Формирование религиозных взглядов на власть царя Ивана IV Грозного в контексте представлений Православной церкви о самодержавной власти

Таким образом, если понимать принцип неограниченности царской власти как способность правителя самостоятельно принимать решения по тем или иным вопросам государственного строительства, самому определять возможность использования или не использования советов чиновников и вельмож, то можно с высокой степенью уверенности говорить о

доминировании этого принципа в отечественной православной традиции, по крайней мере, до середины XVI столетия.

Идея «царской» власти на Руси проходит ряд этапов развития и получает свое первичное осмысление в отказе Василия I поминать имя греческого императора на церковной службе со словами «мы имеем Церковь, а царя не имеем и знать не хотим». В 1393 г. константинопольский патриарх Антоний IV отправляет послание великому князю Василию І, в котором подвергает критике «слова о высочайшем и святом самодержце-царе» своего адресата, его запрет московскому митрополиту «поминать божественное имя царя в диптихах».

«Ты... хочешь дела совершенно невозможного», - увещевает великого князя патриарх и приводит доводы в пользу ошибочности мнения Василия Дмитриевича, по существу излагая религиозно-политическую формулу римского универсализма, которая, как известно, определяла византийского императора «василевсом ромеев», светским главой всех христиан и предполагала, что «один только царь во вселенной».

«В эпоху Московской Руси идея богоустановленности власти великого князя, а затем и царя, представлена в подавляющем большинстве литературных памятников данного периода, а там, где прямо об этом не говорится, то, как правило, подразумевается как само собой разумеющееся. Из наиболее значительных отметим «Послание на Угру» Ростовского архиепископа Вассиана Рыло, сочинения Иосифа Волоцкого и его последователей -- митрополита Даниила и архиепископа Феодосия, Максима Грека, а также «Беседу Валаамских чудотворцев». Наличие в этом списке представителей высшего духовенства русской православной церкви лишний раз подчеркивает неслучайность и авторитетность идей».

Власть великих князей в посланиях представителей духовенства воспринимается как Богом установленная, а сами князья утверждаются как защитники Церкви, как пастыри, отвечающие за свою паству перед Богом. Еще в начале XV в. преподобный игумен Кирилл Белозерский писал князю Василию Дмитриевичу о том же: «Ты же, господине, сам Бога ради внемли себе и всему княжению твоему, в нем же тя постави Дух Святый пасти люди Господня еже стяжа честною си кровию». Так, в своем послании к великому князю Василию Дмитриевичу митрополит Фотий в 1410 г. писал, что на великого князя возложена церковная задача «...паству же Христову спасти и соблюсти...», как и «древние православные цари».

«В 1441 - 1451 гг. при обосновании высокого церковно-политического («царского») статуса русских государей книжники делали ставку не столько на генеалогическое родство с византийским императорским домом, сколько на отождествление характера церковно-политических функций византийских императоров и великих князей московских. Русские книжники удревняли историю «царского» титула на Руси, ведя её от прародителей московских князей - князей киевских»3.

Ростовский и Ярославский архиепископ Вассиан (Рыло) в своем

«Послании на Угру» великому князю Ивану III в 1480 г. О пастырской функции напоминал ростовский архиепископ Вассиан, приводя в подтверждение своей мысли библейскую цитату: «... и наставиття люди десница твоя...». В 1485 г. новгородский архиепископ Геннадий писал волоцкому князю Борису Васильевичу: «И вам бы государем великым - пастырие именуетеся словесных овец христовых - подобаше убо вам попечение о них имети, якоже самому Христу».

В «Послании рссийского духовенства Углицкому князю Дмитрию Юрьевичу» (29 декабря 1447 г.) и «Окружной грамоте митрополита Ионы (о измене и наветах князя Дмитрия Юрьевича, с убеждением, чтобы сановники и народ отложились от него и покорились великому князю под опасением церковного отлучения)» (конец 1448 г.)1 великокняжеский титул объявляется

«богодарованным» только московским князьям. Таким образом, в лице митрополита Православная Церковь титул великого князя объявляется титулом, который имеет сакральный, религиозно-мистический смысл, суть которого заключена в том, что этот титул дан князю не от людей, но Самим Богом.

К середине XV в. церковные иерархи уже не раз называли московских князей государями, которые властвуют над «Богом порученными» им подданными, государями, которых «постави Дух Святый пасти людей Господня». Их призывали хранить «Божьи заповеди», «уклоняясь пути ведущаго в пагубу», предостерегали от злоупотребления властью: «Занеже, господине, ни царство, ни княжение, ни иная каа власть не может нас избавити от нелицемерного суда Божия». Церковные иерархи призывали князей «возлюбить братию свою и вся крестьяне», писали о том, что «вера к Богу и милостыня к нищим Богу приятна будет», а, в свою очередь, «милость Божия и Пречистыя Богородицы» будет на великом князе2.

Разработанное православными мыслителями и богословами учение о почитании власти, серьезно возвеличивавшее фигуру правителя и дававшее ему серьезные полномочия, имело и обратную сторону, поскольку накладывало на государя особую ответственность и требовало от него надлежащего исполнения возложенных на него обязательств. Необходимость послушания и подчинения власти практически полностью вверяло судьбы подданных в руки правителя. Монарх, при этом, выступает в качестве «удерживающего». Поясняя эту роль традиционного правителя, современный исследователь отмечает: «Его роль фундаментальна, хотя понимание этого вступает в противоречие с привычным для современного человека представлением. Фундамент, с точки зрения обыденного здравого смысла, это то, что держит, находясь снизу (фундамент здания), а фигура монарха для религиоцентристских обществ, это то, что держит («удерживает»), находясь вверху. Если мы привычно уподобим социальную структуру общества пирамиде, то именно в ее высшей точке (вершине) осуществляется легитимизирующий весь земной порядок контакт Бога и монарха. Именно в этой точке, наперекор законам физики, задается качество социальной устойчивости традиционных обществ».

Идея «царской» власти на Руси во второй половине XV - первой трети XVI вв. развивалась по двум направлениям. Первое направление было связано с вопросом национального освобождения. Так, титулы «царь» и «самодержец» долгое время (до 1480 г.) рассматривались русскими книжниками по преимуществу только в контексте суверенного правления. Второе направление связано с формированием централизованного Московского государства (с конца XV в.), когда остро ставился вопрос о новых принципах церковно- государственных и вассально-подданнических отношений. В этой связи титулы «царь» и «самодержец» постепенно стали применяться для характеристики политического режима внутри страны.

Сама эволюция воззрений русских книжников на сущность и характер «царской» власти в период со второй половины XV - по первую треть XVI вв. также проходила в двух направлениях. Во-первых, от признания великого князя одним из православных царей, блюстителем, покровителем и защитником православного христианства на территории русских земель, к признанию московского государя единственным православным государем, ответственным за судьбы вселенского православия. Во-вторых, от церковно-религиозных прерогатив «царской» власти к декларации ее религиозно-политических принципов, которые со временем составили идеологические основы власти московских государей.

В 70-х - 90-х гг. XV в. возможное получение «царского» титула московским государем приобретает характер признания его как суверенного религиозно-политического главы всего православного населения русских земель, единственного легитимного государя, представляющего Русь в международных отношениях, покровителя и защитника русской Церкви. Параллельно Московское государство начинает именоваться «царством». С этого времени «царский» титул русских князей стал употребляться во всех сферах жизни и деятельности русского государства.

Следует отметить, что ни один автор второй половины XV - первой трети XVI вв. не представлял «царскую» власть совершенно неограниченной. Русские книжники единственной формой управления государством признавали единовластие, которое в это время трактовалось как «самодержавие», противопоставляя его произволу боярско-княжеского многовластия. Государь московский, приняв титул «царя», становился гарантом «правды», то есть гарантом соответствия политической и судебной практики законодательным нормам. Одновременно его воля в силу данной обязанности представлялась выше любого законодательного акта.

Понимание необходимости заботиться не только о телесном, но и душевном спасении своих подданных, как важнейшей задачи правителя, в начале XVI столетия выразил Иосиф Волоцкий, а также автор «Похвального слова великому князю Василию» и митрополит Макарий в одном из своих посланий молодому Ивану IV. Важно отметить, что понимание этой колоссальной ответственности сквозной нитью проходит через все полотно русской истории. В рамках русской религиозно-политической мысли происходит формирование представления о власти как религиозном служении, долге.

Уже при Иване III, а ещё более при Василии III верховная власть стала окружать себя тем загадочным ореолом, который так резко отделил московского государя от всего остального общества. Посол германского императора С. Герберштейн, посетивший Россию в 1517 г. при Василии

Ивановиче, был поражён беспредельностью княжеской власти: царь, по словам посла, «имеет власть как над светскими, так и над духовными особами и свободно, по своему произволу, распоряжается жизнью и имуществом всех».

С традиционной для русского книжника трактовкой учения об ответственности монарха выступил Иосиф Волоцкий. Преподобный распространяет ответственность правителя перед Богом не только за свои собственные грехи, но также и за грехи подданных: «Получив от Бога царский скипетр, след за тем, как угождать Давшему его тебе, ведь ты ответишь Богу не толко за себя: если другие творят зло, то ты, давший им волю, будешь отвечать перед Богом». В схожем духе рассуждал также монах Акиндин в первой четверти XIV века.

Наиболее последовательно в русской традиции мысль о возможности неподчинения неправедному правителю отстаивал Иосиф Волоцкий. В «Просветителе» преподобный пишет: «Если же некий царь царствует над людьми, но над ним самим царствуют страсти и грехи: сребролюбие и гнев, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего -- неверие и хула, -- такой царь не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель. <.. .> И ты не слушай царя или князя, склоняющего тебя к нечестию или лукавству, даже если он будет мучить тебя или угрожать смертью. Этому учат нас пророки, апостолы и все мученики, убиенные нечестивыми царями, но не покорившиеся их повелению». На основании этих слов представляется довольно трудно согласиться с мнением М. Дьяконова об обожествлении личности царя в построениях преподобного. Иосиф вслед за Агапитом говорит скорее именно об обожествлении власти монарха, полученной от Бога. Митрополит Даниил в

слове о повиновении властям повторяет доктрину Иосифа Волоцкого о неповиновении нечестивым царям.

Наиболее известно высказывание Иосифа Волоцкого, который, обращаясь к царям, пишет в 16-м слове «Просветителя»: «…«боги и сыны Всевышнего» (Пс. 81:6), смотрите же, чтобы не стать сынами гнева, не умереть, как люди (Ср.: Пс. 81:7) и не быть низринутыми во ад, как псы. Итак, уразумейте, цари и князья, и бойтесь Вышнего; я написал это для вашего спасения, чтобы вы, исполнив волю Божию, получили от Него милость, потому что Бог посадил вас вместо Себя на престолах ваших».

Однако встречающиеся в древнерусских текстах наименования царя

«богом» отнюдь не предполагает тождества между царём и Богом, какой-либо реальной общности между ними. «Речь идёт, - подчёркивает семиотик истории и культуры Б. А. Успенский, - только о параллелизме царя и Бога, и сам этот параллелизм лишь подчёркивает бесконечное различие между царём земным и Царём Небесным: и власть князя, и его право суда оказывались в этой перспективе вовсе не абсолютным, но делегированными от Бога на жёстких условиях, нарушение которых приводило к полному расподоблению властителя и Бога, к тому, что Бог отказывался от царя, осуждал его и низвергал».

Тем не менее, выразителем принципа «симфонии» стал преподобный Иосиф Волоцкий, практически дословно повторивший текст предисловия к 6-й новелле Юстиниана в своем знаменитом «Просветителе». Теории «симфонии» в вопросе о взаимоотношениях государства и церкви придерживался также и Максим Грек. По его мнению, задача священства - молить Владыку всех о наших согрешениях, дело царства -- «промышлять о подручных»; первое заботится о просвещении и спасении верных, второе ограждает их, «да опасно и твердо живут».

«Первой и важнейшей задачей светской власти в соответствии с теорией «симфонии властей» является защита веры. В первую очередь, верозащитная функция государства, в лице императора/царя/князя, связана с борьбой с еретическими учениями. <…> Практическим воплощением борьбы с ересями были церковные Соборы, нередко собираемые властителями и редко обходившиеся без их присутствия. <…> Для борьбы с еретическими движениями церковными деятелями допускалась, а порой даже и подчеркивалась необходимость жестких мер. Так, Иосиф Волоцкий призывал властителей не останавливаться даже против казней еретиков, поскольку «если это было повелено об убийцах, прелюбодеях и делающих иные злые дела, то тем более подобает поступать так по отношению к еретикам и отступникам». Схожие мысли высказывали также митрополит Даниил и Максим Грек».

«Другой важнейшей составляющей симфонии властей является стремление к гармонии, непротиворечивости церковного и гражданского законодательства. Законотворческая деятельность императора не была ограничена никем из подданных, что наглядно отразилось в 105 новелле Юстиниана (§4), где говорилось, что Бог подчинил царю законы и что царь сам есть живой закон. Поэтому в сфере ведения государства находятся политические, экономические, гражданские отношения. Вместе с тем, правовая неограниченность государства заканчивалась там, где начиналось совпадение сфер применения светского и церковного законодательства. Предисловие к новелле 137 того же кодекса, закрепляя постановление IV Халкидонского Собора, гласящее, что все законы, противоречащие канону, не имеют силы, провозгласило: «Церковные законы имеют такую же силу в государстве, как и государственные: что дозволено или запрещено первыми, то дозволяется, и запрещается и последними. Посему преступления против первых не могут быть терпимы в государстве по законам государственным». А в 131-ой новелле Юстиниан принимает таким каноном правила Вселенских Соборов и все ими утвержденное, т.е. правила св. Апостолов, Поместных соборов и отцов».

При сыне Ивана III Василии III представление о Москве как о единственной хранительнице православных традиций еще больше закрепилось в сознании русской интеллектуальной элиты того времени. Именно при Василии III была сформулирована знаменитая идея «Москва - третий Рим», создателем которой был инок псковского Елеазарова монастыря Филофей. В письме московскому дьяку Мисюрю Мунехину он сформулировал идею священной вселенской державы, согласно которой Москва стала законной наследницей предшествующих мировых держав: два Рима пали, а третий Рим - Москва - стоял и стоять будет вечно, а четвертому Риму не бывать.

Внук Ивана III Иван IV (Грозный) стал непосредственно претворять в жизнь представления о священной мировой державе. Согласно византийской традиции священная мировая империя должна иметь своего царя и независимую церковь во главе с патриархом. Первым шагом на пути создания мировой православной империи, по сути Pax Rossica, стало принятие Иваном IV в 1547 г. царского титула. Впервые венчанный царь осознавал ответственность присвоения этого титула, поскольку дипломатическая иерархия средневековья четко определяла статус «царств» того времени - царский титул признавался за византийскими императорами, германскими императорами и наследниками Золотой орды. Иван Грозный стремился встать наравне с императорами византийскими и германскими и окончательно избавиться от унизительной зависимости от ордынского наследия, сравнявшись статусом с бывшими золотоордынскими ханами, именовавшимися на Руси царями. Покорив Казань и Астрахань, Иван Грозный относительно законно начал титуловать себя царем Казанским и Астраханским. Юридическое подтверждение титула московского царя произошло только в 1561 г., когда собор Константинопольской церкви провозгласил Ивана Грозного «царем и государем православных христиан во всей вселенной». В том же 1561 г. константинопольский патриарх и другие вселенские патриархи признали царский титул Ивана Грозного и провозгласили его единственным защитником мирового Православия. Великий князь Московский получил законное право титуловаться царем и владыкой всех православных христиан, а также считать себя наместником Бога на земле.

2.6 Учение о царской власти в посланиях Ивана Грозного

грозный религиозный культ царь

Время Ивана Грозного неизменно привлекает к себе внимание историков со времен Карамзина и до нашего времени. Это время огромного роста международного авторитета России и одновременно укрепление централизованного самодержавного государства. И в центре всех этих событий стоит первый русский царь - правитель, политик, воитель, писатель и поэт, одновременно и сильная личность, и человек со сложной трагической судьбой. Послания Ивана Грозного - незаменимый исторический источник по эпохе его царствования, значение которого вряд ли до сих пор оценено по достоинству.

«Тексты этих посланий выдают в Иване Грозном одного из самых образованных людей своей эпохи и тем самым подтверждают свидетельства о нем его современников. По общему признанию последних, этот государь превосходил знанием Священного Писания даже многих церковных деятелей, причем не только русских, но и чужестранных. Так, он смело вступал в публичные дискуссии о вере с посещавшими Москву католиком Антонио Поссевино и протестантом Яном Рокитой. При этом неоднократно уличал их в неправильном цитировании Библии и в противоречивости высказываний. Высокой образованности Ивана Грозного отдавал должное и такой современник царя, как бывший его воевода, ставший с 1564 г. самым яростным его противником, Андрей Курбский. «Ведаю тя во священных писаниях искусна», -- признавал он в своих посланиях царю».

Послания Ивана Грозного содержат в себе ценнейшие сведения о религиозных, исторических и философских взглядах царя Ивана IV, его представления о природе и сущности собственной власти. Для нас важность изучения сочинений Ивана Грозного состоит в возможности сравнения содержащихся в них идей с разработанным христианскими писателями и

богословами в течение веков учением о царской власти, о причинах ее бытия, ее содержании, механизмах ее функционирования и пределах ее внешней власти. Кроме того, изучение сочинений позволяет реконструировать, насколько возможно, сложную и многомерную личность первого русского

государя, чтобы потом максимально сопоставить его религиозно-политические взгляды на власть с их осуществлением в жизни, поскольку концентрация только на практической стороне деятельности первого русского царя уже не раз ставила в тупик даже самых талантливых исследователей. Поэтому трудно не согласиться с утверждением Т.В. Чумаковой, которая, немного впрочем, утрируя ситуацию, очень точно замечает, что для понимания личности Грозного «вряд ли нам помогут свидетельства современников, часто переполненные сплетнями и мифами, а порой просто пристрастные. Разгадку можно найти, лишь исследуя огромное письменное наследие царя Ивана IV»1.

«Если задачей Курбского, по меткому замечанию Д.С., было «оправдать себя в глазах общественного мнения России и в Польско-Литовском государстве, но прежде всего в своих собственных глазах», то Грозного можно подозревать «иногда в лукавстве мысли, иногда в подгонке фактов, но самый тон его писем всегда искренен».

И особая ценность для нас эпистолярного наследия Ивана Грозного состоит именно в том, что он, будучи сам царем и самодержцем, выразил в своих работах понимание сущности собственной власти, и мог при этом говорить абсолютно искренне, так как ни от кого не зависел в своих высказываниях. Ему, как Курбскому, не надо было оправдываться ни перед кем в своих взглядах и поступках. В своих посланиях Иван IV высказывает не cтолько политические взгляды и убеждения, сколько очень четко показывает свои убеждения религиозные, которые не оставляют никаких сомнений в том, что Иван IV был искренне верующим человеком. И эта сторона в его посланиях проступает заметно сильнее, чем его политические воззрения.

Высочайший уровень образованности, несомненный талант писателя и полемиста, способного не столько подавить, сколько убедить собеседника, убежденность самого Ивана IV в собственной правоте делают настолько жалкими аргументацию Курбского на фоне взглядов царя, что даже не склонные к возвеличиванию Грозного историки признают его аргументы несравнимо более весомыми, отказывая, вместе с тем, беглому князю в наличии четкой, продуманной позиции. Тот же В.О. Ключевский, при всей своей критичности к Грозному как к писателю и государственному деятелю, замечает в то же время, что Курбский, «резко осуждая московское прошлое, ничего не умеет придумать лучше этого прошлого». Схожей позиции придерживается и Я.С. Лурье: «Никакой программы государственного устройства, отличного от существовавшего в те годы на Руси, Курбский в своих сочинениях не предлагает. Он упоминает о "свободах христианских королей", издавна существующих в Польско-Литовском государстве, но в чем именно заключаются эти свободы, на чем они основываются, не говорит ни слова2.

В.В. Шапошник не только считает, что «у Курбского в действительности нет стройной, непротиворечивой теории о царской власти, кроме общих слов о необходимости повиноваться хорошим советникам», но и «сам Курбский и его сторонники (если таковые были) не имели все же четкого представления о том, что же они хотят получить в итоге». Он вполне справедливо полагает, что «теория Курбского вела Россию в конечном итоге к политическому устройству, сходному с польской действительностью середины XVI в.». К чему привела польское государство его политическая действительность, хорошо известно, а потому совершенно понятно, что ждало Россию, пойди она по пути ближайших западных соседей.

Как мы уже отмечали, очень важное место в сочинениях Ивана Грозного занимают вопросы, связанные с организацией властных отношений. Эту теорию можно назвать теорией «православного христианского самодержавия». Именно так Иван Грозный определил существо своей царской власти. При изучении религиозных воззрений Ивана IV на самодержавную власть особое внимание нами уделяется к поиску в его сочинениях и анализу следующих аспектов учения о царской власти:

представление о божественном происхождении царской власти;

принцип наследственности царской власти;

функция устроения действительности в соответствии с нормами христианской религии как особой и важнейшей функции монарха;

принцип единства и неограниченности власти правителя;

принцип ответственности властителя не только за свои дела, но и за грехи подданных;

представление о пределах власти монарха;

теория «симфонии властей» как реальный принцип взаимоотношения светской и духовной властей.

В своем Первом послании к Курбскому царь выстраивает такую систему аргументации, в основе которой находится заявленный им в самом начале письма религиоцентристский аспект. Его подход к обсуждаемым темам очень далек от неких отвлеченных теоретических построений. Еще в заглавии письма следует классификация Курбского как крестопреступника (клятвопреступника), то есть человека, который нарушил клятву на кресте, совершив один из наиболее тяжких грехов для христианина. И это очень важно: не изменником родины называет его Грозный, а именно крестопреступником, человеком, изменившим своей крестоцеловальной клятве, но изменившим не царю, а Самому Богу.

Начальная часть послания Курбскому абсолютно четко показывает основополагающее, фундаментальное основание, на котором стоит автор. Иван IV пишет: «Бог наш Троица, иже прежде век сый и ныне есть, Отец и Сын и Святый Дух, ниже начала имеет, ниже конца, о Нем же живем и движемся, имже царие величаются и силнии пишут правду». Таким образом, этот религиоцентристский аспект Грозный сразу заявляет очень четко, недвусмысленно давая понять абсолютную для него точку отсчета - надмирную власть Бога, а также ту цивилизацию, в рамках которой он осуществлял свои властные полномочия. Тот же самый принцип, с некоторыми вариациями в зависимости от характера документа и его адресата, присутствует и в преамбулах всех остальных посланий Грозного.

В своих посланиях Иван IV отстаивает идею Божественного происхождения власти. Уже в преамбуле своего Первого послания царь пишет:

«Сего убо Православия истиннаго Росийскаго царствия самодержавство Божиим изволением почен».

В послании Полубенскому он обращается к библейской истории о поставлении царя израильскому народу: «не восхотеша Иизраилтяни под Божиим имянем быти и водими быти праведными слугами его, просиша себе царя, и Богу вельми на них за сие прогневавшуся и дасть им царя Саула. И много напасти претерпеша, и Бог милосердова о них, и воздвиже им праведника Давида царя и царьство распространи. Се первое благословение царству бысть: Бог, сходя к немощи человечестей, и царство благослови». Таким образом, грех израильского народа заключался не в том, что он попросил себе царя, а в том, что не захотели израильтяне жить «под Божиим имянем», то есть отказались от непосредственного управления ими Богом. Господь же, хоть и прогневался на них, но, тем не менее, царя дал, и фактически благословил царство. Именно в этой богоустановленности и Божьем благословении царской власти кроется ее высокое значение. Поэтому принятие царского титула как «помазанника Божия» становилось актом сакрализации власти монарха, а как следствие и ее легитимации. В этой связи любой беспорядок, любое выражение недовольства властью совершенно логично рассматривается как посягательство на само Божественное мироустройство, на Богом установленный миропорядок. И власть, доставшаяся Грозному от предков, носит именно такой характер.

Увещевая Курбского в необходимости подчиняться власти, Грозный пользуется формулой, выраженной апостолом Павлом в послании Римлянам:

«Нет власти не от Бога» (Рим. 13, 1). А после поясняет: «Смотри же сего и разумей, яко противляяйся власти Богу противится; аще убо кто Богу противится, - сей отступник именуется, еже убо горчайшее согрешение. Сие же убо реченно бысть о всякой власти, еже убо кровми и браньми приемлюще власти. Разумей же реченное, яко не восхищением прияхом царство; тем же наипаче, противляяйся власти, то и Богу противится». Интерес в этой фразе представляет мысль Грозного о том, что даже власть, установленная ценой крови и войны, тем не менее, имеет своим истоком Божественное происхождение. И здесь заложена глубокая мысль: Грозный говорит об институте власти в целом, независимо от личности самого правителя. Это очень важно осознать, чтобы в последующем правильно суметь оценить взгляды царя и исходящие из них поступки.

Далее в своих посланиях Иван Грозный утверждает принцип наследственности и преемственности власти, что, по его мнению, утверждает ее законность, ее легитимность по сравнению с другими царствами, где власть осуществляется по «многомятежному человеческому хотению».

С точки зрения Ивана Грозного, православное христианское самодержавие - это прежде всего династийная власть, т. е. власть, передающаяся в течение многих веков в рамках одной династии государей. По мнению Ивана Грозного, именно многовековая династийность монархической власти является признаком величия государства. Поэтому, указывая Курбскому на начало «истиннаго Росийскаго царствия самодержавство» от великого князя Владимира Святого, царь прочерчивает далее династийную линию, по которой это «самодержавство» дошло до него -- смиренного «скипетродержателя Российского царства». «Сего убо православия истиннаго Росийскаго царствия самодержство Божиим изволением почен от великаго князя Владимира, просветившаго Русскую землю святым крещением, и великаго князя Владимира Мономаха, иже от грек высокодостойнейшую честь приимшу… даже доиде и до нас, смиренных скипетродержания Российского царствия». В другом месте своего послания Курбскому царь еще раз подчеркивает Божественное происхождение своей власти и свою родовую преемственность на царском престоле: «Мы же … Божиим изволением и прародителей своих и родителей благословением, якоже родихомся в царствии, тако и воспитахомся и возрастохом и воцарихомся Божиим велением, и прародителей своих и родителей благословением свое взяхом, а чюжаго не восхотехом».

В своих посланиях к чужеземных королям Иван IV в качестве родоначальника своей династии называл в некоторых случаях русского великого князя Рюрика, а иногда и древнеримского императора Октавиана Августа. «Мы от Августа кесаря родствомъ ведемся», - с гордостью сообщал русский царь шведскому королю Юхану III. Приписыванием себе династийной связи с основателем монархии в Древней Римской империи он стремился придать своей власти более высокое достоинство.

Наконец, из слов самого Ивана Грозного совершенно понятно к кому именно он себя возводил. И мифический Прус родословной царя, и фигура императора Августа здесь, мягко говоря, совершенно не при чем. Они играют всего лишь вспомогательную роль в династических конструкциях царя. Через личность древнеримского императора преемственность царского рода восходит к самому Христу, прославившему императора Своим рождением. Об этом событии говорит Священное Предание. Иван Грозный прекрасно знал богослужение, а на Рождество Христово одна из стихир праздника, написанная византийской святой преподобной Кассией (IX в.) и исполняемая на Великой Вечерне, является по сути кратким изложением всей религиозно-политической доктрины Римской империи, переосмысленной в свете Священного Писания и Предания: «Августу единочальствующу на земли, многоначалие человеков преста: и Тебе вочеловечшуся от Чистыя, многобожие идолов упразднися. Под единем царством мирским грады быша, и во едино владычество Божества языцы вероваша». Таким образом, традиционалистская преемственность возводится к высшему из возможных, Абсолютному авторитету. Заканчивает же Грозный выстраивание линии преемственности высказыванием о наследственности, а значит и о законности собственной власти.

Богоустановленную наследственную царскую власть Грозный противопоставляет власти, основывающейся на «многомятежном человечества хотении», то есть выбираемую по воле людей. Такова была власть многих европейских королевских дворов. Об этом Иван IV неоднократно говорит в посланиях Стефану Баторию и Сигизмунду II Августу. «Всемогущия Святыя и Живоначальныя Троицы, Отца и Сына и Святаго Духа во единстве покланяемаго, истиннаго Бога нашего, всеодержительныя десницы его непобедимые милостию мы, смиренный Иван Васильевич, - пишет он в преамбуле послания Стефану Баторию, - сподобихомся носителем бытии крестоносные хоругви и креста Христова Росийскаго царствия и иных многих государств и царств и скифетродержатель великих государств царь и великий князь всеа Руси... по Божьему изволенью, а не по многомятежному человечества хотению...». Особенно ярко эта мысль подчеркивается в письме, написанном царем от имени боярина Воротынского М.И. польскому королю Сигизмунду II Августу: «Наших великих государей волное царское самодержство, не как ваше убогое королевство, а нашим великим государем не указывает никто, а тебе твои панове как хотят, так укажут, занже наши государи от великого Владимера, просветившаго всю землю Русскую святым крещением, и до нынешняго государя нашего их волное царьское самодерьжство николи непременно на государстве, и никем не посажены и не обдержимы, но от всемогущие божия десницы на своих государьствах государи

самодержствуют, а вы потому своих панов рад слушаете, што прародителей твоих гетманы литовские Рогволодовичев Давила да Морколда на Литовское княжество взяли. <...> ...а ты по делу не волен еси, что еси посаженой государь, а не вотчинной, как тебя захотели паны твои, так тебе в жалованье государьство и дали».

Утверждая перед иностранными дворами принцип наследственности царской власти как единственно возможный по образу Небесного Царства, царь одновременно в своих посланиях говорит и о полновластии самодержавной власти, утверждает принцип единства и неограниченности власти царя. При этом важно понимать, что утверждая с исторической точки зрения свою полновластность, Иван Грозный подтверждает свою позицию с точки зрения религиозной парадигмы, и потому чаще всего смысл его речи заключается в том, что русские цари обладают полновластием не потому, что они всегда им обладали, а потому, что они получили свою власть от Бога и только потом уже преемственно друг другу передавали, а значит и сам Иван Грозный имеет власть от Бога, и только он один, следовательно, обладает полновластием. Ущербность власти, выбираемой по «многомятежному человеческому хотению» такой заключается в отсутствии традиционной цепочки преемственности, которая легитимирует эту власть, восходя к общепризнанному для всех христиан Авторитету. Такая, власть не оставляет ее обладателю возможности самостоятельного принятия решений по важнейшим вопросам внутренней и внешней политики.

Выше мы уже приводили яркую цитату из послания польскому королю Сигизмунду II от лица боярина М.И. Воротынского, подтверждающую взгляд царя по этому вопросу. Покажем это и на других примерах. В своем втором послании шведскому королю Иоганну III, происходившему, по меткому замечанию Грозного, из «мужичего рода» Ваза («а то правда истинная, а не ложь, что ты мужичей род, а не государьской»2), царь пишет о власти короля, что отец его Густав среди своих подданных «кабы староста в волости». Таким образом, Иван IV показывает, как отмечает Л.А. Тихомиров, «полное понимание, что этот «несовершенный» король представляет, в сущности, демократическое начало», а представители власти европейских соседей «суть представители идеи «безбожной», т. е. руководимой не божественными повелениями, а теми человеческими соображениями, которые побуждают крестьян выбирать старосту в волости. Вся суть царской власти, наоборот, в том, что она не есть избранная, не представляет власти народной, а нечто высшее, признаваемое над собой народом, если он не «безбожен», а потому «не от народа, а от Божьей милости к народу идет, стало быть, царское самодержавие».

Понимание этого в полной мере присутствует во взглядах первого русского царя. Поэтому в своих посланиях Иван Грозный отстаивает идею единства и никем неограниченной царской власти, кроме как Божественным правом. Ее классическим отображением служит знаменитая формула, сформулированная Грозным в первом послании Курбскому: «А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же». «Логика его рассуждений выверена точно и безупречна. Успешная реализации заложенного в государстве высшего принципа возможна только при том условии, что «во царстве благо будет», то есть в нем должно быть благое устройство. По Грозному, оно заключается в том, что данный Богом государь «содержати царьство и владети, рабом же рабска содержали повеленная». Насмотревшись в детстве на боярский произвол, Иван Васильевич четко осознал, что только единоличная власть государя, помазанника Божьего, способна укреплять и поддерживать целостность государства. Поэтому он выступает против многовластия в любых его формах, в том числе и аристократии».

Правление многих Грозный уподобляет «женскому безумию», ссылаясь на Ветхий Завет: «Горе дому, имже жена обладает; горе граду, имже мнози обладают» (Сир. 25; Еккл. 10, 16). Он говорит, что «многие», как бы они не были разумны и храбры, не имея над собой единоначалия, будут подобны женщине, которая «не может своего хотения уставить - овогда тако, овогда же инако, - тако же убо и многих во царьстве владение - ового убо таково хотение, иного же инако»1. И здесь как яркий пример такого «женского безумия» Иван IV ссылается на свои детские годы, которые пришлись на период «боярского правления», о чем он и пишет в своем послании Курбскому.

Свою позицию Иван IV весомо подкрепляет ссылками на ветхозаветную историю, а также приводит множество примеров из мировой истории, когда, как указывает царь, советники и вельможи, будучи у власти, но не имея единого правителя, стремясь к собственной славе и обогащению, приводили к гибели самые могущественные державы. Обращаясь к Курбскому, царь пишет:

«Смотри же убо се и разумей, како управление составляется в разных началех и властех, понеже убо тамо быша царие послушны епархом и сигклитом, и в какову погибель приидоша. Сия ли убо и нам советуеши, еже к таковей погибели приити? И сие ли убо благочестие, еже не строити царства, а злодейственных человек не взустити и к разорению иноплеменных подати?». Следует обратить здесь внимание на мнение дореволюционного ученого В.Е. Вальденберга, который в своем исследовании верно отмечал, на наш взгляд, что «идеал Курбского не в том, чтобы царь только советовался со своими боярами и принимал во внимание их советы, а в том, чтобы он «слушал советников своих», т.е. подчинялся их советам. Иван Грозный прекрасно понял мысль своих противников, хотя и несколько преувеличил ее»3.

По мнению Ивана Грозного устроение действительности в соответствии с нормами христианской религии является особой и важнейшей функции монарха, потому что такое устроение ведет подвластных ему и самого царя ко спасению.

«Свое назначение в качестве православного царя Иван Грозный видит не просто в управлении подданными, но в заботе о спасении их душ. Этот момент оказывается особенно важным, если рассматривать его в контексте христианских представлений о Страшном Суде в целом, а также всплеска эсхатологических ожиданий того времени. Опираясь на цитаты из Священного Писания, Иван Грозный утверждает, что спасению души могут послужить не только милость, но и страх и суровое наказание, поэтому людям надлежит повиноваться всякой власти, даже если она оказывается жестокой». «Тако же и апостол Павел рече, ты же и сия словеса презрел еси: «Раби, послушайте господий своих, не пред очима точию работающе, яко человеком угодницы, но яко Богу, и не токмо благим, но и строптивым, не токмо за гнев, но за совесть»;

«Како же сего не могл еси разсудити, яко подобает властелем не зверски яритися, ниже безсловесно смирятися? Якоже рече апостол: «Овех убо милуйте разсуждающе, овех же страхом спасайте, от огня восхищающе». Видиши ли, яко апостол страхом повелваетъ спасати? Тако же и во благочестивых царех и временех много обрящеши злейшее мучение». Конечно же, он не считает, что можно с полной уверенностью судить о виновности или невиновности любого человека, но, по мысли царя, казненный безвинно оказывается мучеником, и душа его в перспективе вечности обретает спасение. Поэтому то Иван Грозный и вопрошает Курбского: «Се бо есть воля Господня - еже, благое творяще, пострадати. И аще праведен еси и благочестив, про что не изволил еси от мене, строптиваго владыки, страдати и венец жизни наследити?». Для царской власти допустимо использование «страха, и запрещения, и обуздания», а против злейших и лукавых преступников -- «конечнейшаго запрещения».

По мнению Грозного заповедь о подставлении другой ланиты бьющему дана не для царя. Царь не может допустить над собой бесчинства, тем более

смиряться перед злом, поскольку его задача именно зло это искоренять: «И аще убо царю се прилично: иже биющему в ланиту обратити другую? Се убо совершеннейшая заповедь. Како же царство управити, аще сам без чести будет? Святителем же сие прилично. По сему разумей разньства святительству с царством. Обрящеши же много и во отрекшихся мира наказания, аще и не смертию, но зело тяжкая наказания. Колми же паче во царствие подобает наказанию злодейственным человеком быти».

Здесь необходимо остановиться и обратить внимание на эти слова царя, так как они на деле отражают суровые стороны его политики. Человек, столь глубоко понимающий всю страшную ответственность свою перед Богом, не может быть беспечным в проведении государственной политики, так как знает, что он несет не только личную ответственность, но и ответственность за своих подданных. Поэтому применение различных наказаний, вплоть до самых жестких, становится необходимым действием, совершаемым из самой сути царского долга. Очень точно мысль о наказаниях своих подвластных как обязательном долге царя выразил В.В. Шапошник в своей монографии: «Не случайно Иван пишет о том, что он не дал себя погубить, но погубить, видимо, не тело, которое не будет иметь в вечности особого смысла, а душу - ведь именно гибель души есть настоящая гибель. В том, что, оставляя все как есть, Иван погубил бы свою душу, он не сомневался. В этом случае он бы не смог оправдаться перед Богом за власть, которая дана была ему, не смог бы выполнить свою миссию православного царя, лично отвечающего за всех подданных своего государства. При таком понимании единоличное правление, восстановление установленного самим Богом порядка с помощью сколь угодно жестоких мер было не прихотью, а именно долгом царя».

Иван IV считает, что, несмотря на предстоящий всем людям Страшный Суд, уже в земной жизни грешники не могут оставаться безнаказанными, так как чисто в социальном плане безнаказанность порождает вседозволенность,

которая препятствует достижению благочестия. Поэтому царь как земной владыка должен карать преступников уже в этой жизни, тем самым заботясь о благочестии тех своих подданных, которые еще не ступили на преступную стезю. Грозный пишет по этому поводу: «Аз же исповедую и вем, яко не токмо тамо мучение, яже зле живущим, преступающим заповеди божия, но и здесь праведнаго божия гнева, по своим делом злым, чашу ярости господня испивают и многообразными наказании мучатца; по отошествии же света сего, горчайшая осуждения приемлющее, ожидающе праведного судилища Спасова, по осуждении же бесконечнаго мучения приемлющее. Сице аз верую Страшному судищу Спасову».

Грозный в своих посланиях не дает исследователям «ни малейшего шанса уличить его в деспотизме, кровожадности, в оправдании собственной жестокости правом сильного, то есть имеющего неограниченные права на применение карательных мер монарха, распоряжающегося по своему усмотрению жизнями подданных. Наоборот, в словах Ивана IV чувствуется грусть и сожаление, что приходится прибегать к таким жестким мерам».

«Радовати же о сих одоление ни о чесом, - пишет он Курбскому, - яко своих подовластных изменных сих видети, по их изменах и казнити. Но обаче о сем скорбети подобает, яко сицевых злобесных разумов взястеся, еже во всем богоданному владыце сопротивитися». Грозный подчеркивает, что казни и преследования подданных не доставляют ему никакого удовольствия, а совершать их он вынужден по необходимости: «Подовластных же своих благих благая подаваем, злым же злая приноситца наказания, не хотя, ни желая, но по нужди, их ради злато преступления, и наказание бывает». Тот из подданных, кто «к нам прямую свою службу содевающе, не забывающее порученныя ему службы (яко в зерцале), и мы того жалуем своим великим и всяким жалованьем; а иже обрящется в сопротивных... тот по своей вине и казнь приемлет». Он прекрасно понимает, что слишком большой размах казней губителен для царства: «На заецев потреба множество псов, на враги ж множество вой: како убо безлепа казнити подвласных, имущее разум!».

В основе этих взглядов Ивана Грозного лежит так называемая идея

«царской жертвы», которая в книжности XVI века разрабатывалась, в частности, Ермолаем-Еразмом3. В Первом послании Курбскому царь говорит о своей готовности пострадать за свой народ и даже принять мученическую кончину: «На род же кристиянский мучительных сосудов не умышляем, но паче за них желаем противо всех врагов их не токмо до крови, но и до смерти пострадати. Подовластных же своих благим убо благая подаваем, злым же злая приносятся наказания, не хотя, ни желая, но по нужде, их ради злаго преступления, и наказание бывает». Однако для Ивана Грозного царская жертва предполагает не только личное мученичество за «подовластных», но и готовность погубить собственную свою душу ради спасения душ подданных. Те, кого он казнил, обретут спасение, он же будет отвечать за свои зверства и казни на Страшном Суде.

Если говорить о нравственном императиве Ивана IV, то царь, в отличие от беглого князя, не пытается изобразить из себя святого или праведника. Он четко говорит о том, что, несмотря на свое царское величие, является, по своей сути, таким же человеком, как и все остальные: «Безсмертен же бытии не мняся, понеже смерть Адамский грех, общедательный долг всем человеком; аще бо и перфиру ношу, но обаче вем се, яко по всему немощию, подобно всем человеком, обложен есмь по естеству». Человек по своей природе грешен, и Грозный об этом прямо заявляет: «...паче же и человек есми: несть бо человека без греха, токмо един Бог; а не яко же ты, еже мнишеся быти человека со

ангелы равна». В духе христианской православной традиции Иван IV говорит Курбскому, что если вы называете себя невинными, то совершаете еще худший грех, ибо, сотворив зло, не хотите раскаяться и получить прощение. При этом главную опасность греха Грозный видит не тогда, когда его совершают, а когда «по сотворении познание и раскаяние не имает, тогда убо грех злейший бывает, понеже законопреступление аки закон утверждаетца»2.

Иван Грозный осознает, что совершил много грехов, его творчество, особенно позднее, проникнуто покаянными мотивами. Во Втором послании Курбскому он пишет: «Воспоминаю ти, о княже, со смирением: смотри Божия смотрения величества, еже о наших согрешениях, паче же о моем беззаконии, ждый моего обращения, иже паче Монасия беззаконовах, кроме отступления. И не отчеваюся создателева милосердия, во еже спасену быти ми, яко же рече во святом своем Евангелии, яко радуется о едином грешнице кающемъся, нежели о девятидесят и девяти праведник, тако ж о овцах и о драгмах притчи. Аще бо и паче числа песка морскаго беззакония моя, но надеюся на милость благоутробия Божия: может пучиною милости своея потопити беззакония моя».

Другой основополагающий принцип в теории Ивана Грозного о самодержавной власти - принцип служения власти.

Грозный понимает царскую власть не как набор неких привилегий или символ собственного возвеличения. Он пишет: «Ни о чесом же убо хвалюся в гордости, и никако же убо гордения желаю, понеже убо свое царское содеваю и выше себе ничто же творю». Он понимает царскую власть, по сути, как служение, как долг и стояние перед Богом, такой же как и у всех остальных христиан, только особый - царский. «Паче убо вы гордитеся дмящеся, - пишет государь в первом послании Курбскому, - понеже раби суще, святительский сан и царский восхищаете, учаще, и запрещающе, и повелевающе». Очень точное замечание и укор беглому боярину, потому как Курбский берет на себя, по сути, очень нетрадиционное для того времени право учить другого человека исполнению своего долга. А ведь одно из самых строго соблюдаемых правил традиционной сословной этики средневековья как раз и состоит в том, чтобы не вмешиваться в чужую компетенцию там, где человек исполняет свой долг.

«Почто ж и учитель ми еси, душе моей и телу моему? Кто убо тя постави судию или владетеля надо мною? - спрашивает Грозный Курбского. - Или ты даси ответ за душу мою в день Страшнаго Суда? <...> ты же от кого послан еси? И кто тя рукополагал яко учительский сан восхищаеши?». Очень точный и тонкий вопрос-укол беглому князю со стороны царя.

Особую пикантность ситуации придает тот факт, что сам князь бежал от исполнения своего долга повиновения царю. Тем самым Курбский, по мнению царя, лишний раз показывает свою незрелость как христианин. Тем более, что Курбский заботиться лишь о своей собственной душе и ему придется на Страшном Суде отвечать только за свои грехи, хотя непонятно, как он будет это делать после греха клятвопреступления, в то же время сам Иван IV как правитель должен заботиться не только о своей душе, но и о душах своих подданных. Он прямо говорит о том, что в сферу его обязанностей входит не только забота о спасении собственной души, но и о спасении душ подвластных ему людей: «Но ино убо еже свою душу спасти, ино же многими душами и телесы пещися». Более того, в другом месте послания Грозный еще усиливает этот момент, беря на себя ответственность за совершаемые подданными грехи:

«Аз же убо верую, о всех своих согрешениих вольных и невольных суд прияти ми, яко рабу, и не токмо о своих, но подовластных дати ми ответ, аще что моим несмотрением погрешится». Вот она страшная цена царского служения: отвечать за грехи подданных, «аще что моим несмотрением погрешитца»».

Яркими примерами того, что Иван IV действительно возлагал на себя обязанности религиозно-нравственного руководства, могут служить его богословские диспуты с римским легатом Антонио Поссевино и с пастором Рокитой, в которых он защищал истины православной веры. До наших дней дошел текст ответа царя Ивана Васильевича Грозного Яну Роките, в котором, в частности, есть и такие слова: «О семъ убо во Троицы славимому Богу молимся прилежно, да соблюдетъ нас от неприязни тмы неверия вашего и все православне християнство Руския земли».

Важным моментом православного учения о царской власти является утверждение положения, что самодержавная власть, как бы не была неограниченна политически «снизу», тем не менее имеет свои пределы. В силу этого возникает вопрос: определял ли Грозный хоть какие-то пределы своей власти или она мыслилась им как неограниченная вообще никем и ничем? В.Е. Вальденберг, говоря о понимании Грозным перделов собственной власти, отмечает следующее: «Из того, что Иван Грозный говорит о необходимости сильной власти для поддержания государственного порядка, о неограниченном праве наказания и о безответственности царя, можно заключить, что он не признает никаких вообще пределов царской власти. Такое заключение будет довольно близко к истине: о пределах царской власти у Грозного нет почти ничего». Однако нам представляется, что известный ученый все же неправ, это не совсем так. В частности, Л.А. Тихомиров считал, что «права Верховной Власти, в понятиях Грозного, определяются христианской идеей подчинения подданных. Этим дается и широта власти, в этом же и ее пределы (ибо пределы есть и для Грозного). Но в указанных границах безусловное повиновение Царю, как обязанность, предписанная верой, входит в круг благочестия христианского». Ответственность же царя - «перед Богом, нравственная, впрочем, для верующего - вполне реальная, ибо Божья сила и наказание сильнее царских. На земле же, перед подданными, Царь не дает ответа»2. Об этом пишет и сам Грозный в своем послании в Кирилло-Белозерский монастырь, вспоминая случай, когда он приехал на богомолье в монастырь, но было уже поздно, и помощник келаря монастыря Исайя Немой отказал молодому царю в еде в неположенное для этого время: «А в те поры подкеларникъ былъ у васъ Исайя Немой. Ино хто у насъ у ествы сиделъ, и попытали стерьлядей, а Исайи в те поры не было, былъ у себя в келии, и они едва его с нужею привели и почалъ ему говорити, хто у насъ в те поры у ествы сиделъ, о стерлядехъ и о иной рыбе. И онъ отвечалъ такъ: «О томъ, о-су, мне приказу не было, a о чомъ мне былъ приказъ и язъ то и приготовилъ, а ныне ночь, взяти негде. Государя боюся, а Бога надобе больши того боятися». Етакова у васъ и тогда была крепость, по пророку глаголющему: «Правдою и предъ цари не стыдяхся». О истинне сия есть праведно противу царей вещати, а не инако.