Коммуникация в условиях сетевого общества

Таким образом, коммуникация в традиционном понимании связана с передачей сообщений в пространстве, а сама суть коммуникации обусловлена жизнедеятельностью живых существ, способных воспринимать и реагировать на звук. «Зрение формирует коммуникационную среду, использующую световые эффекты, а человек как млекопитающее основал в этих коммуникационных средах свое бытие».

Переход между коммуникационными средами в классической теории познания является чертой, разделяющей два разных вида коммуникационных отношений и связан с тем, что человек в ходе своего развития научился целенаправленно транспортировать информацию, первоначально - посредством ее физического перемещения, затем - с помощью электрических волн. Менялось и количественное соотношение информационных и материальных обменов, с ходом времени уже нельзя было сказать, что информационные обмены только сопровождали материальные.

Таким образом, классический подход к пониманию коммуникации был обусловлен скоростями физических перемещений с протеканием коммуникации в воздушной и световой среде, т.е. посредством движений, описываемых законами классической физики. Неклассический подход к пониманию коммуникации был связан с движениями, выражаемыми скоростями и законами электродинамики, т.е. приближенными к световым скоростям. Если в первую эпоху информационные обмены были, по преимуществу, контактами «лицом к лицу и осуществлялись внутри локального пространства», то в неклассическую эпоху начинают доминировать удаленные и опосредованные контакты, контакты, осуществляющиеся в распределенной коммуникационной среде.

На современном этапе развития науки, техники и общества традиционная модель коммуникации уступает место сетевой, горизонтальной, описанной в трудах М. Кастельса, характеризующейся образованием нового типа социального взаимодействия между людьми, наделенных информацией и чувством принадлежности к некой более общей группе, новой социальной идентичности.

Понятие сети является ключевым для описания процессов, происходящих в обществе, которые могут быть таких разных видов, как транспортная коммуникация, кабельная или сотовая связи, однако в любом случае в их основе лежит задача покрыть максимальную площадь, обеспечить доступ от одной точки к какой-либо другой на этой площади.

Компьютерные технологии видоизменили понятие «сети», придав ему новые очертания, сеть получила помимо возможности транспортировки информации, возможность ее обработки. Интегральные сети создали особенную форму распределенной коммуникации, которую оказалось возможным спроецировать на социальную коммуникацию. Включенные в автоматизированные коммуникационные процессы люди, обслуживающие эти сети и подчиненные заданным технологическим нормам, стали коммуникационно воспроизводить эту систему в собственном общении. Их общение оказалось организованным через программу сетевых процессов, заложенную в вычислительную технику. Соответственно, их коммуникация стала формироваться как проекция компьютерных сетей, приобретать формы информационно-сетевых коммуникаций. Если прежние взаимодействия складывались из спонтанных человеческих контактов и поэтому не воспринимались как сетевые, то сегодня коммуникация методически выстраивается по моделям, задаваемым технологиями системной интеграции процессов обработки и передачи информации. В свою очередь, эти технологии адаптируют стандарты интерактивного взаимодействия человека с машиной к разнообразным сферам гуманитарного применения. Человеческая коммуникация все более плотно охватывается сетью технических стандартов, которые опосредуют все социальные взаимодействия и заключают их в специфический технологический каркас, который можно именовать сетевой моделью.

Понятие «сети» не только точно отражает суть происходящих коммуникационных процессов в мире, но и отражает идеологические основания современного общества, когда социальная атомизация одновременно сопровождается увеличением количества связей между людьми, причем слабых, хоть и множественных. В итоге образуются социальные сети, которые связывают всех членов общества между собой, но при этом оставляет их на расстоянии друг от друга.

Каждый сетевой объект состоит из отдельных элементов, узлов, связанных горизонтальными и/или вертикальными связями, которые образуют отдельную системную целостность. При этом то, как соотносится каждый элемент сети с сетью как целым, определяет сущность сетевой организации.

Системный эффект взаимодействия элементов сетевой структуры обнаруживает новое качество, несводимое к их простой совокупности. Таким образом, при исследовании сетей, помимо отдельных элементов и сетевой структуры в ее целостности, существенную роль играет аспект, связанный с закономерностью взаимодействий между ними. Именно взаимодействие элементов сети, т. е. наличие «быстрого эффективного внутрисетевого канала коммуникации, позволяющего синхронизировать процессы, происходящие в разных частях сети», и обеспечивает ее целостность.

Соответственно, сетевая системность выступает как элемент общей системности, а сетевая методология может рассматриваться как частный случай системной методологии. Наряду с такой важной характеристикой сетевых структур, как целостность, ряд исследователей указывают также на их фрактальный характер и ячеистую, повторяемую структуру.

Другими словами, сети как фрактальные структуры обладают свойством самоподобия, благодаря которому малая часть структуры напоминает уменьшенную копию всего объекта с соответствующими структурными и функциональными характеристиками. Благодаря ячеистой структуре, которая сводится к повторению одного и того же элемента, возможен охват больших пространств, достижение высокой степени комплексности. За счет клонируемости ячеек обеспечивается единство, которое имеет матричную природу и, подобно операциям с матрицами, способно охватывать трансформации крупных массивов объектов.

К другим идеально-типическим признакам сетевых структур, индифферентным по отношению к природе их конкретных элементов, относятся децентрированные связи и циклическое взаимовлияние компонентов, отсутствие иерархической соподчиненности периферии и центра, высокий адаптивный потенциал к изменениям окружающей среды.

Из анализа данных свойств сети следует вывод о том, что коммуникативные практики в рамках сети будут кардинально отличаться от традиционных. Может быть поэтому, несмотря на то, что на настоящий момент не все социальные институты перешли на сетевую организацию, идеология сетевого общества постепенно «абсорбирует и подчиняет все существовавшие прежде социальные формы». Все это как минимум заставляет присмотреться к сетям как форме коммуникации и приводит к желанию проанализировать их глубже.

В современном мире все пронизано «социальными сетями», а в ряде сфер они и вовсе начинают играть доминирующее положение. Объясняется это тем, что сети имеют преимущества перед традиционными иерархически организованными связями во многих сферах применения. Преимуществом сетевых структур является как наличие неведомых ранее в коммуникативном плане возможностей для выполнения различных задач: скоординированного принятия решения, децентрализованного исполнения и высокого уровня организации для всех социальных действий, так и то, что внутри сетевой структуры происходит своеобразное «опустошение» смысла, вследствие чего сетевая структура не содержит ничего, кроме самих «узлов» и связей между ними. Это «обессмысливание», «опустошение смысла» в сетевой структуре позволяет ей точнее и быстрее передавать различные данные в колоссальном количестве. Вследствие этого, в отличие от иерархического способа коммуникации, между сетевыми акторами не встает никаких структурных препятствий, они становятся равными по рангу и статусу, что недостижимо в рамках иерархических коммуникационных структур.

Сетевое общество базируется на таком свойстве, как контингентность, что означает способность «легко формировать связи, давать им на некоторое время отвердеть, чтобы потом рассыпаться». Оно представляет собой такую форму социальной организации, которая основана преимущественно на новейших технологиях выработки, передачи и обработки информации. Социальные сети в его рамках представляют собой совокупность межличностных связей, устанавливающих социальное взаимодействие, информационный обмен и социальную идентификацию на основе этих коммуникационных возможностей. В результате стратегическое значение в сетевом обществе приобретает не источник посылаемого сообщения и место географического положения источника, а его содержание, механизм трансляции, наличие информационно-коммуникационных узлов, сети коммуникационной инфраструктуры в данном конкретном месте. В таком обществе материальные потоки начинают играть служебную роль по отношению к информационному обмену, и если говорить в терминологии Ю. Хабермаса «инструментальные действия постепенно редуцируются до фрагмента коммуникативных действий».

Как указывалось ранее, понятие «сетевое общество» было разработано М. Кастельсом, не только определившим причины такого формирования, но и вскрывшим его глубинные свойства, предсказавшим последствия его формирования. Сетевое общество является «специфической формой социальной структуры, опытно устанавливаемой эмпирическими исследованиями в качестве характеристики информациональной эпохи». Несмотря на то, что данное определение имеет описательный и феноменологический характер, оно является базисом, на который наслаиваются все остальные определения сетевого общества изложенные в других его книгах, а также сделанные другими авторами.

Сетевое общество строится вокруг разных потоков: «потоков капитала», «потоков информации», «потоков технологий», «потоков символов» и т.д. М. Кастельс определяет «потоки как целенаправленные, повторяющиеся, программируемые последовательности обменов и взаимодействий между физически разъединенными позициями, которые занимают социальные акторы в экономических, политических и символических структурах общества». Конфигурация сетевой технологической инфраструктуры данных процессов, становится основой пространственной структуры социальной жизни. Причиной формирования сетевого общество явилось проникновение информационно-коммуникационных технологий в обыденную жизнь, последовавшая за этим детерриториализация, сетевой индивидуализм, ускорение социальной мобильности, а также ускорение протекания различных «потоков» между социальными акторами.

Сетевые структуры являются, в конечном итоге, результатом эволюции самого социума, а не просто следствием технологической революции. Сеть в таком случае предстает как фундаментальное, системообразующее основание этого мирового социума.

Анализ понятия «сеть» невозможен без упоминания акторно-сетевой теории, которую начали разрабатывать французские социологи М. Каллон, Б. Латур, Дж. Ло в 1980-е годы. Ключевое для данной теории понятие - «актор» - было заимствовано из семиотики. Впервые термин был предложен Л. Теньером и первоначально обозначал активного участника ситуации, действующее лицо. В литературе акторно-сетевую теорию называют также «теорией трансляций», указывая на внимание подхода к передаче власти акторов внутри сети.

Дж. Ло определяет акторно-сетевую теорию как «подход в социологии для изучения вопросов организации и функционирования систем общества». М. Каллон, в свою очередь, утверждал, что «изучение науки может стать хорошей лабораторией для исследования общества, особенно проблем легитимности представителей власти - одна из основных проблем политической философии».

Важно отметить, что акторно-сетевая теория позволяет исследователю преодолеть дихотомизм позиций микро- и макросоциологии: предлагается рассматривать общество как гетерогенную сеть, понимаемую как результат сложносплетенных сетей разнообразного материала (люди, организации, агенты и машины).

Трактовка общества как гетерогенной сети позволяет расширить понимание общества. Например, «развитие средств коммуникации, с одной стороны, сокращает дистанцию между людьми (можно обращаться по телефону, находясь на разных континентах), но, с другой стороны, делает отношения более дистанционными и иногда замещает межличностное отношение» (так, Ф. Ницше в работе «Психоанализ и культура» приводит в пример изобретение телефона, заменившего необходимость непосредственного общения сына сматерью разговорами по телефону).

Акторно-сетевая теория может быть применена к анализу модели экономического человека. В качестве подтверждения мы можем обратиться к работе Ж. Бодрийара «Система вещей», в которой он описал, как люди определяют свой социальный статус через пользование определенной группой товаров (например, одеждой знаменитого дизайнера).

Согласно логике рассуждений Дж. Ло, «люди создают социальные связи не только потому, что они взаимодействуют с другими людьми, но, и потому что они предпочитают действовать опосредованно (например, через механизмы, тексты), создавая тем самым гетерогенные социальные сети». В целом, такая позиция близка к рассуждениям о роли культуры, преимущественно, материальной в эволюции общества.

В связи с этим возникает вопрос о происхождении порядка. Согласно акторно-сетевой теории, порядок является результатом, полученным гетерогенными средствами. В этом пункте рассуждений Дж. Ло предупреждает об опасности редукционизма двух видов: «либо технологического детерминизма социотехнической теории организации, либо редукционизма человеческого фактора, например, в теории лабораторного процесса». Акторно-сетевая теория преодолевает данного типа редукционизм.

Отметим, что акторно-сетевая теория базируется на трех разделах гуманитарного знания: этики, эпистемологии и онтологии. Поскольку данная теория не приветствует идею о различиях между людьми и объектами, то возникает закономерный вопрос: кого мы имеем в виду, когда говорим о людях?

Для решения этического вопроса в отношении позиции акторно-сетевой теории при рассмотрении людей, Дж. Ло предлагает различать этику и социологию. Он подчеркивает, что в этой теории принята аналитическая позиция (а не этическая), согласно которой нет никакого фундаментального различия между людьми и объектами. Поэтому любые вопросы по поводу нивелирования прав человека и т.п. в адрес этой теории остаются за рамками ее рассмотрения.

Тем не менее, остается вопрос о том, каким образом мы можем увидеть связи между акторами, если сети часто нам представлены в виде готового результата. За ответом мы можем обратиться к драматургическому подходу И. Гофмана: мы видим представление, исполнение роли, а, всё что связано с подготовкой роли, оставлено вне нашего поля зрения - за кулисами, и в результате «поломки» нам открывается перспектива закулисья или связей сети. По аналогии с данной трактовкой, Дж. Ло, приводит пример с телевизором. Однако данный пример может быть и связан с падением определенной политической системы: когда происходит развал определенной системы - это говорит о том, что сеть взаимоотношений, на которых она была создана уже не существует, не жизнеспособна. В политическом и социальном плане очень сложно с первого взгляда определить эффективность функционирования той или иной системы. Так как за этой системой, как за фасадом, сеть первоначальных взаимоотношений может быть заменена другой, и тогда мы, например, можем говорить о замене формальных правил неформальными.

Для акторно-сетевой теории ключевой проблемой является трансляция, понимаемая как порядок борьбы. Потому что любое взаимодействие в сети зависит от готовности акторов сотрудничать. Это обусловлено характером самих актантов, который с одной стороны, обеспечивает возможность сотрудничества, а, с другой, может ей препятствовать - актант может сопротивляться.

Наряду с этим, акторно-сетевая теория позволяет при изучении общества также избежать следующего редукционизма: видеть только структуру, либо «мелкозернистое содержание». Таким образом, акторно-сетевая теория предлагает решение давнего спора об универсалиях между номиналистами и реалистами. Акторно-сетевая теория является также своеобразным ответом на разделение Ч. Сноу культуры: на культуру, созданную наукой и культуру, относящуюся к жизни.

Изучение феномена сетевого общества невозможно без анализа процесса сетевой коммуникации, так как именно это понятие становится объективным описанием качественных изменений социума в XXI веке. Сеть уже является ведущей формой социальной организации в современном обществе, что подтверждается поголовной сетевизацией социальных институтов и других социальных связей. А поскольку базисное условие образования социальных сетевых связей составляет наличие между акторами коммуникации, ключевая роль в реорганизации современной социальной жизни по справедливости принадлежит новым информационно-коммуникационным технологиям, и в частности сети Интернет.

2. Конвергенция сетевой модели информационной и социальной коммуникации в контексте сетевого общества

2.1 Современные модели информационно-сетевой коммуникации в сетевом обществе

Теоретические результаты исследований Кастельса являются наиболее удачным обобщением инноваций в традиции социологической теории модерна, идущей от Д. Гэлбрейта, Д. Белла, Э. Тоффлера, А. Турена, что отмечалось в предыдущей главе. Ученый удачно совместил исследования макро- и микроуровней, использовал междисциплинарные подходы, реализовал поистине многофакторный анализ, не выходя за пределы понятийного аппарата социолога. Этого достаточно для маркировки новых рубежей, но едва ли является достаточным для обозначения глубины происходящей трансформации, для возвещения эпохи «переоценки ценностей».

С точки зрения философской рефлексии интерес представляют разработки французских постструктуралистов, которые готовы идти на риск новых понятий и метафор. Такова работа Ж. Делёза и Ф. Гваттари «Ризома».

Термин «ризома» был заимствован авторами из ботаники, где он означал такое строение корневой системы, в которой отсутствует центральный стержневой корень, место которого занимает множество хаотически переплетающихся корешков. В самом широком смысле «ризома» может служить образом мира, в котором отсутствуют централизация, упорядоченность и симметрия. Как считает В. Емелин, «в современной философской литературе не имеется альтернативного понятия, которое могло бы так четко передать сущность сетевых технологий и одновременно указать на их взаимосвязь с мировоззренческим контекстом культуры постмодерна».

Основной принцип, лежащий в основе устройства ризомы, это «связь и гетерогенность». Согласно ему, каждая точка корневища может быть соединена с любой другой - ризома не имеет исходного пункта развития, она децентрирована и антииерархична. Иными словами, никакая ее точка не должна иметь преимущество перед другой, равно как не может быть привилегированной связи между двумя отдельными точками. Делез и Гваттари противопоставляют закрытым и центрированным системам типа машины или организма открытые и децентрированные ризоматические множества, в которых координация операций и синхронизация общего результата достигаются без центрального органа. С этим же свойством связан принцип «незначащего разрыва». Согласно ему, корневище может быть разорвано в любом месте, без ущерба для целого; несмотря на разрыв, оно способно возобновить свой рост либо в старом направлении, либо в новом.

Основополагающая идея, которая кроется в замысле авторов -переосмыслить и радикализировать понятие множества. Делез критикует классический принцип «единства во множественности», в котором множество, дихотомия всегда порождается раздвоением единого. Он считает подобный подход профанацией понятия множества, ибо самим понятием единство охватывает множество и уничтожает его. «Понятие единства (notion d'unite) появляется только тогда, когда во множестве происходит захват власти означаемым». Ризома представляет другое понятие множества, которое не исходит из понятия единства. «Не достаточно сказать: «Да здравствует множественное! Множественное - его нужно сделать, но не прибавляя каждый раз превосходящее измерение, а наоборот, наиболее простым способом, посредством умеренности на уровне измерений, которыми мы располагаем, всегда n - 1 (только так один составляет часть множественного, будучи всегда вычтенным). Вычитать единственное из создаваемой множественности, всегда писать - 1 после n».

Наилучшим примером, иллюстрирующим истинное понятие множественности, является кукловод, управляющий своей марионеткой. Движениями куклы руководит вовсе не воля кукловода, а «множественность нервных волокон». Кукловод в конечном счете сам оказывается марионеткой этой множественности. Последняя должна пониматься сама по себе, вне связи как с субъектом, так и с объектом. Главенствующая роль отводится не точкам контакта между нитками и куклой или же точкам контакта между руками кукольника и нитями, а линиям, соединяющим точки - именно они имеют значение.

Делез и Гваттари заставляют иначе взглянуть на порядок и строение мира. Мир может быть полицентричен, может расти из каждого отдельного закутка. В нем может не быть системы, не быть единства. И если он таков, то он уже не может быть постигнут в своем единстве, не может быть охвачен привычными - логоцентричными и специализирующими - категориями мышления. Авторам удается показать инаковость сетевого мира, чувство беспомощности перед ним и осознать необходимость переосознания реальности. И если из этого еще не следует никаких практически-социологических проекций, одного ощущения метафизической глубины происходящих трансформаций достаточно, чтобы пробудить к рождению нового общества. Работа французских философов, продолжая классический спор между номотетикой и идиографией в социальном познании, дает несравненно больше для понимания сути грядущего сетевого общества, чем множащиеся как клоны книги, воспевающие чудеса технологий будущего, или литературные романы в стиле киберпанка, играющие метафорами «виртуальной реальности».

Философский аппарат традиций постструктурализма и постмодернизма вообще «дает определенное преимущество французской философии по отношению к другим национальным школам в деле осмысления реалий сетевого общества». Среди других концепций этой школы ценность для осмысления некоторых важных аспектов сети представляет социологическая концепция П. Бурдье, которая не обращается специально к проблематике сетей. Он пытается предложить архитектуру социального пространства. Тем не менее именно сетевые коммуникации предлагают инженерные решения того, что содержится в архитектурном замысле Бурдье. Сеть - один из основных способов, посредством которых достигается эффект структурирования социальных влияний в пространстве общества. Способность оказания влияний и достижения мгновенных реакций акторов на ситуационные изменения социальной среды Бурдье называет «социальным полем». Поле - отзывчивая среда, позволяющая социальным классам группироваться и перегруппировываться, социальным институтам формироваться и переформировываться. Поле образует единый информационный континуум, в котором информация распространяется столь свободно, что позволяет предвидеть и упреждать ходы игроков и, соответственно, позиционироваться игрокам внутри поля друг относительно друга. Событие в одном месте поля мгновенно меняет ситуацию во всех остальных местах. Обретение места и структуры диспозиций в этих сетевых взаимовлияниях получает у Бурдье название «габитуса». Габитус - место в сплетении разномерных сетей, которое потенциально может занять каждый. Заняв его, он окажется не только скручен массой ролевых функций и зависимостей, но и обогащен уникальными коммуникационными привилегиями, которые отсутствуют в других габитусах. Общество -совокупность габитусов, каждый из которых индивидуален, но вместе они определяют структуру социальности, совокупность классов и социальных практик в обществе. Поле - это не сеть взаимосвязанных партнеров, а сеть информационных каналов. В поле находятся и взаимовлияют не партнеры, а конкуренты. Именно в поле суть ситуации определяют, как писал Делез, не связанные субъекты, а сами «веревочки» между ними. Хозяйственный рынок является типичным «полем-сетью» для задач экономического обмена». Бурдье обобщает понятие рынков на многие социально очерченные сферы, вводит понятие социального (политического, образовательного) капитала, опосредующего борьбу за доминирование в поле. Социальные поля-сети пронизывают друг друга и разнонаправлено охватывают социальную реальность, их невозможно контролировать, но способность их видеть решительно меняет оптику социолога.

Обращение к тексту «Ризома» Делёза Гваттари с целью поиска аутентичного определения способно привести читателя в некоторое замешательство, ввиду того, что таковое отсутствует. Однако это и понятно, поскольку определенне, т. е. установление понятийного предела для ризомы весьма проблематично. Лишь позднее ризома приобрела отточенность формулировок и подробность описания. В целом же исследователи фиксируют внимание на том, что понятие вводится Делёзом и Гваттари «для обозначения радикальной альтернативы замкнутым и статичным линейным структурам, предполагающим жесткую осевую ориентацию» и отражает «принципиально внеструктурный и нелинейный способ организации целостности».

Сами французские авторы вводят понятие исподволь и будто нехотя («Мы чувствуем, что не убедим никого, если не пронумеруем некоторые приблизительные свойства ризомы» дают развернутую и местами весьма туманную дескрипцию ее принципов («сцепления и гетерогенности, множественности, неозначающего разрыва, картографии и декалькомании»). Говоря о процессе создания концептов, а точнее - общего плана имманенции, являющегося почвой для порождения концептов, они открыто признают, что «в каждом плане есть не только страницы, но и дыры, и сквозь них протекает туман, которым окружен план и в котором начертавший его философ порой сам же первый рискует заблудиться». Отдадим должное глубине и тонкости рассуждений французских мыслителей, которые, радикально противопоставляя ризоме дерево как образ культуры прошлого, тем не менее подчеркивают: «Важно то, что дерево-корень и ризома-канал не противопоставляются как две модели: одна действует подобно модели и трансцендентальной кальке, даже если она порождает свои собственные истечения; другая действует как имманентный процесс, который переворачивает модель и делает набросок карты, даже если она создает свои собственные иерархии, даже если она порождает деспотичный канал».

Очевидно, что, с одной стороны, «речь идет о модели, которая не перестает себя воздвигать и разрушать, и о процессе, который не перестает длиться, прерываться, и возобновляться», а с другой - авторы признают сосуществование, и более того, возможность взаимодействия ризоморфных и древовидных форм и соответствующих им интерпретационных моделей: «В ризомах существуют структуры дерева или корней, но верно и обратное. В сердцевине дерева, в полости корня или в изгибе ветви может образоваться новая ризома». Проникнутая протестными устремлениями, ризома предстает не только в качестве ключевого понятия постмодернизма, но и как символ постмодернистского мировоззрения. Принципиально важно, что ризома приобретает «статус фундаментального для постмодернизма понятия, в конституировании которого проявляется базисная функция философии как таковой - выработка понятийных средств для выражения и анализа тех типов системной организации, которые еще только осваиваются наличной культурой». Учитывая литературные корни постмодернизма и его глубинную связь с миром текстов, подчеркивается, что понятие ризома «выражает фундаментальную для постмодерна деконструктивистскую установку на презумпцию разрушения традиционных представлений о структуре текста как семантически центрированной». Свойства и характеристики ризомы, равно как и ее значение для постмодернистского дискурса в целом, получили проясняющие интерпретации и комментарии в работах И.П. Ильина, Н.Б. Маньковской, М.А. Можейко, А.Р. Усмановой, в которых, несмотря на глубину и основательность, не нашел отражения (во всяком случае, в явном виде) достаточно значимый факт - ризома есть концепт Ж. Делёза - Ф. Гваттари.

На наш же взгляд, есть основания говорить о том, что ризома являет собой один из тех концептов, сотворение которых относится к сути философствования («философия - дисциплина, состоящая в творчестве концептов»), которые “всегда несли и несут на себе личную подпись: аристотелевская субстанция, декартовское cogito, лейбницианская монада, кантовское априори, шеллингианская потенция, бергсоновская длительность. А сверх того, некоторым из них требуется для своего обозначения необыкновенное слово... тогда как другим достаточно самого обычного повседневного слова, наполняющегося столь далекими обертонами, что нефилософский слух может их и не различить <...> Очевидно, в каждом случае есть какая-то странная необходимость в этих словах и в их подборе, что-то вроде стиля. Для того чтобы окрестить новый концепт, требуется характерно философский вкус ...».

Каков же характер взаимосвязи понятий ризома и сеть и какие пласты реальности скрываются за ними?

Отметим, что анализируемые понятия в различных теоретических построениях нередко «соседствуют» друг с другом, что в самом общем виде может привести к следующим утверждениям: ризома и сеть суть понятия синонимические; сеть приходит на смену ризоме. Так, в исследовании В.А. Емелина ризома предстает в качестве понятия, с помощью которого автор раскрывает и сущность устройства, и функционирование всемирной паутины Internet. Автор полагает, что для анализа сети «в современной философской литературе не имеется альтернативного понятия, которое могло бы так четко передать сущность сетевых технологий и одновременно указать на их взаимосвязь с мировоззренческим контекстом культуры постмодерна», и в целом приходит к выводу о том, что именно понятие ризома раскрывает философские, онтологические аспекты глобальной сети, формирующей новые формы культуры информационного общества.

Вместе с тем существуют и другие взгляды, согласно которым «... происходит переход от понятия «ризома» к очень интересному понятию «сети». Как парадокс отмечает А.И. Пигалев то обстоятельство, что данное понятие имеет аспекты, которые могут быть обращены против него самого, не уточняя, однако, о чем идет речь. Ниже мы обратимся к этому вопросу, в данный же момент не можем не отметить точку зрения А.В. Назарчука, согласно которой понятие ризома (как и в целом труды Делёза-Гваттари) весьма значимо «для понимания сути грядущего сетевого общества».

Нельзя не согласиться с выводами ученого относительно того, что работы французских авторов «заставляют иначе взглянуть на порядок и строение мира», однако не бесспорной представляется мысль о том, что выводы французских философов могут экстраполироваться на реалии сетевого общества. Иначе говоря, мы полагаем, что невозможно поставить знак равенства между обществом постмодерна и обществом сетевых структур, равно и как между понятиями ризома и сеть. Необходимо, на наш взгляд, вести речь о зарождении иного, отличного от «постмодернистской чувствительности», мироощущения, о новой эстетике бытия и возможности его познания. В связи с последним отметим не случайность появления в философском дискурсе почти непереводимого на русский язык термина after-postmodernism, обозначающего современную версию развития постмодернистской философии.

Существенная теоретическая сложность заключается в том, что мы не можем и однозначно противопоставить анализируемые понятия, тем более что авторы «Ризомы», да и другие авторы постмодернистского дискурса, постоянно усложняют нашу задачу, как мы убедимся далее.

Обращает внимание, что сеть в постмодернизме нередко используется в качестве преходящего термина. Это и «сетевой лабиринт» У. Эко, и «сеть» как метафора текста Р. Барта, и «сеть культуры», ускользнуть от которой, по убеждению М. Грессе, «никто не властен». Авторы «Ризомы», апеллируя к П. Розентье и Ж. Петито при описании централизованных (древовидных) и нецентрализованных (ризоморфных) систем, используют тот же термин -сеть; наконец, план имманенции представлен у них «в виде сети, протянутой сквозь хаос».

Примеров множество, что, возможно, позволяет сделать вывод, что ризома и сеть суть понятия синонимические - к последнему склоняет еще и то, что ризома созвучна французскому reseau (сеть). Однако более значимым в контексте наших рассуждений является то, что при описании ризомы Делёз и Гваттари апеллируют к Г. Бейтсону, который, наряду с У. Матураной и Ф. Варелой, полагается одним из основателей сетевого подхода и у которого отнюдь не ризома, но сеть предстает в качестве ключевого понятия.

Ответ не может быть ни окончательным, ни однозначным. С одной стороны, понятие сеть, представляющее «новый инструмент мысли», не следует ни абсолютизировать, ни радикализировать. Вместе с тем, и сеть, и сетевой подход в целом могут восприниматься как нечто, подрывающее традицию, в связи с чем подвергаются жесткой (не всегда оправданной) критике. Достаточно вспомнить слова, высказанные в адрес ученых, стоящих у истоков сетевого подхода: «Теория аутопоэза устроена так, что, будучи последовательной, она приводит к абсурду. Свою респектабельность теория У. Матураны и Ф. Варелы сохраняет лишь за счет скрытых противоречий». И все же имеет смысл задуматься: «кто лучший последователь великих философов - тот, кто повторяет то, что они говорили, или же тот, кто делает то, что они делали, то есть создает концепты для необходимо меняющихся проблем?».

Итак, вызревая в ризоме, сеть начинает жить собственной жизнью, не порывая со своим “ризоматическим”, точнее, постмодернистским прошлым, однако наполняясь новыми смыслами в современной социокультурной реальности. Вместе с тем есть основания утверждать, что понятие сеть значительно шире по объему, а ризома является одной из вариаций сети, и весьма причудливой. Феномен сети (будто бы) присутствует в ризоме по умолчанию, однако при более внимательном рассмотрении, повторимся, понятие сеть предстает более общим относительно понятия ризома. Говоря языком Делёза-Гваттари, сеть (в широком смысле) может трактоваться как план имманенции, иначе - почва концептов, на которой могут вырастать, развиваться и исчезать старые концепты.

Выше отмечалось, что понятие ризома подчеркивается понятием интертекстуальности. Но последнее не вступает в противоречие и с понятием сеть. Скажем иначе: сеть, которой по умолчанию присущи признаки интертекстуальности (а еще точнее, бахтинских “полифоничности” и “диалогичности”, претерпевших причудливые метаморфозы на французской почве) и универсальной соотносимости, обнаруживает мощный эвристический потенциал - интенцию к собиранию и глобальной связности, что отвечает одной из главных интуиций философской мысли.

Нельзя не признать, что в том облике, который ей придали Делёз и Гваттари, ризома как фундаментальное понятие и символ постмодернизма, проникнутого духом радикального нигилизма, не может быть вырвана из постмодернистской почвы, и, что важнее, не может быть перенесена на почву новой, зарождающейся реальности сетевого общества, ибо в таком случае она теряет свой разрушительный пафос и становится частным случаем более общего понятия сеть. Ризома и сеть, несмотря на их кажущееся родство, принадлежат различным мировоззренческим контекстам, а смещение к предпочтению последней есть хотя и не бесспорное, но убедительное, на наш взгляд, свидетельство эпистемологического и мировоззренческого перехода от философии постмодерна к новому витку развития философской мысли, который не получил пока убедительного определения, но несомненно связан с понятием антропологически фундированного сетевого подхода.

Очевидно, что большинство российских исследований по данной проблематике получило импульс от работы М. Кастельса «Информационная эпоха», где сетевой характер общества рассматривается сквозь призму информационно-технологических прорывов современности. Несмотря на обилие научных публикаций, в которых анализируется проблематика сетевого общества, наиболее значительными, на наш взгляд, остаются исследования А.В. Назарчука, в которых автор выходит на уровень философского осмысления. Согласимся с ученым (отдавая должное труду М. Кастельса), который отмечает выраженную социологическую направленность «Информационной эпохи», что «достаточно для маркировки новых рубежей, но едва ли является достаточным для глубины происходящих трансформаций, для возвещения эпохи переоценки ценностей».

Как представляется, серьезный аналитический вклад в дальнейшую разработку данной проблематики вносит коллективная монография «Общество сетевых структур», в которой представлен опыт социально-философского осмысления сетевых структур общества посредством аналитики значительного диапазона вопросов: от нормативно-интерпретативного конструирования теоретических образов сетевых структур до аналитики сетевых структур в сферах социально-экономических отношений, миграционных процессов, в пространстве языка и культуры, а также в области художественной практики.

Несмотря на то, что в последнее десятилетие понятие сетевого общества стало претендовать на роль «маркера» эпохи, объективности ради необходимо отметить и то, что понятийная конструкция «сетевое общество» нуждается в существенной теоретической доработке и поиске определенных конвенций, в том числе, во избежание возможных недоразумений. Так, например, когда А.В. Малахов говорит об «экспансии сетевого общества» (не заостряя внимания на самом термине), из контекста ясно, что автор ставит этот процесс в один ряд с «коммерциализацией духовного производства, виртуализацией отношений и ценностей».

Стоит признать, что сказанное несколько лет назад М.М. Кузнецовым актуально и по настоящий момент: «О сетевом подходе сегодня вряд ли можно говорить как о концептуально уже оформившемся направлении исследования», и, безусловно, разделяем точку зрения автора относительно того, что: “таковым он имеет шанс стать в ближайшие годы, если то междисциплинарное сообщество, в рамках которого он как сетевой подход только и может быть реализован, будет тем или иным способом образовано». Подчеркнем, что позиционирование сетевого подхода, трансформирующего «факт создания глобальной сети электронной коммуникации в исходную теоретико-методологическую установку, согласно которой многие из доступных человеческому опыту и весьма значимых для жизнедеятельности явлений имеют сетевое строение, что, в свою очередь, находит отражение в различных областях знания и практики» в качестве попытки выхода из тупика, созданного самим человечеством, после окончательного «руинирования проекта модерна», на наш взгляд, имеет достаточно веские основания.

2.2 Категориальная трансформация социальных наук в условиях сетевого общества

Сеть является математическим (геометрическим) понятием. Возможность установить количественные соотношения между сетевыми объектами открывает новое пространство для исследований в социологии, экономике, теории организации. Количественные исследования продвигаются в двух направлениях. Матричный подход операционализирует понятие сети для целей изучения групповых взаимоотношений. Геометрический подход исследует эффект социальных коммуникаций сквозь призму пространственных контактов. Параметризация социальных контактов в виде матриц с целью совершения математических преобразований восходит к представителям американской "школы власти" стратегического менеджмента - Минцбергу, Альстрэнду, Лэмпелу: «Организации представляют собой коалиции различных индивидов и групп, объединенных на основе общего интереса, между членами коалиций существуют устойчивые различия в системах ценностей, верований, уровнях информированности, интересах и восприятии реальности». Эти авторы исследуют матрицы влияния, т.е. контактов, возникающих во внешней среде и обусловленных как данностями институциональной природы, так и уникальным для организаций соседством с другими игроками на конкретном сегменте экономического пространства. Российские ученые А. Котелкин, М. Мусин стремятся вывести из этого подхода прикладную методологию изучения «матриц влияния», описывающую многомерную структуру отношений институтов или организаций. Работая на материале экономических взаимоотношений, они ставят целью отразить структурность движений субъектов рынка, «придать точную измеримую форму содержанию тех структур отношений, в которые непосредственно или опосредованно, косвенно - включен каждый индивидуум в экономическом пространстве». Отношения и операции рассматриваются как коммуникативные процедуры, связанные с местом субъекта в системе отношений. Таким образом, речь идет об изучении математических формул сетей, в которые включены индивиды и институты.

Представитель близкого к геометрическому подходу в изучении сетевых структур американский ученый Р. Берт использует анализ микроструктуры социальных контактов, опираясь на понятие «социограм», т.е. схематизмов, отражающих движение информационных потоков внутри и вне организации. В своей работе «Социальный капитал структурных дыр» он демонстрирует множество различных коммуникационных схем, существование которых необходимым образом связано с наличием коммуникационных размыканий (структурных дыр) и потребностью в их преодолении. Различные сетевые конфигурации дают различный коммуникационный эффект и служат различным целям. Подобные микросоциологические исследования также легко трансформируются в практические выводы теории организаций.

Несмотря на выявленное многообразие подходов в изучении социальных сетей, им не удается кристаллизоваться в самостоятельную дисциплину, имеющую свой предмет. Существуя на междисциплинарной основе, эти исследования не создали достаточного теоретического фундамента, который можно было бы использовать как базу, и не накопили эмпирического материала, без которого невозможны обоснованные социологические обобщения. Это обстоятельство придает любой работе на тему сетей вынужденную индивидуальность, заставляя исследователя самостоятельно строить план изучения предмета.

Теория сетей учит, что последним пределом, атомом общества является не индивид, а «сообщения», из которых складывается жизнь индивидов, институтов, классов - к какой бы понятийной инстанции мы ни обращались. Неважно, кто является носителем сообщений, важно, какого типа сообщения формируют систему коммуникации. Сообщения обусловливают формы социальных образований и легитимизируют субъектов коммуникации в их социальном статусе. Какая бы социальная форма ни возникала в результате коммуникации, она является одним из видов сетей. И благодаря этому она способна перетекать в другие формы и обмениваться с ними.

Подобный подход позволяет не отказываться от классических понятий социальной науки, он открывает возможность их новой интерпретации. Исследование социального объекта дополняется изучением его сетевых эффектов. В то же время изучение сетевого общества оказывается привязанным к широкоформатному комплексному социальному исследованию, затрагивающему все значимые сферы и регионы социального бытия. Именно по такому пути пошел М. Кастельс, поневоле вынужденный заново описывать все ключевые сферы общества в русле сетевой парадигмы: производство, культуру, досуг, финансы и т.д.

Сетевые эффекты меняют не все. И проявляются они в разных областях по-разному. Существует несколько социальных областей, в которых эти изменения существенны и очевидны: финансовые рынки, рынки труда, корпорации, группы по интересам, система обмена информацией и массмедиа. Обращает на себя внимание, что повестка дня сетевых исследований почти буквально совпадает с повесткой дня исследования глобализации. И это не случайно. Глобализация и есть один из сетевых эффектов, самых существенных и ключевых. Глобализация обозначает новое качество мира, которое далеко не всегда может быть объяснено действием сетевых технологий. Но эти коммуникационные технологии лежат в основе «сжимания пространств» и углубления взаимозависимости мира - ключевых параметров глобализации. В то же время сети далеко не всегда являются глобальными. Изучая глобализацию и сети, исследователи на разных уровнях познают новое качество общества постмодерна. То же можно сказать о понятии «информационного общества», имеющего дело с коммуникационными эффектами, которые можно считать одновременно сетевыми. Обозначая зачастую идентичные или близкие феномены, эти подходы реализуют разные исследовательские программы, инспирированные последними десятилетиями технологической революции.

Рост сетевых предприятий и институциональных сетей идет рука об руку с сетевой активностью капитала. Финансовый рынок - локомотив и сетевого общества, и глобализации, и информатизации. Кастельс, утверждая, что капитал больше других выиграл от сетевой модернизации, справедливо уловил тот факт, что эта модернизация осуществляется в русле традиционной экономической рациональности, мотивирующей к росту прибыли, экономии на издержках и на масштабах, поиску конкурентных преимуществ. Новые средства коммуникации помогают переносить свой опыт в другое место и с минимальными затратами воспроизводить уже пройденный путь. Формирование стандартов делает легко переносимым интеллектуальный капитал. Гибкая управленческая структура способствует эффективному распределению производственной цепочки во времени и пространстве, перенося трудоемкие процессы в страны с дешевой рабочей силой, а интеллектуально емкие - в развитые страны. Наконец, сетевая экспансия становится главным залогом количественного расширения капитала. Успешные сетевые предприятия сформировали стандарт массового производства, с которым не могут конкурировать предприятия иного типа, вытесняемые в маргинальные сектора товаров «люкс» или в сферу малого предпринимательства.

Основные преимущества капитала коренятся в природе финансовых рынков. Информационные технологии обнажили информационную сущность финансового капитала. Капитал представляет собой информацию о ресурсах, которые могут рассчитываться, обмениваться, перемещаться. Денежные трансакции в современной банковской системе представляют собой не что иное, как сообщения, перемещения информации. Если в индустриальную эпоху деньги обрели универсальную власть, то в информационную эпоху они приобрели еще и скорость, мобильность, конвертируемость в разные виды финансового капитала. Возникают сложно сконструированные финансовые инструменты, перемещения финансовой информации обретает квантовые скорости, состояние финансовых бирж становится ключевым параметром ситуации в экономике и в обществе. Деньги соединяют социальные действия и выстраивают их в единое целое. В основе возникновения сетевого общества лежит формирование доминантного положения сети финансовых трансакций, способных легко конвертироваться в иные виды социального действия и достигать той или иной точки мира.

В современном обществе сеть можно создать на основе любого инструмента социального действия, способного иметь форму сообщения и информационного потока. Теория групп интересов должна учитывать, что интересы отныне легко артикулируются посредством информационных каналов. Идеология, религия, творчество, образование - все сферы, обслуживающие культуру, вынуждены менять форматы распространения, переходя от статичных книжных форм коммуникации к мобильным информационно-коммуникационным формам.

Теория массмедиа должна исходить из того, что ее ключевым параметром становится не тиражируемость, а широта информационного канала: даже будучи малозначимым, информационный контент становится доступен в любой точке информационного континуума, однако нужно обеспечить его доминирование и значимость в многообразии информационных шумов. В своей способности влияния на процесс принятия решений информационные сообщения массмедиа уступают лишь сообщениям, проходящим по управленческим каналам. Новые средства коммуникации придали массмедиа новые скорости и широту охвата благодаря многообразию форм доставки, возможностям мультимедиа, дешевизне форматов. Прямые репортажи с места событий, круглосуточные новости нон-стоп, планетарная возможность доступа - все это стало уже привычными вещами. Никогда прежде люди на местах не получали столь качественной и плотной информации (а порой - дезинформации). В то же время именно сегодня возник феномен конкуренции информационных магистралей. Доминирование крупных массмедиа, глобальных инфомагистралей делает вход через их фильтры частной, локальной информации почти невозможным. Сеть не отрицает опасности «цифрового разделения», напротив, формирование сетей дает в руки рычаг «включения и исключения», который, по замечанию М. Кастельса, является сильнейшим механизмом власти в сетевую эпоху.

О природе власти в сетевом обществе говорят редко, хотя осуществление власти не что иное, как сообщение. Государственная власть является не чем иным, как сетью коммуникаций. Сетевое общество, мультиплицируя и разнообразя информационные потоки в политической сфере, неизбежно демократизирует устоявшийся порядок отправления власти. Наиболее показательный пример - формирование сетей негосударственных организаций (НГО), опоясывающих мир подобно транснациональным сетям корпораций.

Иx сети олицетворяют становление единой ценностной структуры мира в общественной сфере, т.е. служат проявлениями формирующейся «мировой общественности». Далеко не все из сетей служат глобализации; напротив, есть сети групп, которые борются против глобализации. Подавляющее количество сетей не выходят на глобальный или даже национальный уровень, демонстрируя тенденцию регионализации и локализации информационных потоков. Тем не менее само многообразие позиций и интересов, представительство которых усиливается мощностью сетевых информационных потоков, формирует новый, особый род политики интенсивных коммуникаций, которую Ю. Хабермас назвал «делиберативной» политикой.

Новая социальная оптика, которой необходимо овладеть социальному исследователю, если он желает постичь сложность общества XXI в., побуждает пересмотреть понятия и подходы классической социальной теории. Теория сетей не отменяет эти подходы, а служит их обогащению, она рассматривает общество сквозь призму коммуникации (Н. Луман) и видит в сообщении основной атом социальности, переинтерпретируя в коммуникационном ключе основные социальные понятия. Теория сетей призывает к философскому пересмотру многих вещей, провоцируя измерять пространство не расстояниями, а потоками, отсчитывать время не часами, а событиями. Наконец, актуален прикладной прогностический результат таких исследований, позволяющий открывать черты нового в самых разных сферах жизни. В отличие от набившей оскомину концепции «конца истории», он наполняет исследовательским оптимизмом, суля многообещающие эвристические перспективы.