Фольклор - как главный фактор отражения культуры казачества

Однако в начале 40-х годов XIX в. виноградарство стало нерентабельным производством. Станичники Терского левобережья, в условиях крайнего обострения военно-политической ситуации в северокавказском регионе все меньше времени посвящали уходу за виноградниками. Из отчета министра Государственного имущества известно, что с 1839 г. для виноградных водок введен «двоякий акциз от 24⁰ до 55⁰ по Милосову гидрометру по 2 руб. 50 коп., а выше 55⁰ по 5 руб. ассигнациями с ведра, каковой акциз составлен и на четырехлетие с 1843 по 1847 год, с переложением на серебро в 75 коп. и 1 руб. 50 коп. серебром с ведра» [25].

Себестоимость же одного ведра спирта обходилась в 1 руб. 70 коп., следовательно «с уплатою 75 коп. серебром акциза, может оная продаваться до 2 руб. 50 коп. серебром ведро», а на Макарьевской ярмарке в 1842 г. за “Кизлярку” предлагали «не дороже 3 руб. ведро, тогда как оная качеством своим равняется с лучшими российскими изделиями хлебной водки, продаваемой под именем французской» [26]. С учетом же транспортных расходов северокавказские виноградари и купцы вновь понесли существенные потери. В прибыли оставался лишь государственный бюджет, собиравший налоги независимо от экономических неурядиц. Сохранившиеся «Ведомость количества виноградных водок выделанных в Кавказской области и об акцизе на оные» со всей очевидностью демонстрируют количество финансовых средств, собранных с Терских виноделов всего за одно десятилетие. Анализ нижеприведенных материалов позволяет определить не только сумму собранного водочного акциза по годам по всей области, главным образом в Кизлярском округе, но и проследить уменьшение объемов производства готовой продукции [27].

годы	количество полученных ведер	с какого количества ведер	сумма акциза	пояснения
1832	162361		462996 руб.85 коп. асс.	деньги поступили в казну
1833	39584		111121 руб. 47 коп. асс.
1834	127891		366192 руб. 29 коп. асс.
1835	209289	за 2817	9392 руб. 21 коп. асс.	в пользу местных откупщиков
1836	137064	за 2970	9780 руб. 63 коп. асс.
1837	41877	за 1570	5040 руб. 55 коп. асс.
1838	51595	за 1486	4852 руб. 38 коп. асс.
1839	67481	за 1735	4338 руб. 43 коп. асс.
1840	57345	за 1777	1313 руб. 71 коп. сер.
1841	68603	за 1620	2936 руб. 49 коп. сер.
1842	65146	за 2317	1738 руб. 30 коп. сер.

В погоне за скоротечной прибылью горожане Кизляра, а за ними и казаки близлежащих станиц значительно перепрофилировали виноградарство на производство спиртоводочных напитков. И пока полностью отсутствовала конкуренция на внутреннем рынке, их продукция пользовалась спросом. Но стремительное развитие новых отечественных районов виноградарства, в первую очередь в Таврической (Крым), Херсонской и других губерниях, значительно уменьшили спрос на продукцию терских виноградников. Поэтому в условиях крайне неблагоприятной обстановки, не только жители казачьих станиц, но и кизлярцы не могли быстро заменить одни сорта винограда на другие. На это требовалось более десяти лет, так как лучшим временем для хорошего урожая считается период между двенадцатью и шестнадцатью годами [28].

Принято считать, что упадок виноградарства в левобережных станицах к середине XIX в., главным образом связан с культивированием сорта - «Алый терский», который, по отзывам современников по своим качествам уступал «даже дикорастущему винограду», в изобилии произраставшему в пойменных терских лесах [29]. Но помимо различных экономических и политических факторов, необходимо учитывать и то обстоятельство, что станичники в сложившихся условиях, в первую очередь были вынуждены ориентироваться на сложившуюся конъюнктуру рынка, задаваемую кизлярцами. И если для последних спад производства продукции виноградарства оказался результатом их собственных недальновидных действий [30], то жители станиц оказались втянутыми в этот процесс по независящим от них обстоятельствам.

В пользу подобного суждения говорит тот факт, что в середине XX в., в момент организации винодельческих хозяйств на Терском левобережье, основные площади отводились под все тот же сорт - «Алый терский». Как видно, не только в условиях военного времени, но и через много десятилетий, этот сорт винограда полностью соответствовал природно-климатическим условиям Восточного Предкавказья. Во-первых, он довольно устойчив к зимним морозам и весенним заморозкам. Во-вторых, мало подвержен различным болезням. И, в-третьих, имеет сильный рост и высокую урожайность (15-18 тонн с гектара). Поэтому и в наши дни из него готовят «высококачественные коньячные виноматериалы» [31].

Таким образом, к началу XIX в. развитие виноградарства на левобережье Терека достигло впечатляющих масштабов. Кизлярцы и жители близлежащих станиц на несколько десятилетий стали монополистами в производстве вина, водки и спирта на территории России. Этому благоприятствовали целый ряд субъективных и объективных факторов сложившихся не только на территории Восточного Предкавказья, но и на внутреннем рынке страны.

В дальнейшем ситуация изменилась кардинальным образом, что в первую очередь связано с ухудшением военно-политической обстановки в регионе и законодательными актами правительства, направленными на изыскание финансовых средств, для продолжения дорогостоящей войны с северокавказскими горцами. К тому же занятость казачества, особенно мужской части приобрела такие размеры, что уже не представлялось возможным собирать и перерабатывать урожай виноградных садов самостоятельно. По этой причине станичники были вынуждены продавать урожай виноградников кизлярцам, которые предпочитали приобретать грубые сорта.

Развитие виноградарства в других губерниях страны привело к стремительному сокращению спроса на спиртоводочную продукцию Терских виноградарей. В результате грозди ягод грубых сортов с сотен десятин виноградных садов значительно упали в стоимости, что отрицательно отразилось на благополучии большинства семей в Кизляре и ближайших левобережных станицах.

Примечания

1. Дзюбенко П.В. Виноделие на Кавказе (Экономический очерк) // Русская мысль. № 8. - М., 1886. - C.114.

2. Дейчман. Несколько слов о Кавказе в сельскохозяйственном отношении. // Записки Кавказского общества сельского хозяйства за 1856 год. Ч.II. - C.101.

3. Очерк виноделия Кавказа // Сборник сведений о Кавказе. Т.III. - Тифлис, 1875. - С.352.

4. Ровинский И.В. Хозяйственное описание Астраханской и Кавказской губерний. - СПб., 1809. - С.449-450.

5. Российский государственный военно-исторический архив (В дальнейшем РГВИА). Ф.13. Оп.2/110. Св.169. Д.41. ЛЛ.6-6 об.

6. Джахиева Э.Г. Из истории экономической интеграции народов Северного Кавказа во второй половине XVIII-первой трети XIX в. // Вопросы северокавказской истории. Вып.9. - Армавир, 2004. - С.35.

7. Гриценко Н.П. Города Северо-Восточного Кавказа и производительные силы края V-середины XIX века. - Изд-во Ростовского университета, 1984. - С.97.

8. Гарунова Н.Н. Кизляр в XVIII-первой половине XIX века: проблемы политического, социально-экономического и культурного развития // Автореф. дис. …канд. ист. наук. - Махачкала, 1999. - С.19.

9. Максимов Е. Терское казачье войско. Историко-статистический очерк. - Владикавказ, 1890. - С.113.

10. Васильев Д.С. Очерки истории низовьев Терека. - Махачкала, 1986. - С.141.

11. Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссиею (В дальнейшем АКАК). - Тифлис, 1875. - Т.VI. Ч.II. - С.653.

12. Омельченко И.Л. Терское казачество - Владикавказ:, 1991. - С.211-212.

13. Ровинский И.В. Указ. соч. С.449-450.

14. АКАК. - Тифлис, 1875. - Т.VI. Ч.II. - С.682.

15. Васильев Д.С. Указ. соч. С.141-142.

16. Клычников Ю.Ю. Российская политика на Северном Кавказе (1827-1840 гг.). - Пятигорск, 2002. - С.129.

17. Государственный архив Ставропольского края (В дальнейшем ГАСК). Ф.79. Оп.1. Д.342. ЛЛ.13 об.-14, 14 об.-15.

18. Гриценко Н.П. Социально-экономическое развитие Притеречных районов в XVIII-первой половине XIX вв. ЧИ НИИ ИЯЛ. Т.IV. - Грозный, 1961. - С.50.

19. Обозрение успехов виноделия в полуденных странах России в 1834 году // Журнал Министерства внутренних дел за 1835 год. Ч.XV. - С.287.

20. Попко И.Д. Терские казаки со стародавних времен. Гребенское войско. Вып.5. (репр. изд. 1880 года). - Нальчик, 2001. - С.452-454.

21. Обозрение успехов виноделия… С.286-287.

22. ГАСК. Ф.79. Оп.2. Д.986. Л.41 об.

23. РГВИА. Ф.15044. Оп.1. Д.5. ЛЛ.3, 5.

24. РГВИА. Ф.15044. Оп.1. Д.21. ЛЛ.8 об.-9.

25. ГАСК. Ф.79. Оп.2. Д.986. Л.2.

26. Там же, л.1 об.

27. Там же, лл.51-51 об.

28. Статистические монографии по исследованию станичного быта Терского казачьего войска. - Владикавказ, 1881. - С.344-345.

29. Заметки к истории виноделия и виноградарства в Кизляре // Труды Кавказского общества сельского хозяйства за 1885 год. № 5. - С.350.

30. Баллас М. Указ. соч. С.24.

Яновский В.С.

(г. Кисловодск)

К ВОПРОСУ О КОНФЕССИОНАЛЬНОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ КАЗАКОВ КАВКАЗСКИХ МИНЕРАЛЬНЫХ ВОД

В ХIХ-начале ХХ вв.

Курортный регион Кавказских Минеральных Вод (КМВ) являлся одним из центров интенсивной казачьей колонизации в Центральном Предкавказье с конца XVIII столетия. Поначалу казаки несли службу на дозорных постах, а в 1820-х годах по приказу генерала А.П. Ермолова было основано шесть станиц Волгских и Хоперских казаков на территории нынешних КМВ: Горячеводская, Ессентукская, Кисловодская, Боргустанская, Бекешевская и Карантинная (ныне Суворовская). Уже в самом начале развития курортного региона его население было пестрым в национальном и конфессиональном отношении. И казачество здесь не представляло исключения.

Основными конфессиональными группами в казачьей среде в ХIХ - начале ХХ веков были православные и старообрядцы различных толков. Причем старообрядчество было представлено здесь достаточно широко.

На КМВ старообрядчество было распространено в станицах Ессентукской и Кисловодской.

При этом Ессентукская станица была своего рода местным «центром» для «раскольников» (как тогда называли старообрядцев). Основана она была в 1825-1826 годах казаками-выходцами из станицы Александровской на реке Томузловке (ныне село Александровское Ставропольского края). Тогда 235 семей Волгских казаков (по преимуществу старообрядцев) переселились на реку Бугунту. На новом месте они «всем миром» возвели старообрядческий молитвенный дом. Иконы и утварь были привезены из Александровской станицы. Ессентукские первопоселенцы по своему толку относились к числу так называемых «поповцев», поскольку признавали священство и даже считали необходимым наличие священника при проведении богослужений и церковных таинств. Что показательно, первым священником в новом молитвенном доме стал отец Алексей (Петров), который принадлежал к православному духовенству и был направлен еще в станицу Александровскую по распоряжению Астраханского архиепископа. Однако не прошло и трех лет как отца Алексея удалили от богослужений за слишком активную поддержку старообрядцев. На протяжении нескольких последующих лет станичники просили Духовную консисторию дать им разрешение пригласить другого православного священника. Духовные же власти настаивали на преобразовании молитвенного дома в единоверческую церковь. Ессентукские казаки отказались. Затем последовало еще несколько неудачных попыток добиться разрешения. В итоге жители станицы стали проводить службы самостоятельно по старинным книгам. В 1835 году в станице Ессентукской проживало 699 человек старообрядцев [1, 333-334; 2, 17-18].

Православная община в станице была чрезвычайно малочисленной. Только с 1831 года стали вестись православные метрические книги. Первая православная церковь появилась лишь в 1864 году [1, 341-342].

В Кисловодской станице ситуация была аналогичной. Поскольку основали ее выходцы из той же станицы Александровской, до 1850-х годов православного храма здесь не существовало. Первым храмом станицы, основанной примерно сотней казачьих семей, был старообрядческий молитвенный дом. Первая православная церковь была построена в 1852 году [3, 63-64; 4, 27,37].

К 1870-м годам конфессиональная картина Ессентукской и Кисловодской станиц стала более пестрой. По данным на 1 января 1876 года в станице Ессентукской проживало 2336 мужчин и 2342 женщины казачьего сословия. «Раскольники разных толков» составляли уже не большинство, а только 35% населения станицы. К этой категории относились не только старообрядцы как таковые, но и местные сектанты. [5, 1,8].

Старообрядцы подразделялись на «беглопоповцев» и «приемлющих австрийскую иерархию». «Приемлющие австрийскую иерархию» были в тот период новой конфессиональной группой в станице. Этот толк, распространявшийся в России с 1840-х годов, имел в основе иерархию и традиции, сложившиеся в старообрядческом селении Белая Криница, расположенном в Буковине на территории Австро-Венгрии. Многие «беглопоповцы» из Ессентукской станицы также поддались поначалу влиянию нового толка, но затем отошли от него с появлением миссионеров своего толка [5, 8]. В Кисловодской станице в начале 20 века также был весьма распространен белокриницкий толк [6, 156].

С 1860-х годов в станицах КМВ стало усиленно распространяться сектантское учение так называемых «хлыстов» (также их называли «шалопутами», «хлыстунцами», «кадочниками» или «богомольцами»). Поначалу последователей этого течения насчитывалось всего 2-3 семьи, но уже к концу 1870-х годов в одной только Ессентукской станице было около 500 сектантов-хлыстов. Были таковые и в других станицах (Кисловодская, Боргустанская), но в меньшем количестве. В Кисловодской станице по сообщениям кисловодского краеведа В. Попова до 1920-х годов действовало хлыстовское кладбище, до нашего времени не сохранившееся.

В Ессентуках, где старообрядцы поначалу составляли самую значительную конфессиональную группу, была сделана попытка распространить единоверческое направление. Единоверческие храмы - своеобразное соединение православных традиций церковной иерархии и юридической подчиненности Святейшему Синоду со старообрядческими богослужебными традициями. Уже в 1830-х годах на КМВ были направлены миссионеры для склонения казаков в единоверчество. Поначалу проповеди имели успех, но в Ессентукской и Кисловодской станицах нашлись горячие противники такого «воссоединения старообрядчества с православием». Удалось лишь заручиться поддержкой населения станицы Горячеводской. Тем не менее, к 1837 году в Ессентукской станице уже был выстроен единоверческий храм [2, 21-22]. Однако приход его был очень незначительным. На 1 января 1876 года насчитывалось всего 67 единоверцев (1% населения станицы) [5, 8]. Параллельно властями осуществлялась политика ограничения деятельности старообрядческих приходов. В 1843 году был закрыт молитвенный дом старообрядцев станицы Ессентукской, который не был законодательно оформлен [1, 335; 2, 23-24]. Лишь в 1845 году молельня старообрядцев вновь открылась после отделения духовенства кавказских линейных станиц от Кавказской епархии [1, 335].

В 1912 году в Ессентукской станице проживало около 10 тысяч православных, 3,3 тысячи старообрядцев и всего 132 единоверца. Одновременно насчитывалось уже 8 молокан, а также 200 человек других христианских исповеданий [7, 100].

Интересен вопрос о взаимоотношениях различных конфессиональных групп казачьего населения кавминводских станиц. Они не являлись обостренно конфликтными. Но, в то же время, наблюдалась обособленность в отношениях этих групп, наличие некоторого недоверия друг к другу. Однако не были исключены межконфессиональные браки. Таковые бывали, хотя и не являлись обыкновением. Писатель А. Губин отразил эти взаимоотношения в известном романе «Молоко волчицы». Герой романа казак-старообрядец Федор Синенкин никогда не пил молока на закваске, которую его семья покупала у православных казаков Есауловых, называя эту закваску «никонианским» или «волчиным молоком». Также писатель отмечал: «В станице православные и старообрядцы старались не общаться. В поле сближал святой труд» [8, 21].

Казаки-хлысты считали православных пьяницами, поскольку сами не употребляли ничего спиртного и представляли собой довольно предприимчивую и зажиточную прослойку населения. Православные же непременно соединяли хлыстовство с исполнением ритуалов «свального греха» и «хождения духом» (экзальтированной пляски, сопровождавшейся песнопениями, криками и галлюцинациями), хотя сами хлысты-станичники отрицали наличие у них подобных практик [5, 9].

В качестве итога отметим, что казачье общество в регионе КМВ было многоконфессиональным как и все население в целом и с давних времен проходило школу совместного проживания с носителями других взглядов, другого жизненного мировоззрения.

Примечания:

1. Боглачев С.В., Жатькова Э.А. Архитектура старых Ессентуков. Пятигорск: «Снег», 2008.

2. Клычников Ю.Ю. Строительство церкви в станице Ессентукской // История и культура народов Северного Кавказа. Сборник научных трудов. Выпуск 2. Пятигорск: Спецпечать, 2005.

3. Боглачев С.В., Савенко С.Н. Архитектура старого Кисловодска. Пятигорск: «Снег», 2006.

4. Яновский В.С. Два века у богатырского ключа (летопись города Кисловодска). Кисловодск: МИЛ, 2010.

5. Статистические материалы для изучения современного станичного быта терского казачьего войска. Тифлис, 1878.

6. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. Т. 15, кн. 29. СПб, 1895.

7. Яновский В.С. Христианские конфессии на Кавказских Минеральных Водах в ХХ - начале ХХ века // История и культура народов Северного Кавказа. Сборник научных трудов. Выпуск 2. Пятигорск: Спецпечать, 2005.

8. Губин А.Т. Молоко волчицы. Роман. М.: «Советская Россия», 1975.

Чекулаев Н. Д.

(г. Махачкала)

ГРЕБЕНСКОЕ КАЗАЧЬЕ ВОЙСКО В ПЕРВОЙ ТРЕТИ XVIII ВЕКА

Гребенские казаки - старейшая из казачьих общин Северного Кавказа, возникшая в XVI веке на берегах рек Акташ, Сунжа, Терек [1]. В 1680 г. жившие у отрогов гор казаки гребенской вольной общины переселились на правый берег реки Терек у слияния его с рекой Сунжею [2].

В 1711 г. казаков переселили на левый берег Терека и образовали Гребенское казачье войско. С переводом гребенцов на левый берег Терека образовалась по течению этой реки цепь укрепленных пунктов, представляющих собой этапы для движения с моря в Кабарду. Расположение это и послужило основанием будущей Терской кордонной линии [3]. Казачьи городки укреплены были валами и палисадами с небольшим числом пушек. Городков было пять и назывались: Курдюков, Старо и Новогладков, Шадрин и Червленый [4].

Правительство старалось использовать гребенских казаков в качестве орудия своей завоевательной политики. Оно поддерживало их время от времени денежным и хлебным жалованьем, иногда снабжало оружием и боеприпасами. За это казаки должны были проливать кровь, участвуя в походах российских войск против дагестанских и прочих владетелей. Постепенно казаки утрачивали свои былые вольности, попадая в зависимость от царской администрации [5]. 22 декабря 1720 г. Гребенское казачье войско было подчинено астраханскому губернатору. 3 марта 1721 г. Гребенское казачье войско подчинено Военной коллегии [6].

Число годных к службе достигало 1500 чел., но гребенцы могли выставить только 500 конных воинов. Следовательно, жалованье получали только эти 500 казаков в год из Астрахани рожь и муку -- по 2163 четверти, да деньгами получали из Штатс-конторы по 1070 руб., а остальные казаки обороняли свои городки «с воды да с травы», т. е. бесплатно [7]. В тоже время определено было впервые гребенским казакам постоянное денежное жалованье 500 чел. в год войсковому атаману - 30 руб. и муки 21 четверть; войсковому есаулу - 20 руб. и муки 12 четвертей; хорунжему (знаменщику) 18 руб. и муки 11 четвертей. Затем станичным: атаманам по 17 руб. и муки по 10 четвертей; есаулам по 16 руб. и муки по 9 четвертей, сотникам по 15 руб. и муки 10 четвертей; писарям по 14 руб. и муки 8 четвертей; хорунжим по 13 руб. и муки по 7 четвертей; казакам по 12 руб. и муки по 6 четвертей. Кроме того, всем чинам от войскового атамана до рядового казака полагалось круп по 3 четверика, овса по 6 четвертей, соли по 48 фунтов. С этих пор гребенские казаки начинают жить общею жизнью с государством, принимающим на себя заботы об их нуждах [8].

Таким образом, за службу по охране границ, участие в войнах, которые вела Россия, они получали денежное жалованье, продовольствие. Существование и жизнеобеспечение казаков в этот период напрямую было связано с военным делом.

При строительстве крепости Святого Креста в 1723 г. на них была возложена обязанность заготовки лес, уголь, сено, конвоировать почту, курьеров, давать подводы «грузинским и горским владельцам» [9].

Через год (1724 г.) последовал указ императора - о поселении у новой крепости гребенских казаков. Намерение перевести к крепости Святого Креста гребенских казаков было отменено, так как гребенцы решительно воспротивились этому и пригрозили уйти к черкесам на Кубань. Терскую линию поручено было охранять оставшимся на ней гребенским казакам [10].

Петр I приказал не тревожить старых верований гребенцев, так как служат они государю верно и без измены, «удерживаются» в мусульманском мире, не идут против церковной власти, не нарушают государственного порядка. Таким образом, для светской власти на первом месте стояли вопросы обороны и покорности государству, а не веры [11].

Гарнизон казачьих городков состоял из двух частей: Гребенское казачье войско и от регулярных полков воинские команды. Регулярная воинская команда, когда еще строилась крепости Святого Креста состояла из командированных из Терского гарнизона унтер-офицеров, капралов, солдат и нестроевых, которые несли месячную службу [12]. После ликвидации Терской крепости воинские команды прибывали из гарнизона крепости Святого Креста. В нашем распоряжении имеются данные о численности этих гарнизонов. Так, регулярная команда насчитывала: в 1731 г. -- 285 чел., 1732 г.-- 302 чел., в 1733 г. -- 11 чел. Кроме того, сюда присылали нерегулярные команды: в 1731 г. -- 20 донских и 121 яицкий казак; в 1732 г. -- 600 донских и 298 яицких казаков, 8 калмыков, 12 татар; в 1733 г.-- 855 донских и 411 яицких казаков, 10 калмыков, двоих татар [13].

О положении гребенских казаков становится известным из письма главнокомандующего Низовым корпусом генерал-лейтенанта М. А. Матюшкина на имя коменданта крепости Святого Креста. 1 августа 1725 г. генерал-лейтенант М.А. Матюшкин получил письмо от терских и гребенских казачьих атаманов, в котором сообщалось следующее: «Проживающие у них в казачьих городках солдаты чинят им всякие обиды: и рубят на них (солдат - Н. Ч.) всякий лес и в городках гоняют и непрестанно солдатские всякие отправляют письма регулярно из городка в городок и в терский гарнизон, на лошадях и каюками оные казаки возят, также кабардинские черкесы берут у них много подвод, от которых показанных им обид пришли они во всеконечное разорение. И о лошадях и просят дабы вышеперечисленных солдат из их казачьих городков вывести и от всякого их разорения защитить, а если невозможно будет их оттуда вывести, то извольте оных солдат к показанию упомянутым казакам разорения и ниже каких обид и к употреблению, как их казаков, так и лошадей их им солдатам к своим партикулярным услугам и работам ни к каким не допускать. Что за неимением у оных казаков лошадей в службе их Ея Величества государыне-императрице остановка не учинилось» [14]. Нами в архиве не обнаружено о реакции военных властей на жалобы казаков.

С 1721-1727 гг. из гребенских городков приезжающим в Петербург и Москву в «зимовую станицу» окладное жалованье им не выдавалось [15].

20 марта 1727 г. гребенским казакам пожалованы знамена [16].

Положение гребенских казаков осталось прежним. В 1731 году войсковой атаман гребенских казаков Данило Эльфимов «с товарищи» поехал в Москву с жалобой на обременительные повинности казаков: «Кроме работ в крепости, казаки с 1723 по 1730 гг. ежегодно для восьми царских полков заготовляли и перевозили сено на своих лошадях, что за все время составило 6400 стогов. Те же казаки из Терского редута постоянно возили овес и провиант для гарнизона крепости Святого Креста. Они же выполняли почтовую и курьерскую службу: «гоняют они до Астрахани и до Кабарды беспрестанно и грузинцов возят в Кабарду и до крепости Святого Креста». Когда драгуны для своих полков рубят лес, казакам приходится отвозиться его на место. Кроме того, говорил атаман, казаки по сто и по двести человек несут пограничную службу, «отчего де едва не все лошади опали» [17].

Поездка войскового атамана Данила Эльфимова не была напрасной, 13 февраля 1731 года вышел указ императрицы Анны Иоанновны: обязывавший командующего Низовым корпусом фельдмаршала князя В. В. Долгорукого гребенским казакам «для излишних их работ денежного жалованья прибавить по 3 руб. и в дачу производить по 6 руб. человеку, провианта давать муки -- по 6 четвертей, овса -- по 3 четверти, круп по 3 четверика, и ту дачу производить из персидских доходов» [18]. 24 марта 1734 г. велено было увеличить жалованье до 9 рублей [19].

По распоряжению генерал-фельдмаршала князя В. В. Долгорукого 5 марта 1731 г. в ответ на просьбу гребенского атамана Д. Эльфимова установили следующий порядок совместной работы гребенцев и регулярных военных чинов:

1. Сено косить на драгунские лошади должны сами драгуны и при нехватке людей привлекать казаков.

2. В выгрузке овса и провианта должны участвовать и казаки и драгуны, и тот провиант и овес возить на подъемных и драгунских лошадях и брать в прибавок казачьи лошади.

3. На почте казакам повелено быть как и прежде.

4. Лес возить на подъемных и драгунских лошадях и казачьих лошадях, по рассмотрению с обеих сторон, чтобы обид не было.

5. Порох и свинец давать казакам по-прежнему по 1 фунту, а при необходимости давать им столько сколько надо [20].

Гребенским казакам при отправлении из городков в различные командировки и в «зимовую станицу» давали прогонные деньги - на одну лошадь по 1 руб., так на 10 лошадей казакам 25 октября 1729 г. выдавали прогонных денег 10 руб. 10 марта 1731 г. гребенские 53 казаков отправленным из крепости Святого Креста в Астрахань на дорогу выдали каждому по 50 коп. [21].

Гребенские казаки занимались снабжением крепости Святого Креста всем необходимым. В гребенских казачьих городках ежегодно заготавливали на довольствие драгунских лошадей гарнизона крепости Святого Креста [22].

Крепости Святого Креста регулярно на довольствие военных чинов получала из гребенских казачьих городков скотину. Так, 18 октября 1733 г. в крепость Святого Креста из Староглатковского городка было привезено 226 баранов, коз, телят и коров [23].

10 мая 1734 г. для нужд Ростовского драгунского полка (крепость Святого Креста - Н. Ч.) было привезено из Староглатковского городка и из других гребенских казачьих городков необходимые вещи: 50 телег новых и 10 старых, осей - 10 передних и 50 задних, 90 пар оглобель, 13 пар запасных оглобель, 106 колес станов, 5 досок, 60 дуг, 55 ведер, 20 мазниц, 50 хомутов, 10 хомутов плетенных, 1 бочка нефти, 60 досок на ящики, 30 осей на колеса, 66 ящиков тележных с осьми, 53 ящиков простых, 50 фур фузейных, 16 фурм письменных, 20 досок втуловых, и артиллерийские боеприпасы [24].

Примечание:

1. Лысцов В. П. Персидский поход Петра I (1722-1723 гг.) М. МГУ. 1951. С. 156; Военный энциклопедический словарь / Ин-т военной истории, ред. Комиссия: Н. В. Огарев (пред.) и др. - М.: Воениздат, 1983. - С. 212.

2. Казачьи войска: краткая хроника (Репринт. Изд.) - б. м. 1992. С. 171.

3. Там же; Утверждение русского владычества на Кавказе. К 100-летию присоединения Грузии к России 1801-1901 / под ред. Потто В. А. Т. 3. Тифлис, 1901. С. 18.

4. Дополнения к Деяния Петра Великого. Т. XVIII и последний содержащий в себе состояние России, в каком сей великий Государь оставил её по себе. - М.: Универ. Типография у Ридигера и Клаудия. 1797. С. 302. (Далее - ДДПВ)

5. Фадеев А. В. Очерки экономического развития степного Предкавказья в дореформенный период. - М.: Изд-во АН СССР, 1957. С. 20.

6. Казачьи войска С. 172.

7. ДДПВ Т. XVIII. С. 302; Фадеев А. В. Указ. Соч. С. 20; Великая Н. Н. Казаки восточного Предкавказья XVIII-XIX вв. - Ростов-на-Дону, 2001. С. 48.

8. Потто в. А. Два века Терского казачества (1577-1801 гг.). Т. 2. Владикавказ, 1912. С. 16-17.

9. Великая Н. Н. Указ. Соч. С. 110, 75.

10. Гриценко Н. П. Города Северо-восточного Кавказа и производительные силы края V - середина XIX вв. / Отв. Ред. В. А. Золотов. - Ростов-на-Дону: Изд-во ун-та, 1984. С. 76; Утверждение русского владычества… С. 19-20.

11. Великая Н. Н. Указ. Соч. С. 130.

12. ГУ «ЦГАРД» Ф. 335. Оп. 1. Д. 9. Л. 3.

13. Там же. Ф. №№ 18, 335, 348, 382.

14. Там же. Ф. 335. Оп. 1. Д. 12. Л. 8-9.

15. Ткачев Г. А. Гребенские, терские и кизлярские казаки: книга для чтения в станичных и полковых школах, библиотеках и командах - Владикавказ, 1911. С. 203.

16. Казачьи войска… С. 172.

17. ГУ «ЦГАРД» Ф. 382. Оп. 1. Д. 31. Л. 1 об-2; Гриценко Н. П. Указ. Соч. - С. 76.

18. Там же. Л. 2 об.; Ткачев Г. А. Указ. Соч. С. 204.

19. Ткачев Г. А. Указ. Соч. С. 204.

20. ГУ «ЦГАРД» Ф. 382. Оп. 1. Д. 21. Л. 6, 85; Д. 30. Л. 36.

21. Там же. Д. 31. Л. 2.

22. Там же. Ф. 335. Оп. 1. Д. 10. Л. 40, 49, 59.

23. Там же. Ф. 18. Оп. 1. Д. 150. Л. 15; Д. 163. Л. 120.

24. Там же. Д. 174. Л. 63,

Виноградов В.Б.

(г.Армавир)

КУБАНСКИЕ КАЗАКИ: ЗЕМЛЯКИ И СОСЕДИ

«Казачий словарь-справочник», изданный эмигрантской общиной в США в 1968 году и перепечатанный ныне в России, провозглашает: «Кубанские казаки -- коренные жители правого берега реки Кубани и Приазовья...». В свою очередь, знаменитый «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля дает разъяснение, что «коренной -- это относящийся к корню, а также основной, начальный, настоящий, первобытный». Действительно, история того пестрого по происхождению этносоциального организма, который ныне именуется кубанским казачеством, имеет на Северо-Западном Кавказе глубокие, разветвленные корни!...

Намереваясь хотя бы в самом общем виде показать пли обозначить их, не стоит, однако, чересчур увлекаться и, играя звуковыми сходствами, сопоставляя этнические термины разных языков и времен, пытаться обосновать некую исключительную древность формирования местного казачества, уходящего якобы своими истоками в I, а то и II тысячелетие до новой эры. Делать это не нужно и потому, что, как писал выдающийся русский историк прошлого столетия С. М. Соловьев, «Крайности -- далеко легкое»; и потому, что правдивое толкование, не отнимающее частицу истории у другого народа, -- трудно... Да и негоже, наконец, в седой дали минувших эпох, в недрах только еще складывающихся языковых семей и этнокультурных массивов пристрастно выискивать, «расталкивая локтями» всех прочих, следы именно (а часто и мнимо!) своих, собственных, личных предков, забывая в суете тщеславных амбиций, что пращуры, нередко, -- одни и те же у самых разных людей, этнических групп и целых современных народов...

Надежнее всего, изыскивая казачьи корни на Кубани, как части и широкого ареола Южнорусских степей и прилегающих к ним ландшафтных зон, обратиться к эпохе Киевской Руси; к тем разнообразным зафиксированным наукой фактам, которые знаменуют раз и навсегда состоявшееся открытие восточными славянами земель, рек, военно-торговых дорог, народов Северо-Западного Кавказа; систематическое присутствие, а затем и оседание здесь сперва отдельных представителей далеких северных «русичей», а после -- складывание и формирование особых славяноязычных групп обитателей кубанских берегов, в которых с большой долей вероятия (однако и научного такта одновременно!) можно усматривать предтечей позднейшего кубанского казачества.

Так, восточнославянские купцы и их «азийские контрагенты» не позднее VII--IX веков энергично освоили торговый путь, пролегавший от бассейна Днепра и Дона мимо Кубани и.Терека к Дербентскому проходу в Закавказье. В ту же пору с севера, вблизи от Кубани, проходил традиционный «шлях» военных дружин и экспедиций, которыми Киев -- «мать городов русских» -- защищал и укреплял свои торговые интересы от бесконечной опасности кочевнических нападений, набегов, ограблений... Не случайно, чуть к западу от границы Краснодарского края, на реке Егорлык, у села Преградное, уцелел до недавних лет древнерусский, так называемых «жаль-пнчный» (от слова -- жалеть, выражавшего, в частности, идею принадлежности к могиле, кладбищу, погосту, опустошенному, разоренному месту или остаткам побоища) крест с надписью, поставленный в память о русских воинах, павших в ходе одного из походов на опасный, далекий и коварный Восток.

Не случайно и то, что один из эпизодов прославленного похода киевского князя Святослава против Хазарского каганата (965--968 годы) связан с победой и над ополчением предков современных осетин, карачаевцев (ясов) и адыгов (касогов) -- данников и вынужденных союзников хазар. Примечательно, что многие специалисты восстанавливают маршрут движения войска Святослава так, что он пересекает Кубань в районе нынешнего Армавира, где на правом высоком берегу реки находятся укрепленные поселения пограничной полосы обитания «ясов и касогов».

Закономерным итогом стало возникновение и процветание вплоть до конца XI века на Таманском полуострове древнерусского Тмутараканского княжества, широко распространившего свое влияние на Северо-Западном Кавказе и вступившего в самые разнообразные (далеко не всегда дружеские) взаимоотношения с другими группами населения Кубанских берегов. Сам город Тмутаракань («Тьматархан», т. е. предводитель 10 тысяч воинов) поражал современников удивительной пестротой и «совмещаемостью» состава горожан, среди которых «русы» составляли значительную часть.

В ходе упомянутых событий (а ведь они -- лишь малая часть информации, дошедшей до нас за тысячу прошедших лет!) русичи накапливали бесценный опыт, все глубже узнавали новую для них страну и различными способами осваивали, обживали ее. Примечательно, что, по мнению историков, в соседней Карачаево-Черкесии обнаружены материальные свидетельства существования наезженной «древней тропы, которая вела к Тмутаракани» и была отмечена яркими находками древнерусских привозных предметов и памятников письменности, выполненных на придорожных «памятных» столбах. Дорога такого назначения не могла не пересекать Среднее Прикубанье, то есть собственно наши места!

А если помнить, что в любом обществе есть наиболее инициативные, деятельные (пассионарные) личности, так же как и свободомыслящие «изгои», «изверги» (те, кто не укладывался в обычный общественный стереотип поведения и отчуждался разумом и душой сам, а потом отвергался, изгонялся и окружающими) -- подлинные хозяева своей собственной судьбы, то станет ясно: в различных уголках бассейна Кубани могли возникать небольшие становища и поселки тех русичей, которые все больше отрывались от массы соплеменников. Такие «ячейки» приобретали особую жизнестойкость и сплоченность с окружающим степным и горским населением, опираясь на традиции, ведущие свое начало с I тысячелетия до новой эры.

Вот отчего, когда на Северный Кавказ и удельные княжества Руси почти одновременно выплеснулся шквал монголо-татарской агрессии, обитатели этих столь удаленных регионов оказались объективно (пусть и не осознанно!) союзниками друг друга. Предотвратить поражение было нельзя, не возможно. Но и сопротивление «золотоордынскому игу» не прекращалось. В частности, оно приобрело и такую форму, геройские беглецы из ханского плена уходили на Кубань, в зону лесистых предгорий и труднодоступных ущелий. Среди них были сотни тех храбрецов, которые корнями своими были связаны с княжествами и землями центральной и южной полосы складывающейся Московской Руси.

Проведя нередко долгие и тягостные годы в ордынском плену, эти люди терпеливо сберегали последнюю память о материнском благословении и потерянной Отчизне -- христианские нательные (наперсные) кресты. Именно их достаточно многочисленные находки в долинах Зеленчуков, у хутора Ильич в Отрадненском районе, станице Махошевской Мостовского района, в округе Кавминвод и других соседних территориях убедительно свидетельствуют о постоянном пополнении «из разных мест пришельцами» всех этих небольших, разрозненных, но крепко связанных друг с другом (языком, религией, отцовскими обычаями) групп восточнославянского населения на Кубани.

Их еще не называли в письменных источниках «казаками», но нужно, вероятно, считаться с мнением весьма авторитетных авторов начала XIX века, которые независимо друг от друга высказывали мысль, что «казаки произошли от смеси русских с черкесами» (И. Бларамберг), что понятия «черкесы» и «казаки» некоторое время взаимозаменяли друг друга (С. Брсневский). Это выдает глубокие не просто соседские, но и семейно-брачные связи между адыгами и поселившимися рядом с ними выходцами из восточных славян.

Как объяснить иначе, что в 1282 году Золотая Орда «вывела» на Днепр «Пятигорских Черкесов», а они оказались в существенной мере основой будущего могучего и мощно питавшего Прикубанье Запорожского казачества? Как разобраться в несомненной путанице, когда «черкесами» называли прежде всего и преимущественно адыгов, но и казаков порой именуют «черкесскими казаками»? Как, наконец, избежать противопоставления одного из исторических наименований адыгского населения Закубанья («касоги») и заметно близкосозвучного термина «казаки», который навсегда закрепился за славяноязычным населением южных границ России?

Нужно, скорее всего, просто лучше вслушаться в отрывочные свидетельства очевидцев той поры, отказаться от упрощенного, слишком прямолинейного взгляда па основные вопросы формирования различных групп населения Северного Кавказа, учесть многомерные последствия интеграционных процессов, охватывавших постоянно многоязыковое население Кубани и всего Северокавказского региона. Вот лишь один яркий пример, подчеркивающий необходимость такого подхода.

В Московской Руси на рубеже XV--XVI веков бытовали стойкие слухи о наличии среди черкесов-кавказцев неких групп православных христиан со славянской речью. По этому поводу германский посол барон Сигизмунд Герберштейн в 1518 году сообщал: «Если повернуть к югу, около Меотий-ских болот (Азовского моря) и Понта (Черного моря), при реке Куба (Кубань), впадающей в болота находятся горы, в которых обитают черкесы. Полагаясь на непреступность гор, они не подчиняются ни туркам, ни татарам (крымцам). Однако русские свидетельствуют, что они христиане, живут по своим законам, согласны с греками в вере и обрядах и совершают богослужение на славянском языке, который у них в употреблении».

Отнюдь не исключено, а даже вероятно, что этот источник как раз и отразил чрезвычайно важный и реальный факт русско-«черкесского» сообщества, нерасчлененности во времена зарождения вольного казачества на берегах Кубани и ее притоков.

Ведь для того, чтобы не раздувать, а снять многие резкие разногласия по проблеме начальной истории казачества в каждой из конкретных областей Юга России, необходимо доказательно определиться по крайней мере в двух принципиальных позициях: рассматривать ли появление казачества как единовременный акт или длительный процесс становления; и какие районы Северного Кавказа действительно являлись зонами формирования казачества, а какие можно рассматривать как места поселения, стабильного обитания уже сложившихся казачьих общин...

Итак, уже в первой половине XVI века в различных ландшафтных зонах бассейна Кубани (но более всего в предгорных и горно-лесистых районах) достаточно стабильно пребывали группы восточнославянского православного населения -- предтечей будущего казачества. О них хорошо знали и рассказывали в Москве. Многие их повседневные интересы простирались на родимый север, о чем говорит, например, огромный (23686 экземпляров) клад серебряных монет, найденный в начале ХХ столетия у кубанской станицы Петровской. В одной «казне», рядом с монетами турецкими, крымско-татарскими и татаро-генуэзскими оказалось много русских «копеек» XV -- середины XVI века. Клад этот -- либо военная добыча, либо щедрая купеческая «мошна», так или иначе ориентированные на связи с Московской и Литовской Русью. В Закубанье известны и другие находки средневековых русских изделий, предшествующих по времени важнейшему переломному моменту в истории горских народов Северного Кавказа -- установлению прямых вассально-союзнических отношений с Россией ряда адыгских и абазинских племенных групп, что произошло в 1550-х годах.

С этого времени разнообразятся и становятся более полными известия о Кубани, которыми располагала Москва. Их приносили дипломаты и военачальники, стрельцы и «служилые казаки», приезжавшие в эти места, «посольские люди», использовавшие дорогу к карачаевцам Приэльбрусья, проходившую от наших мест по Кубани. Так продолжалось вплоть до второй половины XVII века...

Правда, в этих сообщениях (как и в нередких свидетельствах западноевропейских гостей Кубани) речь идет о частых приездах сюда «московских купцов», о знакомстве закубанских адыгов с русскими серебряными «ефимками» -- талерами и копейками» и нет как будто бы прямых сообщений как о русскоязычных христианских общинах, продолжавших жить между горцев. Но это может объясняться по аналогии с ситуацией в бассейне Терека, где приход Московской Руси ознаменовался оттоком протоказачьих групп из прежних мест обитания в границы до того недосягаемой Отчизны, которой они сохранили свою душевную преданность и неистребимую верность.

Зато привнесенные ими в складывающийся южнорусский казачий мир сведения о Северо-Западном Кавказе заметно обострили интерес к нему со стороны вольных обитателей Дона и Днепра, антитурецкие и антикрымские настроения и решительные действия которых во многом стабилизировали постоянно напряженную обстановку на причерноморско-кавказскнх рубежах Московского государства.

Вот почему в турецких дипломатических документах не раз упоминаются «банды казаков», действующие в Приазовье. А знаменитый турецкий военный разведчик, ученый и путешественник Эвлия Челеби, дважды побывавший на Кубани в середине XVII века, с озабоченностью описывал морские (на «думбасах» и «чайках») и сухопутные походы в Прикубанье донских и запорожских казаков, которые великолепно ориентировались в местных обстоятельствах и, судя по всему, имели толковых, надежных проводников из числа еще недавних славянских обитателей этих мест.

Так, он описал некую крепость «Адахум-Канадаеы» (Кровавый остров) на Таманском полуострове, где в 1638/39 годах состоялось «отчаянное сражение с 86 злосчастными русскими чайками», принадлежавшими «неверным казакам», в которых легко угадываются «донские казаки, опустошавшие Анапу». Если это так, здесь мы имеем дело с первым из известных пока случаев длительного пребывания на Кубани контингентов казачества -- прямых предшественников последующего казачьего населения Кубани. Для них крепость служила опорным пунктом, своеобразной базой в их морских и речных набегах на Северо-Западный Кавказ и южнопричерноморские провинции Османской Порты.

Словом, вторая половина XVI--XVII век -- это эпоха, когда в бассейне Кубани фиксируется стойкий и многосторонний интерес к этим местам со стороны Московской Руси и ее казачьих окраин, что предопределило события, вскоре затем последовавшие.

И здесь уместно акцентировать внимание на одно, в высшей мере важное, обстоятельство.

В 1993 году многонациональный Краснодарский край -- южный предел исторически сложившейся России -- отмечал 200-летие основания города Екатеринодара (1793) и 43 черноморских кубанских станиц. С тех пор казачество -- постоянное и определяющее влиятельное население в истории Кубани. Но нельзя путать эти знаменательные события с фактом пребывания в бассейне Кубани разных групп казачества и самого появления термина «кубанские казаки» почти на СТО ЛЕТ ранее.

Не случайно, талантливый дореволюционный кубанский раевед Прокофий Петрович Короленко вел (по воле императора Александра III) историю Кубанского казачьего войска с 1696 года, то есть с «начала» верхнедонских «хоперских казаков», которые вскоре были «государевым указом» поселены на северных и восточных рубежах территории нынешнего Прикубанья. Не случайно и то, что современный «Казачий словарь-справочник» совершенно справедливо отмечает, что «прозвище Кубанских Казаков появляется в документальных актах с начала XVIII века. Так именовались обосновавшиеся за турецкой границей на Кубани, сторонники Степана Разина».

Сам прославленный атаман, возглавивший движение казаков Верхнего Дона, был казнен в 1671 году. Однако антимосковские выступления на севере Дона продолжались и в дальнейшем. Теперь они все больше выливались в формы неприятия и сопротивления церковным «никонианским новшествам», все более яростной и упорной защиты «старой, истинной» веры. Крепким прибежищем для казаков-старообрядцев на протяжении почти двух десятилетий был городок и монастырь у речки Медведицы -- притоке Дона. Однако царские войска, решительно «изводившие» аввакумовскую ересь, разрушили этот оплот «древнего богочестия» в 1689 году. Тогда самые непокорные его защитники двинулись на юг.

-Сперва они поселились на берегу Каспийского моря (у речки Аграхан). Но в 1703 году уходят из границ России и, получив разрешение стамбульского султана, расселяются в нескольких поселениях на правом берегу Кубани, от реки Лабы до Азовского моря, куда пришли через Пятигорье и Среднюю Кубань. Их-то и стали вскоре именовать «кубанскими казаками», что доказывается перепиской с ними нового вождя восставшего Верхнего Дона -- атамана Кондратия Булавина.

Сохранились письма Булавина, адресованные весной 1708 года «рабам Божиим и искателям имени Господия, Кубанским Казакам» и их «атаманам-молодцам» (самый влиятельный среди них -- некий Савелий Пахомович). Повстанцы далеко не «тихого» в ту пору Дона хотели заручиться прямой поддержкой своих закубанских единомышленников, искали через них помощи султанской Турции и любых иных антироссийских сил, предлагали наладить взаимную торговлю («А если у кого товары какие и вы возите к нам для продажи неопасно»), взывали к военному союзу, сильно преувеличивая свои успехи и численность восставших верхнедонских казаков. Общий мотив писем -- протест против того, что «царь наш и неправедные судьи христианскую веру от нас отнимают».

В письмах передаются «поклоны знакомым и родственникам», что выдает вполне осознаваемую связь булавинцев с ушедшими в «ближнюю Туретчину» сторонниками и последователями Разина. Кубанские казаки предупреждались, чтобы ничего не рассказывали они о переписке с Доном «никаким русским людям, если бы они среди них оказались». Раздавались призывы крепить взаимные отношения на принципах того, «как жили наперед сего старые Казаки».

Но наступил сентябрь 1708 года и «государевы войска» заняли Дон. Покончил с собой Кондратий Булавин, а остатки его воинства вместе с семьями и под предводительством атамана Игнатия Некрасова ушли на Кубань. По наиболее достоверным подсчетам таких упорных борцов за казачью вольницу и непримиримых врагов Российского государства насчитывалось 8000 душ обоего пола.

На Кубани «некрасовцы» (так стали называть казаков по имени их предводителя) основали несколько новых поселений между прежними кубанскими казаками и вскоре полностью слились с ними, год от года принимая в свои ряды беглецов-староверов с Дона, Волги, «самостийников» из Запорожской Сечи (после поражения союзников Швеции -- сторонников атамана Мазепы -- под Полтавой).

Некрасовцы оставили яркий, хотя и очень противоречивый, след в историй Кубани и южных областей России. Но оказались несправедливо забыты частью отечественных историков. Достаточно сослаться на такой пример: в фундаментальном труде «История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII века» они даже не упоминаются!

Между тем, в оценке их роли никак нельзя впадать в крайности. Есть исследователи, которые безудержно восхваляют вольнолюбие и непримиримость некрасовцев к политике Рос-сии вплоть до безоговорочного оправдания их действий в антироссийском форватере Турции и Крымского ханства. Другие объявляют некрасовцев «представителями системы отношений, чуждых гуманности и уважения к человеческим личностям», фактически, изменниками идеалам своей Родины.

Действительно, трудно совместить в своем понимании исключительное свободолюбие некрасовцев, не признававших над собой в границах России никаких притеснений, тирании и гнета, но не только ставших на услужение Крымским ханам и стамбульским султанам (вплоть до выполнения карательных функций против восставших в их владениях), но и буквально терроризировавших Россию и ее народ своими коварными и кровопролитными набегами вплоть до глубинных ее губерний, захватом многих тысяч русских людей в плен и продажи их на мусульманский Восток. Эти неистовства длились до 1737 года, когда умер атаман Некрасов. После Белградского договора России и Турции, увенчавшего в 1739 году войну между ними, некрасовцы стали осознавать зыбкость своего убежища на Кубани. Постепенно началось их бегство на Дунай и в Малую Азию, то есть в глубь тогдашних турецких владений.

Россия не раз предпринимала попытки примирения с некрасовцами еще со времен правления Петра I. Она проводила взвешенную политику. Например, по договору с Крымом 1772 года, «все татарские (ногайские) и черкесские народы, таманцы и некрасовцы по прежнему имели быть во владении хана Крымского». А. В. Суворов вступал неоднократно в переговоры с некрасовцами, убеждая их вернуться в российское подданство. Но взращенное десятилетиями недоверие, страх расплаты за отцовские и дедовские «вины» не позволяли некрасовцам преодолеть пропасть отчуждения и враждебности.

Когда турки были вынуждены оставить Таманский полуостров, поселения потомков разинцев и некрасовцев передвинулись в Закубанье, протянувшись цепочкой от низовий до правобережья Лабы. Финал многолетнего противостояния был трагичен: в августе 1783 года после жестоких боев с полками исчерпавшего запас миролюбия А. В. Суворова кубанские казаки отступили к турецкой крепости Анапа, куда подтянулась и их сильная морская флотилия, 18 сентября шесть с половиной тысяч душ казаков покинули Северо-Западный Кавказ, надеясь найти свою будущую долю в Турции. Лишь 200--300 семей, из которых часть смешалась с горцами, осталась на Кубани, заложив собой вскоре основу населения станицы Некрасовской, как российского уже поселения в низовьях Лабы.

Спустя десять лет, место ушедших кубанских казаков заняли бывшие запорожцы и переселенцы с Дона. Открылась новая страница в казачьем освоении Кубани!

Остается добавить (как бы в скобках!), что жизнь на далекой иноверной чужбине оказалась тяжкой и бесперспективной. С начала XX века потомки некрасовских вольнолюбцев потянулись обратно в Россию. Они просились на Дон, но правительство определило им основное место обитания на Кубани... Процесс этот растянулся на несколько десятилетий. Затронул он и наши места: немалая группа некрасовнев влилась в состав обитателей станицы Прочноокопской, привезя с собой многочисленные народные воспоминания о своеобразном и малоизвестном этапе складывания общекубанского казачества...