Общественно-политическая деятельность Б.В. Савинкова

Итак, разоблачение Азефа, которое предшествовало назначению Савинкова главой боевой организации, несомненно, оставило тяжелый отпечаток на всех попытках возобновления центрального террора. Прежде всего, потому что двойная игра Азефа выставляла в крайне неприглядном свете тех, кто работал с ним все эти годы и сам террор, как метод политической борьбы. После разоблачения провокации Азефа многие революционеры указывали на порочность террористического метода, утверждая, что он создает идеальные условия для провокации. Однако Савинков не оставлял надежды на то, что без провокатора боевая организация сможет действовать в полную силу. Кроме того продолжение террора было единственным средством, для того чтобы смыть позор с боевой организации.

Условия, в которых находилась боевая организация в 1910-1911 годах, а именно: падение репутации террора, как метода политической борьбы и как следствие уменьшение партийной и общественной поддержки; постоянные подозрения различных, зачастую невиновных ее членов в провокации; устарелость тактики осуществления терактов, -- сильно отличались от условий 1904-1905 года. Но факт остается фактом -- Савинков не смог возобновить центральный террор. Впрочем, единственное, что было в его силах это разработать новую тактику, еще не известную сотрудникам охранки. Но вопрос изобретения новой тактики упирался в новые, недоступные террористам, технические средства, которые должны были заменить бомбы, на другое оружие, подобно тому, как при Азефе револьверы заменили на бомбы.

После роспуска боевой организации в 1911 году Савинкову остается лишь мечтать о цареубийстве, и о создании принципиально новой террористической организации. Участвовать в революции иным образом, кроме, как в качестве террориста он и не собирался, или скорее не мог.

Подведем итоги, в период с 1897 по 1908 год общественно-политическая деятельность Бориса Савинкова претерпевает три метаморфозы: начало революционной деятельности, переход к террористическому методу борьбы, вынужденное прекращение террористической деятельности.

На то, что Борис Савинков стал революционером, во многом, повлияли политические взгляды членов его семьи. Его родители придерживались либеральных взглядов, а старший брат был социал-демократом, это располагало Бориса Викторовича, к тому, чтобы тоже с сочувствием относиться революционным идеям. Причем, надо заметить, что такая семейная общность взглядов, делала некоторые положения в этой мировоззренческой системе координат, например порочность монархии, как политической системы, аксиомами.

Переход Бориса Савинкова от социал-демократов к социалистам- революционерам и от пропаганды к террору можно объяснить несколькими причинами: отсутствием у Савинкова подлинного интереса к социал- демократической программе; его восхищением деятельностью народников; суровыми мерами наказания, которые принимало правительство по отношению к революционерам. Видимо, убийства царских чиновников показались ему более эффективными, нежели перспективы долгих лет пропагандисткой деятельности среди рабочих, в надежде поднять их на восстания. Следует учесть, что при этом, пропаганда тоже влекла за собой довольно суровое наказание. И Савинков узнал об этом не только по собственному опыту, но и по более печальному примеру своего брата Александра.

Начало террористической деятельности Бориса Савинкова ознаменовалось громкими терактами, потрясшими Российскую Империю. Однако в процессе их организации он участвовал на вторых ролях, и положительный для революционеров результат зависел в большей степени от провокатора Евно Азефа.

Не смотря на это, Савинков становится горячим сторонником индивидуального террора, как метода политической борьбы, и практически не участвует в остальных революционных предприятиях, ставших особенно актуальными после революции 1905 года. Именно эта позиция приводит Савинкова в политический тупик, и делает его лишним человеком в революционном движении.

В период с 1897 по 1908 год Борис Викторович, показал себя смелым, упорным и очень работоспособным политическим деятелем. Однако мы не встречаем примеров, принятия им каких-то серьезных и успешных решений, или проявления его выдающихся организаторских способностей, а также целостного понимания окружающей его политической ситуации.

Если мы проанализируем революционные взгляды Бориса Викторовича, то увидим, что они были довольно просты: он считал самодержавное правление врагом, и в силу своей деятельной и смелой натуры желал вступить с ним в борьбу и выйти из нее победителем. О том, что будет после этой победы, он не задумывался, считая рассуждения о государственном устройстве после революции бессмысленной болтовней, «дележом шкуры не убитого медведя».

В 1911 году Савинков покидает Российскую Империю, и вернуться в нее ему уже не суждено, когда он в следующий раз окажется на родине, это уже будет страна с другим государственным строем. Общественно-политическая деятельность Бориса Савинкова за эти 14 лет, претерпевает ряд изменений, но одно остается незыблемым, монарший престол и его непримиримая оппозиция к нему.

2. Б.В. Савинков и Революция 1917 года: борьба против большевизма и Советской власти

2.1 Общественная и публицистическая деятельность Б.В. Савинкова в эмиграции 1912-1917 гг.

С 1908 года, когда Савинков, из-за долгих неудач решает отдохнуть от террора, он живет в Европе, лишь несколько раз выезжая в Россию, для попытки организации цареубийства1. Пока Борис Викторович находится во Франции, он заводит дружбу с литераторами «круга» Зинаиды Гиппиус, входит в парижскую масонскую ложу2. Впрочем, для Савинкова масонство было не более, чем увлечение в одном из писем М. Волошину Савинков пишет: «Боюсь лжи, т.е., что я, в сущности, вовсе не масон»3.

Зинаида Гиппиус хорошо знала не только Савинкова, но и его, на тот момент уже бывшую, жену Веру Успенскую, а так же Азефа4. Перед возрождением боевой организации под своим началом, Савинков некоторое время жил в Париже, и говорил с Гиппиус о необходимости возродить боевую организацию, ради оправдания чести террора5. С Гиппиус и Мережковским Савинков близко сходится в июле 1908 года, во время своего пребывания во Франции, незадолго до разоблачения Азефа. В то же время Савинков под влиянием общения с Гиппиус пишет роман «Конь бледный»6. До «Коня бледного» Савинков пишет некую трагедию, которую Гиппиус оценила следующими словами: «Эстетика второго сорта, и этика того же». Следующий его роман «То, чего не было», написанный немногим позже, полон критики язвительной критики в адрес «мирных» членов партии социалистов- революционеров, далеких от террора и боевой организации.

Савинков обсуждает с Гиппиус и Дмитрием Мережковским не только литературу, но и террор. Мережковский даже уговаривает Савинкова не убивать царя, «не для царя -- а для Савинкова»3. Единственная, на тот момент, реальная деятельность связывающая Бориса Савинкова с его террористическим периодом это посещение вдов оставшихся после погибших террористов, и забота о смертельно больной невесте находящегося в заключении Егора Сазонова. В разговорах Савинков много рисуется, и очень самолюбив, когда Гиппиус сказала ему, что он слабый, Савинков сильно разозлился. В этот же период от Савинкова уходит жена, из-за того, что он регулярно ходит к любовнице.

Кроме писателей и философов Борис Викторович общается и с революционерами, но это либо вынужденно отошедшие от дел бывшие террористы, либо давние эмигранты, чьи бесконечные и, по его мнению, бесплодные рассуждения Савинков всегда презирал. В разговорах с ними Б.В. Савинков, отстаивает позиции «революционного христианства» (поиск обоснований революционной борьбы на страницах Евангелия), изобретенного З. Гиппиус и Д. Мережковским6. Среди революционеров-теоретиков с которыми тогда общался Б.В. Савинков, следует выделить Г.В. Плеханова.

После окончательного роспуска боевой организации, с зимы 1912 года Савинков живет во Франции в Теуле, недалеко от Канн. Он продолжает думать о планах цареубийства, и говорит об этом с Гиппиус и Мережковским, заранее сетуя на безнадежность предприятия, и описывая свое тогдашнее состояние так: за два года разработки плана покушения на царя это «дело так взяло его, целиком, что он сам никуда не двинулся, не мог ничего думать».

В то время, по словам Гиппиус, Савинков еще не опомнился от ликвидации боевой организации. В разговорах о партийных программах Савинков, говорил, что в них «толком ничего не знает». В начале 1912 года Савинков живет в Сан- Ремо при больной чахоткой Прокофьевой Марии Алексеевне, невесте Егора Сазонова. В партии социалистов-революционеров, по мнению Гиппиус, «какие- то нелады, мелкие и нудные», и у Савинкова с Ильей Фондаминским возникают недоразумения из-за романа «То, чего не было». Мережковский строил планы издать сборник, посвященный программным вопросам, партии социалистов- революционеров под редакцией Савинкова и Фондаминского.

В 1912 году за Савинковым прекратившим заниматься политикой еще продолжают следить шпионы Российской Империи. В 1913 году Савинков все живет в Сан-Ремо при больной Марии Прокофьевой. Мария Прокофьева умерла до начала Первой мировой войны.

В 1910-х гг. у Гиппиус складывается впечатление, что Савинков гораздо менее умный человек, чем ее раньше казалось, и в своих воспоминаниях она подчеркивает, что он индивидуалист, причем измученный и озлобленный «часто городящий ахинею. О двух партиях -- мирной общесоциалистической и другой, отдельной, террористической, на суровых «моральных» основах».

В 1914 году, когда начинается Первая мировая война, Савинков не хочет быть пассивным наблюдателем: «Здесь все подтянулись, стали серьезнее и тверже. Точно завинтилась какая-то гайка. Есть очень напряженное, готовое на все ожидание, -- пишет Савинков в Петроград З.Н. Гиппиус. -- Только и брожу, как неприкаянный, и спрашиваю себя: неужели я ни на что не годен?».

Надеясь устроиться военным корреспондентом при французской армии, Б.В. Савинков просит Гиппиус помочь найти приличную журналистскую работу: «Я знаю, что Вам трудно и, может быть, не хочется хлопотать за меня. Но, скажите, как могу я оставаться спокойным? Если Вы мне откажете в помощи, -- я обречен сидеть уже не в водосточной трубе, а в запечатанной бутылке. И это в то время, когда Россия, поистине, в опасности. Я говорю о душевной невозможности быть праздным зрителем того, что будет. Я согласен быть корреспондентом любой (кроме Нового Времени, конечно) газеты и за любое вознаграждение. Лишь бы не ощущать своего гнуснейшего бессилия». Савинков не исключает отправки добровольцем на войну, но, рассчитывая на более значимое приложение сил, не без кокетства рассуждает: «Волонтером, по- моему, можно идти только тогда, когда будет настоящая и большая опасность.

Поэтому сейчас я не предпринимаю никаких шагов в этом направлении».

В это время Савинков, неожиданно для своего окружения, сближается с марксистом Г. Плехановым и вместе с ним издает газету «Юг». С началом Первой мировой войны, в 1914 году, вместе с другим видным террористом -- Моисеенко, Савинков обратился с открытым письмом к эсерам, призывая на время войны отказаться от открытой борьбы против царя, поскольку эта борьба будет использована для военного разгрома России.

Хотя Савинков не участвовал в военных действиях, он по мере сил помогал солдатам, воющим на стороне Антанты. Например, в своем письме к Волошину от 1 июня 1915 года, Савинков упоминает, что у него в доме собираются солдаты, и своем пожертвовании 10 рублей жене французского солдата, для посылки вещей ему на фронт, и 15 рублей русским волонтерам на фронте.

Савинкова тянет в Россию, в июле 1915 года он пишет Волошину: «Ходят слухи об амнистии. Я очень хорошо знаю, что никакая амнистия меня коснуться не может, и все-таки ловлю себя на мысли: «а вдруг?..» Опять томление духа, малодушие и самообман». В том же письме он сообщает, что избегает товарищей по партии потому, что ему скучны их рассуждения. В 1915 году Савинкова пишет материалы для газеты «Речь» и до осени того же года это его единственный доход. Гонорары приходят не регулярно, и денег Савинкову не хватает даже на то, чтобы выехать из Ниццы, где он тогда живет.

Причем свои публикации в «Речи» Савинков называет «коричневой дрянью», а себя «рабом, пишущим ради денег» и просит Волошина их не читать3. Савинков хочет стать волонтером, но не может из-за своего плохого финансового состояния. В сентябре он добирается до Парижа, и планы на жизнь у него следующие: либо уехать в Италию работать военным корреспондентом, либо пойти добровольцем на фронт (Савинков отмечает, что это для него лучший вариант), либо возвращаться в Ниццу, что, по его мнению, равносильно гибели4. Так Савинков характеризует свое моральное состояние:

«Мною владеет один из самых скверных бесов: бес скуки. Может быть потому, что война, а я не на войне, но все, что я вижу кругом, вызывает во мне неодолимую скуку»5. В конце сентября 1915 года французское военное министерство разрешает Савинкову отправляться на фронт вместе с другими журналистами. С этого момента он с перерывами ездит по фронту и местам боевых действий и пишет очерки.

Однако жизнь все равно его не устраивает, в декабре 1915 года он пишет Волошину: «Я влачусь. Пишу мразь. Чувствую себя на дне колодца, где мокрицы и жабы. Пью. Вспоминаю Вас»2. В 1916 году Савинкову по прежнему не хватает денег, не смотря на то, что выходит сборник его избранных статей о Первой мировой войне, и второе издание романа «То, чего не было». Он продолжает печататься в «Речи» и газете «Нива», но это не постоянная работа, и Савинков обращается с просьбой к Волошину куда-нибудь его устроить3. Кроме этого Савинков вынужден зарабатывать на жизнь даже торговлей, в частности вином, в связи с чем не очень хорошо справляется со своей должностью военного корреспондента в газете «Биржевые ведомости», и в марте 1916 его от туда увольняют.

Итак, после окончательного роспуска боевой организации Савинков оказывается выброшен с политической арены, и не может найти себя в мирной и скучной эмигрантской жизни. Два неоднозначных художественных произведения написанных Б.В. Савинковым в тот период посвящены террору и революции, другого материала у него нет. Но от террористического периода в жизни Б.В. Савинкова остается лишь обязанность посещать вдов оставшихся после погибших террористов, и забота о смертельно больной невесте находящегося в заключении Егора Сазонова.

Его увлечение учением Гиппиус и Мережковского о революционном христианстве, и вступление в масонскую ложу, говорит о безрезультатном поиске себя. А единственная более-менее регулярная работа, которую он смог найти -- корреспондент, его не устраивает ни финансово, ни морально. Все вышеуказанное вместе складывается в мрачную для Бориса Савинкова жизнь, и способов изменить ее он не видит.

2.2 Б.В. Савинков и Временное правительство

9 апреля 1917 года, Савинкова вернувшегося из эмиграции, встречают с почестями, как видного борца с поверженным царским режимом. 8 мая 1917 г. А.Ф. Керенский ставший, после ухода А.И. Гучкова в отставку, военным министром назначил Савинкова комиссаром 7-й армии Юго-Западного фронта. Должность комиссаров была введена Временным правительством, которое не доверяло царским генералам продолжавшим командовать войсками и после Февральской революции, Временное правительство «приставило» к ним своих, правительственных, комиссаров, поручив им ведение политической работы. Комиссарами становились в основном выходцы из партий эсеров, меньшевиков и кадетов. Большинство комиссаров были в прошлом: офицерами военного времени, врачами, адвокатами, публицистами, ссыльными поселенцами, членами боевых организации, эмигрантами. Достаточного знания военной среды у этих лиц быть не могло2. Но Керенский считал, что вся активная борьба с развалом в армии, борьба включительно до применения вооруженной силы, почти целиком лежала на плечах комиссаров, военного министра и на армейских комитетах.

Савинкова встречает Россия уже не один год участвующая в Первой мировой войне, из которой подавляющее большинство населения хочет выйти. Одни хотят победить Германию, другие, если перефразировать З. Гиппиус, хотят «победить войну». В 1917 году, до Февральской революции Керенский ходил к Гиппиус и Мережковскому в гости. На кануне Февральской революции в Петрограде стрельба и голодные бунты, не выходящие газеты и манифестации с красными флагами, участников которых «старые казаки» хлещут нагайками, а «молодые казаки» защищают от полиции3. И пулеметы поставленные Протопоповым на крышах домов рядом с Думой стреляющие по революционной толпе. «Все школы, гимназии, курсы -- закрыты. Из окон на Невском стреляют, а «публика» спешит в театр».

Относительно членов Временного правительства Гиппиус делает меткое замечание, что Милюков и Гучков могли только просить чего-либо у царя, а революцию сделали не они, и «они лишь механически остались на поверхности -- сверху. Пассивно-явочным порядком». Они «естественно безвластны», потому, что власть должна быть «дана им сверху»6. Февральскую революцию Гиппиус описывает, как хаос на улицах, убийства городовых, и абсолютное отсутствие правительственных сил и полиции.

2 марта Гиппиус пишет в своем дневнике, об избранном кабинете правительства под премьерством Львова: «революционный кабинет не содержит в себе ни одного революционера, кроме Керенского»8. Еще одна мартовская запись: «Россией уже правит «митинг»9. До Февральской революции Милюков заявлял, клеймя позором монаршее правление: «С этим правительством Россия не может дольше вести войну, не может дать ей хорошее окончание». После свержения царя и установления Временного правительства Россия не могла победить тем более.

«Борис Савинков -- сильный, сжатый, властный индивидуалист. Личник».

- пишет Гиппиус знающая его больше десяти лет. Также она рассуждает, о том, что при взгляде на то какую роль для послереволюционной России может сыграть Савинков, нужно учитывать его десятилетнюю эмиграцию, в которой последние годы Савинков был полностью оторван от России. И высказывает предположение, что он не мог понимать положения России в войне находясь во Франции2. Сходным образом выскажется и сам Борис Савинков, когда его будут судить большевики.

К тому времени, как Савинков возвращается в Россию его отношения с партией социалистов-революционеров совсем испортились. Савинков вспоминает: «Началось с разногласий с ЦК о терроре: ЦК то отменял, то возобновлял террор - семь пятниц на неделе [...] После «То, чего не было» я уже был отверженный и оглашенный. Когда я приехал в 1917 г. в Россию, меня бойкотировали и на фронт послали единственно для того, чтобы я не мозолил глаза».

В то время, в середине июля 1917 года Савинков пишет Гиппиус: «Я с Керенским всей душой»4. Прибыв на фронт, Савинков активно взялся за работу. Матери он писал: «я работаю 16 часов в сутки и не успеваю сделать всего. 10 последних дней возился с крупными волнениями в одном из корпусов, не прибегая к вооруженной силе, добился успокоения. Главнокомандующий меня благодарит»5. В другом письме не без тщеславия он сообщал, что Керенский «при всех» сказал: «Там, где Савинков, там победа»1. В то время про Савинкова много пишут в газетах, в очень хорошем свете2. В последствии А.И. Деникин, критично относившийся к должности комиссаров в армии писал, что Борис Савинков был исключением среди остальных комиссаров: «не будучи военным по профессии, но закаленный в борьбе и скитаниях, в постоянной опасности, с руками обагренными кровью политических убийств, этот человек знал законы борьбы и, сбросив с себя иго партии, более твердо, чем другие, вел борьбу с дезорганизацией армии». Но при этом Деникин замечает, что Савинков «вносил слишком много личного элемента в свое отношение к событиям».

Деятельность Савинкова приобрела такой размах, что некоторые генералы увидали в ней превышение комиссарских прав: он не должен был касаться вопросов чисто военных. Последовали протесты верховного главнокомандующего русской армией А.А. Брусилова и главнокомандующего армиями юго-западного фронта Гутора. Но хода им не давалось. Керенский, по- видимому, рассчитывал удерживать «баланс» между бывшими царскими генералами и «революционными комиссарами» при них. Еще важнее было не обострять ситуацию, в которой находилось командование Юго-Западного фронта, так как ему предстояла сложная боевая операция. Будучи комиссаром 7- й армии, Савинков сблизился с комиссаром соседней, 8-й, армии М. Филоненко, командующим которой был Корнилов. Через некоторое время началось сближение Корнилова с Савинковым.

Увидев обстановку в полках и войсковых организациях своими глазами Савинков приходит к выводу, что русская армия погибает и для ее спасения необходимы решительные и твердые меры, проводимые, при этом, с «осторожной последовательностью», во избежание «вероятных в противном случае потрясений». Ни военное министерство, ни ставка верховного главнокомандующего таких мер, по мнению Савинкова, не принимали. Ставка в связи с тем, что высшее командование и сам верховный главнокомандующий Брусилов «были связанны указаниями, исходившими из Петрограда». Военное министерство -- потому что Керенский руководствовался не только интересами армии, но и настроениями и резолюциями Петроградского совета, «состоявшего в значительной степени из людей или большевистского или циммервальдского образа мыслей, чуждых идее родины, любви к отечеству и заботе о сохранении фронта».

Необходимо пояснить роль Петроградского совета в политической жизни страны в то время. Петроградский совет, в который вошли делегаты от каждой части гарнизона взял на себя роль «сторожевого пса» революции. Им был издан Приказ №1 упраздняющий титулование офицеров, и обязанность низших чинов отдавать им честь и исполнять их приказания вне службы. Одновременно с изданием этого приказа из столицы на фронт были отправлены толпы военных агитаторов, которые должны были растолковывать войскам радикальные политические, социальные и экономические перемены.

Алексеев и главнокомандующие фронтами энергично протестовали против этих мероприятий, призывая военное министерство принять против них надлежащие меры2. Временное правительство, по мнению Каткова, присвоило себе монаршую власть в полном объеме, однако боялось применять репрессивные меры для сохранения дисциплины в войсках. Гучков, а потом Керенский, вообще исключали применение оружия, как способ для восстановления порядка, опасаясь, что подобные меры «только подольют масла в огонь». Правительство ничего не могло сделать с революционной пропагандой в воинских частях.

Последовавший за приказом №1, приказ №2 предоставлял нижним чинам петроградского гарнизона права назначать себе офицеров2. В каждой роте и полку создавались комитеты, 6 марта был создан сводный комитет под председательством генерала Поливанова, задачей которого был пересмотр существующих положений и уставов, в целях приведения их в соответствие с новыми законами3. При этом 7 марта Гучков издал воззвание, в котором говорилось, что приказы №1 и №2 относятся только к войскам Петроградского военного округа, а также звучало предупреждение о том, что завоеванные свободы могут пострадать, если в армии возникнут раздоры или конфликты между офицерами и солдатами.

Но уступки Гучкова петроградскому совету не принесли ему благодарности его членов, наоборот они обвиняли его в превышении данной ему власти и пренебрежении к массам5. Еще 13 марта Петроградский совет издал призыв ко всем воюющим странам заключить мир в ближайшие сроки и отказаться от каких-либо захватнических намерений6. Как пример развала армии, можно привести рапорт генерала А. Е. Гутора, командующего 11-й армией своему непосредственному начальнику генералу Брусилову, от 12 апреля 1917года, в котором докладывалось, что в полках производиться «своеобразный плебисцит»: идти ли весной в наступление или нет? При решении этого вопроса, часть полка высказывается за высказывается против. Так же наблюдаются случаи отказа частей выходить на занятия и на работы; были два случая отказа от заступления на позицию.

Кроме губительных для армии действий петроградского совета, ее боеспособности сильно вредили и большевики. Петроградский совет наводнял Ставку своей газетой «Известия», а большевики находившие содержание «Известий» слишком умеренным распространяли в армии собственные газеты «Солдатская Правда» и «Окопная Правда». Ленин публично поддерживал и оправдывал особую компанию братания с врагом на отдельных участках вдоль всей линии фронта. Организовывались митинги с участием представителей противника, обменивались с ними подарками и заключали местные перемирия. При этом Катков утверждает, что с немецкой стороны братание на Восточном фронте было хорошо подготовленной операцией, проводимой специально обученными офицерами и солдатами.

На этой почве возникали конфликты не только между офицерами и солдатами Российской армии, но и в самих солдатских рядах: низших чинов исполнявших свой воинский долг те, кто братался с врагом считали офицерскими прихвостнями, а пехотные части считали своими врагами артиллерию, которая открывала огонь по немецким позициям, после того, как пехота заключала с немцами самовольное перемирие. Но новый военный министр Керенский, все эти признаки разложения считал не «симптомами общей болезни», а лишь «детской болезнью» новорожденной свободной армии.

В этой катастрофической ситуации, систематического разложения армии во время войны, Борис Савинков пытается бороться с разрушительными процессами и силами, которые способствуют этим процессам. Он пользуясь тем, что из Петрограда ему не поступало никаких инструкций относительно его комиссарских прав и обязанностей, начал действовать «на свой страх и риск» и «приступил в 7-й армии к систематической, а не только словесной борьбе с большевизмом». Однако больших успехов в этой борьбе он не достиг, потому что «далеко не все комиссары считали желательной и возможной решительную борьбу с большевиками». Меры принимаемые Савинковым в должности комиссара 7-й армии остались мерами местного характера, распространявшимися лишь на 7-ю армию, в большинстве остальных армий большевистская антивоенная пропаганда велась открыто и подобные агитаторы преследованиям не подвергались.

При этих обстоятельствах Савинков пришел к следующим выводам: 1) Пока Петроградский совет, не перестанет вмешиваться в руководство государственной политикой и пока не прекратится агитация на фронте, армия будет продолжать разлагаться. И подчеркивает, что разложение армии обуславливалось не только большевистской пропагандой, но и сами фактом митингов в войсковых частях. 2) Пока деятельность военного министерства и ставки будет зависеть от указаний «полномочных органов революционной демократии» невозможно приступить к оздоровлению армии, как в тылу, так и на фронтах.

Придя к вышеуказанным выводам, Савинков развивает деятельность по созданию условий для независимости военного министерства и ставки верховного главнокомандующего, от указаний Петроградского совета. Одним из первых шагов Савинкова на этом пути была рекомендация Керенскому назначить Корнилова главнокомандующим Юго-Западного фронта. Керенский и усмотрел в этой телеграмме превышение Савинковым полномочий комиссара (которые, как мы помним нигде не оговаривались) предложение назначить Корнилова главнокомандующим Юго-Западным фронтом поддержал и исполнительный комитет юго-западного фронта, и 5-го июля (в других источниках 7-го июля) назначение состоялось2. Вступая на должность верховного главнокомандующего Корнилов выдвинул следующие условия: полное невмешательство в его оперативные распоряжения и потому в назначения высшего командного состава; распространение принятых за последнее время на фронте мер и на те местности тыла, где расположены пополнения для армии.

Причинами доверия Савинкова генералу Корнилову можно назвать взятие 8-ой армией под его началом Калуша и Галича2, а так же его действия в период июньского кризиса Временного правительства и суровые меры против дезертиров (смертная казнь), которые генерал не только применял сам, но и убеждал военного министра Гучкова А.И. в необходимости их повсеместного использования на фронтах3. На своем последнем суде, Савинков говорил, что пошел к Корнилову, как к «единственному кто боролся»4. Попытка большевистского переворота 3-5 июля5, скорее всего, поспособствовала решению о назначении Корнилова. А.Ф. Керенский вспоминал об этом назначении так: генерал Гутор (прежний главнокомандующий юго-западного фронта) растерялся и Корнилов был единственным человеком, который тут же на фронте мог его сменить.

Керенский пишет, что зная о катастрофичной ситуации на фронтах, без колебаний согласился с необходимостью введения смертной казни на фронтах7. И перечисляет ряд принятых мер, по противодействию разложению армии: 12 июля Временным правительством единогласно, была временно восстановлена смертная казнь на фронте и введены там же военно-революционные суды. 13 июля военный министр и министр внутренних дел получил право закрывать газеты и журналы призывающие к неповиновению распоряжениям военных властей, к неисполнению воинского долга и содержащие призывы к насилию и побуждающие к гражданской войне.

После этого на Юго-Западном фронте в 8-й, 7-й и 11-й и Особой армиях началась планомерная и решительная борьба с дезертирством и антивоенной агитацией. Савинков высоко оценивал заслуги Корнилова в этой борьбе2. 16 июля в Могилеве, в ставке верховного главнокомандующего проходило совещание по военным вопросам. Генерал Корнилов был приглашен на это совещание с оговоркой, что его отсутствие не должно отразиться на операциях происходящих на Юго-Западном фронте. Поэтому Корнилов не поехал в Могилев, а послал телеграмму с перечнем мероприятий, которые, по его мнению, необходимо было осуществить, помимо уже принятого в тот момент Временным правительством закона о смертной казни на фронте. Корнилов предлагал следующее: 1) ввести деятельность войсковых организаций в определенные законом, точно установленные границы, 2) возвратить дисциплинарную власть начальникам, 3) обратить сугубое внимание на тыл, где запасные полки являлись рассадниками большевизма.

Эта телеграмма содержала основные элементы «корниловской» программы и являлась плодом обмена мнениями между штабом и комиссариатом Юго- Западного фронта. На этом заседании точку зрения Корнилова, в связи с его отсутствием отстаивал Савинков. Эта точка зрения по существу не расходилась с мнением присутствующих на совещании генералов Брусилова, Алексеева, Деникина, Рузского и других. Расхождение намечалось лишь по вопросу последовательности и постепенности. Савинков редактировал телеграмму о введении смертной казни на фронте посланную Корниловом Временному правительству, сгладив ее ультимативный характер, в котором читалась угроза установления военной диктатуры на Юго-Западном фронте. И заявил Корнилову, что меры необходимые для возрождения армии «могут быть безболезненно приняты лишь с согласия Керенского, авторитет которого в тылу и на фронте стоял тогда чрезвычайно высоко». Кроме того Савинков предупредил Корнилова, что будет сражаться, против него, в случае если он попытается организовать вооруженное выступление. На это Корнилов ответил, что тоже «считает такого рода попытку губительной для армии и России».

Керенский согласился с мнениями изложенными в телеграмме генерала Корнилова, об этом Савинков заключает не только из разговоров, но и из того, что после совещания 16 июля, Керенский по его совету назначил Корнилова Верховным главнокомандующим Керенский, согласившийся на назначение Корнилова лишь под давлением комиссаров -- был в ярости и готов был отменить сделанное им назначение. Но выход из конституционного затруднения был найден, М.М. Филоненко комиссар временного правительства и умелый адвокат свел требование генерала Корнилова об ответственности перед народом, к ответственности перед «его единственным полномочным органом -- Временным правительством». Относительно исключительного права Корнилова назначать высших военных начальников, был принят компромисс, что Временное правительство «оставит за собой право контроля этих назначений». Катков утверждает, что в изложении Филоненко Корнилов «в большей или меньшей степени уступил всем требованиям правительства», но предполагает, что Корнилов, возможно, считал, что не пошел ни на какие уступки, а лишь участвовал в детальной разработке условий, поставленных в трех пунктах его телеграммы.

Во время кризиса кабинета Савинкову, при котором составлялся список будущего правительства, казалось, что в нем Керенский оставит за собой только должность министра-председателя и не возьмет никакого портфеля, военным и морским министром станет сам Савинкова, кадетское крыло будет многочисленным, «Чернов и Скобелев вовсе не войдут в кабинет», а вместо них будут привлечены социалисты гораздо более правого направления -- Аргунов и Плеханов. В связи с этим Савинков надеялся, что события 3-5 июля и Тарнопольский разгром убедили Керенского в «неотложности изменения слабой и двойственной» политики, и необходимости «от прекраснодушных слов перейти к суровому делу строительства государственного». Эти надежды не оправдались, Керенский составил список нового кабинета, в который не входил Плеханов, зато туда вошли Скобелев и Чернов, кадетских портфелей оказалось только четыре, Керенский остался во главе военного и морского министерства, а Савинков был назначен в подчиненную должность управляющим военным министерством, а на его должность правительственного комиссара при ставке встал Филоненко.

Савинков утверждает, что при взгляде на эти обстоятельства, он разуверился в возможности добиться изменения в государственной политике, и посчитал, что его деятельность «разобьется о противодействие центрального исполнительного комитета социалистов-революционеров и социал-демократов, и 24, а потом 26 июля он ходатайствовал перед Керенским о разрешении вернуться на фронт. Но Керенский настоял на принятии Савинковым должности управляющего военным министерством. 26-го июля состоялось назначение Савинкова на должность управляющего военным министерством, а через неделю он узнал о существовании в Могилеве заговора, против Временного правительства. Опасаясь, что этот заговор может толкнуть генерала Корнилова на путь вооруженного выступления, Савинков доложил об этой новости Керенскому. Но Керенский отнесся без достаточного внимания, к этому донесению.

Савинков утверждает, что с первого дня вступления его в должность военного министра между ним и Керенским установилось «явное разномыслие», причем не только относительно принципиальных вопросов.

Керенский почти ежедневно возвращался к вопросу об отстранении генерала Корнилова, причем верховным главнокомандующим он хотел стать сам.

По мнению Савинкова, в результате этих действий был упущен благоприятный момент национального подъема, вызванный июльскими днями на фронте и в Петрограде. А вновь составленное Временное правительство он характеризует так: «механическое соединение, то есть пресловутая коалиция» не могла дать стране твердой власти, и социал-демократы по-прежнему продолжали влиять на политику кабинета. Керенский, по мнению Савинкова, колебался, а члены центрального исполнительного комитета социалистов- революционеров и социал-демократов не понимали истинного положения вещей. На совещании в Малахитовом зале ночью 22-го июля, в котором участвовали представители всех политических партий многие речи были проникнуты «неясностью и неопределенностью политических настроений», и из этого собрания Савинков вынес впечатление: что только у меньшинства есть твердое желание возродить армию, а большинство склонно настаивать на партийных разногласиях. Когда председательство Некрасова подходило к концу, было получено сообщение от Керенского в котором он просил разрешения сдать все свои полномочия. 21 июля, в день, когда Некрасов должен был уйти с должности председателя кабинета, он созвал, так называемое «историческое» совещание в Малахитовом зале Зимнего дворца. На него были приглашены лидеры и представители социалистических и либеральных партий, Исполнительного Комитета Государственной Думы и Петроградского Советы, для того чтобы изложить свои взгляды на то, как следует составить новое Временное правительство. В результате Керенскому было поручено создать «правительство общественного спасения». Керенский взял свою отставку обратно и опубликовал заявление, в котором говорилось о необходимости ради спасения родины забыть о партийных распрях, усилить контроль правительства над армией и страной.

Керенский «в первые дни свободы» клялся перед Советами быть «всегда демократией», и одним взмахом пера навсегда уничтожил смертную казнь. После чего его стали носить на руках. Не мудрено, что он не хотел возвращать смертную казнь и ссориться с Советами, ведь этим бы он перечеркнул свои популярные политические достижения.

В ночь на 8-е августа Военным министерством на основании данных контрразведки был составлен список лиц подлежащих аресту, Керенский подписал список об аресте правых, но вычеркнул из списка левых половину, министр внутренних дел Акстеньев, чья подпись также была необходима по закону одобрил весь список правых, но вычеркнул из левого всех, кроме двоих Троцкого и Коллонтай. После этого Борис Савинков придя в гости к Гиппиус и Мережковскому, обрисовал им крайне плачевное положение России в будущем, сказав, что ожидаются территориальные потери и полный внутренний экономический и политический развал. Поэтому нужно ввести военное положение по всей России, и 10 августа в Петроград приедет Корнилов, вместе с которым они пойдут к Керенскому предлагать принятие серьезных мер.

В тот же день Савинков во второй раз хотел уйти в отставку, аргументируя это тем, что его разногласия с Временным правительством слишком велики. но Керенский ему этого не позволил, из «соображений государственных» и согласился с Савинковым по принципиально важному вопросу о смертной казни в тылу5, которую до этого Керенский считал неприемлемой. Деникин считал, что Керенский боялся ухода Савинкова из состава временного правительства по той причине, что это могло подтолкнуть Бориса Викторовича перейти в лагерь заговорщиков при Ставке. А иметь открытым врагом бывшего террориста Савинкова Керенскому не хотелось. 9 августа Савинков снова приходит в гости к Гиппиус и Мережковскому, и излагает им свою идею необходимости триумвирата: Керенский непременно остается во главе государства, а его ближайшими помощниками становятся Корнилов и Савинков. Некоторые же «нежелательные элементы в правительстве вроде Чернова выпадают автоматически» Корнилов, по этому плану, должен был воплощать собой защитника России возрождающего армию, а Керенский и Савинков -- «защита свободы». Гиппиус утверждает, что в тот момент Савинковым двигало лишь «подлинная, честная любовь к России и к ее свободе», а отнюдь не его честолюбие.

Для осуществления этого положения, «то есть для действительной борьбы с большевиками» Керенский согласился на объявление Петрограда и его окрестностей на военном положении и на прибытие в Петроград военного корпуса3. Керенский обвинял Савинкова в том, что тот «питает своей деятельностью надежды контрреволюционеров» и говорил, что ему известен план Савинкова о правлении триумвирата из него, Керенского и Корнилова. 10 августа 1917 года Корнилов по приглашению Савинкова приезжает в Петроград, для того чтобы лично изложить свою программу правительству. Керенский был против этого приезда.

11 августа Савинков вновь заявляет Керенскому, что хочет уйти в отставку. Реакция Керенского на отставку Савинкова 11 августа была довольно эмоциональной. Керенский кричал ему: «Вы -- террористы! Ну, что ж, приходите, убивайте меня». В конце разговора, Керенский заявил, что Савинков напрасно возлагает надежды на «триумвират». В 2 часа ночи 12 августа Савинков позвонил Гиппиус и сказал, что Керенский официально просит его взять отставку обратно, и спросил совета: возвращаться на должность или нет? Гиппиус посоветовала ему вернуться.

20-го августа Керенский уже был озабочен заговором «выросшим в ставке и имевшим свое разветвление в Петрограде», офицеров из числа известных заговорщиков перевели из Петрограда в Москву. В тот же день Керенский посылает Савинкова в ставку верховного главнокомандующего для переговоров с Корниловым3. Первым пунктом переговоров было определение границ той части петроградского генерал-губернаторства, которая должна была оставаться в непосредственном подчинении Временному правительству. Кроме того Савинков, по его словам убеждал, Корнилова продолжать поддерживать Керенского, не смотря на то, что тот находился под сильным влиянием Совета и все оттягивал подписание закона о смертной казни в тылу. К переговорам Савинкова и Корнилова присоединились другие генералы Лукомский, Романовский.

В результате этой поездки Б.В. Савинков смог получить от Корнилова обещание поддержать Керенского, и подробно обсудить противодействие большевистскому вооруженному выступлению в Петрограде. Однако Савинкову не удалось выполнить добиться от Корнилова исключения лиц подозреваемых в антиправительственном заговоре из Союза Офицеров. Корнилов лишь дал обещание лично пресекать любую заговорщическую деятельность, а также перенести комитет Союза офицеров из ставки верховного главнокомандующего в Москву.

26 августа Львов пришел к Керенскому с ультиматумом от генерала Корнилова2. Который заключался в следующем: объявить Петроград на военном положении; передать всю власть, военную и гражданскую в руки Верховного главнокомандующего; отставки всех министров, не исключая и министра председателя, и передача временного управления министерств товарищам министров, впредь до образования кабинета верховным главнокомандующим3. После этого между Керенским и Корниловым состоялся разговор по аппарату Юза, в котором ни слова не было сказано о политическом поручении Львова. Керенский позже объяснял этот факт тем, что в разговоре использовался вид кода, благодаря которому каждая сторона ясно понимала то, что подразумевала другая, - ниспровержение Временного правительства военной силой. Интересно, что когда расследовали обстоятельства Корниловского выступления, Львов во время дачи показаний Следственной комиссии от 5 октября 1917 года, вообще заявил, что не передавал никакого ультиматума, и то, что было им до сих пор опубликовано, писалось под сильным давлением и по настоянию Керенского.

После разговора с Корниловым, Керенский арестовал Львова и предпринял ряд лихорадочных шагов, чтобы подавить то, что он теперь называл «корниловским мятежом». Керенский показал Савинкову текст «ультиматума» подписанный не «Корнилов», а «Львов». Для Савинкова было полной неожиданностью переговоры Керенского с Львовым и поездкой последнего к Корнилову6. Савинков утверждал, что ультиматум Корнилова всего лишь недоразумение, и пытался убедить Керенского продолжить переговоры с Корниловым. Но Керенский на тот момент уже послал Корнилову приказ оставить должность верховного главнокомандующего и покинуть армию.

Корнилов прислал ответную телеграмму, в которой отказывался подчиниться приказанию Керенского. После этого на заседании правительства большинство министров согласилось на предоставление Керенскому диктаторских полномочий, которые он просил.

Когда генерал Корнилов был уволен с должности верховного главнокомандующего, сначала Лукомский, а потом и генерал Клембовский отказывались от предложений Временного правительства его сменить. Корнилов на тот момент уже приказал генералу Крымову двинуть 3-й конный корпус на Петроград и занять столицу, как было предварительно договорено между ним и Савинковым.

28 августа большинство членов Временного правительства даже не знали, считаются ли они еще министрами или нет4. Возникла ситуация полнейшего хаоса и неразберихи, которая усугублялась открытым неповиновением Корнилова. К тому времени, когда Алексеев согласился стать начальником штаба при верховном главнокомандующем Керенском, радикально изменились положение и настроение войск, посланных Корниловым к Петрограду и остановившихся на подступах к городу.

Войскам было сказано, что их посылают для того, чтобы обеспечить правительство военной поддержкой в случае ожидаемого большевицкого восстания. Но 28 августа они узнали, что их верховный главнокомандующий -- мятежник и заговорщик, и что войска собираются использовать для свержения того самого правительства, которое они должны были защищать. Смятение было полным. Также в войсках работали пропагандисты убеждавшие, что восстания 29 августа в Петрограде не предвидится, а правительственный комиссар при Ставке Филоненко 28 августа обратился с воззванием к войскам корпуса генерала Крымова, где обличал генерала Корнилова и утверждал, что они были обмануты своими офицерами. При этом публиковались все более яростные обоюдные обвинения, как от Керенского, так и от Корнилова1. Большевики тем временем создавали военно-революционные комитеты для борьбы с Корниловым. Этими комитетами они воспользовались позже, во время Октябрьской революции. Во время Корниловского выступления в Красную гвардию в Петрограде записалось до 25 тысяч человек. Именно после провала выступления Корнилова, Красная гвардия окончательно оформилась в единую, стройную организацию.

Керенский не соглашался на предложения кадета Кишкина отдать Алексееву пост министра-председателя, или ввести его во временное правительство, говоря: «нет, отдать власть я не могу». Генерал Алексеев, отказавшийся от должности верховного главнокомандующего и принявший должность начальника штаба, при верховном главнокомандующем Керенском, утром 31 августа поехал в Ставку улаживать конфликт Керенского с Корниловым, однако практически безрезультатно.

Временное правительство стало одной из жертв «Корниловского мятежа», после отставки министров 27 августа, Керенский создал нечто вроде директории, состав которой постоянно менялся. А все политические решения принимал Керенский5. Когда Савинков 28 августа сообщил Корнилову, что его разговоры с Корниловым по прямому проводу не привели ни к какому положительному результату, но, тем не менее, следует продолжать попытки достичь примирения Керенский отклонил это предложение и назначил Савинкова петроградским генерал-губернатором, для того, чтобы он организовал защиту столицу от наступающих частей подчинявшегося Корнилову генерала Крымова1. Савинков без колебаний соглашается принять эту должность. Однако Петроградский совет не доверял Савинкову, и решил сохранить в собственных руках контроль над защитой города, избрав Комитет защиты революции под председательством молодого социалиста- революционера П.Е. Лазимира. В распоряжении Совета было, безусловно, больше войск, чем у недавно назначенного генерал-губернатора3. В конце августа в Петрограде был созван съезд мусульманских народностей, когда делегаты этого съезда узнали о конфликте Корнилова и Временного правительства, они встали на сторону последнего восприняв, это продвижение войск, как попытку восстановления монархии, которая ставила под угрозу все перспективы национальной независимости. Поэтому они послали в дикую дивизию следовавшую за Корниловым своих представителей, для того чтобы убедить их остаться верными Временному правительству4. Выступление Корнилова «докатившись до Царского Села, обессилело и распалось само собой». Позже, в своих воспоминаниях Борис Викторович называл выступление Корнилова: «патриотической, но губительной и заранее обреченной на неудачу попыткой».

31 августа Керенский по телефону уволил Савинкова с должности генерал- губернатора. Это вызвало «всевозможные слухи и толкования», а Чернов, на страницах партийного органа социалистов-революционеров «Дело Народа», поднял агитацию в пользу ареста Савинкова. В связи с этим центральный комитет партии социалистов-революционеров потребовал от Савинкова объяснений по делу генерала Корнилова, Савинков ответил, что не может давать объяснений в присутствии лиц, состоявших в каких бы то ни было сношениях с немцами, как например Натсон. После этого Савинкова заочно исключили из партии социалистов-революционеров.

Итак, включившись в политическую жизнь России после Февральской революции Борис Савинков оставляет старых союзников и находит новых врагов. Главной причиной окончательного разлада между Савинковым и партией социалистов-революционеров, и начала его противостояния большевикам становится его провоенная позиция. Стоит отметить, что деятельность Петроградского совета и большевиков в отношении армии сражающейся в войне, на самом деле, была откровенно предательской.

Однако в ходе своей деятельности во Временном правительстве Савинков стремился не только спасти русскую армию, но и воплотить собственные честолюбивые замыслы: кроме укрепления армии, он хотел и укрепления власти в России, посредством создания триумвирата в который должны были войти Корнилов, Керенский и сам Савинков. Это триумвират не состоялся, потому что Корнилов и Керенский не могли договориться друг с другом, кроме того первый был человеком слишком далеким от политики, а второй слишком слабовольным. Борис Викторович в тот период выбрал союзников не способных привести страну в порядок и противостоять большевикам, слажено и планомерно двигавшихся к захвату власти в России. Именно поэтому Савинков впервые в жизни работавший не на подрыв государственной системы, а на ее созидание при всех своих стараниях ничего не достиг.

2.3 Б.В. Савинков в борьбе с большевизмом и Советской властью в годы Гражданской войны

После своего увольнения с должности петроградского генерал- губернатора, Савинков собирался выпускать «правую» газету вместе с казаками, и подумывал отправиться на Дон. 19 октября Савинков был выбран в предпарламент от казаков, и предлагал там выйти на митинг против большевиков1. Позже он также с помощью казаков он хотел отбить у большевиков Зимний дворец, «но дальше разговоров дело не пошло».