становится основным межнациональным языком на Северо-Восточном Кавказе со второй половины XIX в. Основные факторы, способствовавшие распространению двуязычия, - экономический (торговля, отгонное животноводство), а также своеобразие расселения, времени проживания этнической общности среди различных национальностей и т.д.

В статье «Говор гребенских казаков» Н.А. Караулов насчитал более 100 слов, заимствованных казаками у горцев и ногайцев(9,С.108-109). Большинство слов, заимствованных русскими и казаками у местных народов - это названия орудий труда, домашних и диких животных, птиц, растений, пищи, то есть восприняты те слова, которые были необходимы в общении людей в процессе их трудовой деятельности. В свою очередь местные народы заимствовали много слов из русской разговорной речи.

Лексические заимствования очень многообразны: это явления природы и географические понятия, животный мир и поселения, одежда и пища.

Тюркские лексические заимствования чеченского языка являются одним из следствий тюркско-вайнахских (чеченцы и ингуши) языковых контактов, результаты которых находят отражение не только на лексическом, но и на иных - фонетическом и морфологическом - уровнях структуры языков чеченцев и ингушей. Так, например, саьрмасек - чеснок, саба - мыло, кема - корабль, урам - улица, бажа - свояк, йорг|а - иноходец и др(10).

Проникновение тюркских лексических и иных элементов в язык чеченцев и ингушей является следствием многовековой территориальной смежности носителей этих языков, использования тюркских (ногайского и кумыкского) языков в качестве основного средства межнационального общения.

Наличие на территории Чеченской республики тюрских топонимов (гидронимов), способствует дальнейшему уточнению ареалов их распространения, решению вопроса об областях пребывания ногайцев. Например, микротопоним Ног|ийн шовда «Ногайцев родник» в местности, населенной в основном чеченцами тейпа (рода) ног|ийн «ногай» Большого Кавказа(11,Ч.3.С.7), или находящихся в селении Чеченаул микротопоним Ног|ийн боьра «Ногайская балка»(11,Ч.3.С.145-146), Ног|амирзин корта «Вершина Ногаймирзы» в звене Терского хребта(11,Ч.4.С.126), с. Ногай-мирза-юрт(11,Ч.4.С.78), в Надтеречном районе Чеченской республики.

Подробное описание исторических связей ногайцев с соседними осетинами дает Б.А. Алборов в статье «Говор осетин - иронцев Моздокского района»: «Ногайский язык является интернациональным языком не только осетин, но и для живущих рядом с ними черкесов, армян и грузин… Их увлекает сочный красочный ногайский язык, и они исполняют на нем больше, чем на своем родном языке, ногайские песни и сказки и пересыпают свою речь ногайскими пословицами и поговорками»(12,С.275-276). В.М. Миллером описан факт, когда ногайцы свободно изъяснялись на осетинском языке(2,С.70).