Литературный анализ романа "Кюхля"

В деревне Кюхельбекер и сам стремится выглядеть «русским»: он заказывает и себе, и своему слуге Семену крестьянские рубахи, становится защитником угнетенных крестьян, что вновь не приносит ему никаких результатов, и делает спешных отъезд из деревни похожим на бегство. «Нужно было уезжать. Вскоре с Вильгельмом произошло одно событие, вследствие которого отъезд его из деревни стал похож на бегство» - Кюхельбекер рискнул защитить мужика и поднял руку на истязателя-помещика. Так, после наставлений мужа сестры, он вынужден был после непозволительно дерзкого своего поведения из тихой деревни отбыть в Петербург.

В преддверии восстания, особенно важно, что Кюхельбекер в Петербурге снова был растерян - «не создал себе нигде прочного положения». Тут же происходит и отказ от мыслей о Греции, и смерть «ориентира» Кюхельбекера - Байрона. Кюхельбекер признает, что издатель из него никакой - по его словам альманах «Мнемозина» был убыточен Неудачу Кюхельбекера как издателя Тынянов дополняет следующими характеристиками: «издавал он его неуклюже, картинки приложил варварские» Тынянов Ю. Кюхля. СПб., 2012, С. 219, обозначая и обостряя дихотомию «поэт - продавец» (естественно, у «поэтического» Кюхельбекера не могло быть способностей к предпринимательству). По сути, Кюхельбекер, очередной раз оказавшийся в Петербурге, бедствовал. «Не было денег, не было положения, но главное, не было воздуха. Все жили в каком-то безвоздушном пространстве и чего-то ждали» Там же, С. 215.

От безысходности Кюхельбекер, сперва потрудившись на Греча и Булгарина, а затем, попав под влияние Рылеева (Рылеев же, что примечательно, «любил людей, которым некуда было деться» Там же, С. 220). Кюхельбекер оказывается втянутым в Тайное общество и принимает участие сначала в издании альманаха «Полярная звезда», а затем и в восстании 14 декабря.

В главе «Сыны Отечества», рассказывающей о последних годах героя перед восстанием, появляется второй по счету «вставной» эпизод - дневник Софочки Греч, в котором глазами подростка, настроенного по отношению к герою сначала саркастично, описывается поведение «чудака-Кюхельбекера». Кюхельбекер обнаруживает свою мятежную натуру в романе постоянно, но наиболее странным - всеми высмеиваемом, описанным даже с оттенком гротеска, предстает именно в данном фрагменте, что сближает дневник Софочки с лицейским временем. В частности, один из эпизодов, произошедших во время обеда, который описывает Софочка, сильно перекликается со сценой посвящения в лицее. «За обедом задумался, я ему и говорю: "Monsieur Kuchelbecker, отчего вы сегодня рассеянны?" - он отвечает: "Merci, madame, я совершенно сыт". Я со смеху умерла...» В этом фрагменте наблюдается сюжетная перекличка с ошибкой Кюхельбекера, сделанной во время церемонии открытия Лицея: если здесь он отвечает невпопад и называет маленькую девочку «madame», то в лицейском эпизоде, напротив, обращается к императрице «Oui, monsieur».

Описание безобидного чудака - именно таким поэт предстает глазами ребенка - сильно контрастирует с его последующей ролью участника событий 14 декабря. Только случай не позволяет ему стать убийцей члена царствующего дома (в ствол пистолета попадает снег - как когда-то на дуэли с Пушкиным). Так используется прием «удваивания» происходящего, и в случае с «ложным» узнаванием князя, и с пистолетом - идет отсылка к нелепым и комическим ситуациям, что накладывает отпечаток на характер участия героя в несостоявшемся перевороте.

Вообще восстанию посвящается две главы романа: «Декабрь» и «Петровская площадь». С началом главы «Декабрь» происходит характерное для Тынянова резкое переключение с одной темы на другую. Внезапно он начинает рассказывать о смерти Александра I и том переполохе, который начался в императорском дворе. Композиционно это описание близко описанию той сумятицы, которую смерть Александра вызвала среди будущих декабристов, так как это происшествие срывает их планы, однако тут же революционерами замышляется новый план восстания, который не сработал. К этой катастрофе исторического масштаба читатель уже морально подготовлен, даже безотносительно того, что перед нами известнейший исторический сюжет: в романе, и в особенности, в жизни Кюхельбекера, прежде срываются все значимые начинания, что Тынянов подчеркивает и утрирует в каждой конкретной ситуации.

При этом неудача восставших заключается, согласно Тынянову, вовсе не в отсутствии у них четкого плана (хаотично перемещающийся в день восстания Кюхельбекер на этот раз скорее действует в соответствии с общей картиной, чем ей противоречит). Восстание было чем-то большим, чем просто выходом на площадь войск, это была «война площадей», и главную трагедию Тынянов видел в том, что к Петровской площади (к аристократии) не присоединилась Адмиралтейская («с молодой глиной черни»). Как ни странно, подчеркивается таким образом в том числе правота Кюхельбекера в его желании влиться в народ - восстание было бунтом интеллигенции, но далеко было от обывателей. Закономерно, что для Тынянова, поддерживавшего Революцию 1917 года, потому видевшего основной ошибкой декабристского восстания его ориентированность на интеллигенцию, стало решающим фактором, опустившим «чашу весов» на сторону императора.

Несмотря на геометрически точную, данную Тыняновым, «разметку» восстания (у Пущина, ко всему прочему был расчерченный «план города»), в среде декабристов творился хаос, их деятельность была априори противоречива. Они [восставшие] «походили на путешественников, которым оставалось каких-нибудь пять минут до отбытия в неизвестную страну, из нее же вряд ли есть возврат» Тынянов Ю. Кюхля. СПб., 2012, С. 273. Тут находит место и созвучный биографии Кюхельбекера мотив «странствия», в котором нет никакого целеполагания, есть только движение вперед, кроме того, восстание еще и очередное бегство, уход из дома. Кюхельбекер предупреждает Семена, что может и не вернуться, что демонстрирует «отчаянность» происходящего.

После разгрома восставших герой устремляется в настоящий побег (с преследованием), новым путем движется в Европу, которая теперь окажется для него недостижимой. Таким образом, постоянная дублируемость эпизодов у Тынянова зачастую выстраивается по похожей схеме: если в первый раз у героя есть выбор и шансы для «лучшей» жизни, повторение всегда выглядит драматизировано и ознаменует безысходность. «Из Минска в Слоним. Из Слонима в Венгров» и т.д. - глава насыщена именами городов и весей, которые преодолевает бегущий из России Кюхельбекер, пытаясь спасти свою свободу.

Получается, что странствие (начиная с главы «Побег» это становится более очевидным) - это естественное состояние Кюхельбекера, а «остановки», одной из которых стало петербургское ожидание грядущих событий (перед восстанием Кюхельбекер на протяжении нескольких глав пребывает в Петербурге, никуда не перемещаясь) ему вовсе не свойственны - и настолько же чужд был для него революционный план Рылеева. Несмотря на то, что революционным духом герой заразился давно, к кругу заговорщиков он примыкает именно по его воле. Участие в импровизированной революции замещает побег в Грецию и словно бы дает шанс на самореализацию, но и здесь тыняновского героя настигает неудача, от которой не может спасти рывок в свободную Европу - Кюхельбекер схвачен в Варшаве, то есть почти у цели. Погибель настигла Кюхельбекера, опять же, по нелепой случайности: в романе он как будто сам обрекает себя, подходя прямо к офицеру и спрашивая, как ему разыскать Есакова, окончательно же его, как показалось Кюхельбекеру - выдал голос: «глухой, протяжный». Позже Косова в своем очерке напишет, что встреча с офицером (возможно, она действительно была) - результат иррационального поведения Кюхельбекера, будто влекомого «роковой, непреодолимой силой» Тынянов Ю. Кюхля. СПб., 2012, С. 348.

В годы тюремного заключения Кюхельбекер оказывается и прикрепленным к месту (как всякий узник), и обреченным на особого рода странствия. «Из Петропавловской крепости в Шлиссельбург, из Шлиссельбурга в Динабург, из Динабурга в Ревельскую цитадель, из Ревельской в Свеаборгскую» (ср. описание неудавшегося побега из России). Эти перемещения между тюрьмами - издевательский аналог «свободного» существования Кюхельбекера, теперь хаотично и по чужой воле меняющего локации.

Тынянов, таким образом, констатирует, что «путешествия у Кюхли были разные»: по своей воле, «чтобы избегнуть воли чужой», и, наконец, по чужой воле, в «каменном гробу». Последнего рода путешествие «радостно само по себе» - впервые у странствия нет никакой, даже условной цели, герой подчинен воле внешних сил, которые движение направляют. Движение обоза с заключенными сравнивается с «успокаивающим» движением корабля или циркуляцией крови по венам: «Движение, которое в лад с твоей движущейся в жилах кровью». Это описание представляет собой метафору странствия как естественного состояния, которое всегда было присуще герою, но теперь лишено движущей силы «бегства». Кюхельбекер утратил задор, но от этого он не перестал быть странником.

Самое ценное, что есть теперь у героя - его воспоминания, которые он бережно хранит. Тынянов перечисляет их примерно в таком порядке, правда, он вовсе не репрезентативный: «Лицей, Пушкина и Дельвига. - Александра (Грибоедова). - Мать и сестру. - Брата. - И только иногда: Дуню». Дуню герой вспоминает реже, потому что чувства его к ней еще горячи, воспоминания даются ему с болью, зато он буквально живет воспоминаниями о лицее и лицейским друзьях. Недаром с бывшими лицеистами связаны сны героя. Сны -мотив, который появляется только в конце романа, когда реальная, насыщенная событиями жизнь героя по сути уже закончена. Первый сон посвящен рефлексии над событиями декабря 1825ого. Тема казни пяти декабристов, в том числе Рылеева, оркестрируется мотивами детства (как мы видим, проходящими через весь роман). Вместо виселиц Кюхельбекеру снятся качели. Во сне Кюхельбекер хохочет над абсурдом всего им виденного, однако из камеры №16, где сидел Кюхельбекер, несся «удушливый, сумасшедший вой и лай» Тынянов Ю. Кюхля. СПб., 2012, С. 357 - еще одна тыняновская антитеза (снов и реальности).

В крепости Кюхля - снова ребенок, который теряется, и даже теряет счет времени - не зная точно, сколько ему еще осталось сидеть в одиночной камере. Та часть личности Кюхельбекера, которая в романе названа «старшим» - тем, кто сочинят стихи и «назначает воспоминания» - был Кюхельбекер-поэт. Так, две эти ипостаси, которые полярными для Тынянова вовсе не являются, уживаются в одном герое. По сути, они всегда были важны для создания образа героя: наивный, вспыльчивый ребенок и рефлексирующий поэт. По-настоящему емкое - полное противоречий - определение дает Кюхельбекеру дочка коменданта Динабургской крепости: «опасный, но безвредный», намекая на опасный горячий нрав, который настоящего вреда не несет - и в тексте романа эта ни раз подтверждается.

В главе «Крепость» большое значение начинают иметь даты, столь несущественные для героя. Они вносят в роман диссонанс: то, что описывается в виде исторической хроники для Кюхельбекера уже не имеет никакого смысла. Отдельно обозначены даты - «вехи» переводов Кюхельбекера из одной крепости в другую. Указана дата смерти Грибоедова - 30 января 1829 года - и тут же с этой датой соседствует 20 апреля 1829 года - Кюхельбекер датирует так свое письмо к Грибоедову - мертвому уже на тот момент человеку. Это значит не только, то, что на тот момент категория времени растворилась для героя, но и то, что он постепенно отдаляется от мирской суеты и начинает мыслить иными - вечными - категориями. Для него существует собственный мир - наподобие Элизиума, куда помещаются мертвые поэты - его друзья, и в нем он уже отчасти сосуществует. Именно поэтому он не задумываясь предлагает Пущину по прибытии в Тобольск - свой конечный уже пункт странствия - передать привет их общим почившим друзьям - Пушкину, Дельвигу, Рылееву. Поэтому же в «ином мире» Кюхельбекера (когда он находится в забытье) встречает Пушкин. В этой главе появляется еще и мотив «смерти молодым». Постаревшего Грибоедова Дуня предлагает помнить всегда молодым, «молодым» умрет и Кюхельбекер, ровно потому, что «время для него остановилось», но не остановилось для стороннего наблюдателя. Со стороны все выглядит так, что Кюхельбекер стареет, теряет себя, все больше отдаляется от своих воспоминаний, уже в Сибири он заключает «странный» брак с Дросиадой Ивановной, которая по мнению друзей Кюхельбекера, ему не чета. Пущин с иронией (которая не угасает даже на последних страницах романа) писал Энгельгарту, не переставая высмеивать героя, и о его неравном браке с глупой девушкой, и над смешными проделками «в день объявления сентенции».

Другая дата, которая акцентируется - 14 октября 1827 года, это дата последней встречи Кюхельбекера и Пушкина на станции Боровичи накануне годовщины Лицея. И если для Кюхельбекера это стало памятным моментом, не привязанным ко времени, то существующему «по ту сторону» Пушкину встреча со старым другом стала в романе «поводом» для создания очередного стихотворения к годовщине Лицея. После этого поэты так и не встретятся.

Стихи Кюхельбекера в романе, начиная с периода его заточения и ссылки, тоже больше не звучат. В крепости Кюхельбекер, правда, вспоминает строчки из полюбившихся ему пушкинских цыган, причем следующие: «И всюду страсти роковые, / И от судеб защиты нет» Тынянов Ю. Кюхля. СПб., 2012, С. 355, что вполне созвучно судьбе Кюхельбекера, более того, последнее утверждение напрямую сочетается с пророчеством, которое Пушкин проговаривает герою в лицее, действительно выступая в романе как «пророк».

Между тем, Кюхельбекер до конца жизни чувствует необыкновенную взаимосвязь с Пушкиным. Большая часть стихотворений, строки из которых приводит Тынянов, посвящена Пушкину. По сути, все цитируемые стихотворения, с Пушкиным не связанные, служат для отражения революционного настроения героя и настойчиво в них проводится одна и та же тема - дружбы и духовного единства. Недаром Кюхельбекер в романе проговаривает, что даже Пущин - это «не то». С Пушкиным Кюхельбекера объединяют более возвышенные ценности, чем просто дружеские - особого духовного взаимопонимания достигают поэты на уровне своих стихотворений, так происходило со времен лицейской «Разлуки», которая на самом деле является предчувствием гораздо более долгой и серьезной разлуки, чем просто расставания по окончании лицея. Здесь же уместно вспомнить и о взаимовлиянии литераторов, в частности, о роли Кюхельбекера на становление лирики Пушкина: «В твоих стихах и мое сердце есть», - говорит Кюхельбекер.

В Сибири происходят уже последние странствования Кюхли: Баргузин, Акша, Курган, Тобольск. Эти перемещения происходят уже вне времени (смена лет практически не фиксируется), они механистичны и лишены смысла - Кюхельбекер выброшен из жизни. Приходит пора, наконец, остановиться в Баргузине - это случается, когда герой уже тяжко болен. Преждевременная старость Кюхельбекера в обусловлена не только годами тюрьмы и пребыванием в Сибири, но и сменой времени, уходом друзей: в могиле Рылеев, Грибоедов, Дельвиг, Пушкин. Сердце Дуни (возлюбленной Кюхельбекера) «стареет», и она принимает решение к нему не ехать, хотя моложе своего жениха.

Однако и в Баргузине герой «осесть» надолго не смог: «Вильгельм заметался. Та самая тоска, которая гнала Грибоедова в Персию, а его кружила по Европе и Кавказу, завертела теперь его по Сибири»: он попросил перевода сначала в Акшу, потом в Курган. У Кюхельбекера израсходованы почти все жизненные ресурсы, и с ним осталось только творчество. Подчеркнуто, что среди оставшихся в жизни ценностей у него были «стихи и драма, которая могла бы честь составить и европейскому театру, его переводы из Шекспира и Гете» - в последние годы жизни Кюхельбекер продолжает смотреть в сторону Европы, сохраняет романтические идеалы. Кюхельбекер умирает, когда «творчества» у него уже не остается: поэт просматривает незадолго перед смертью свои бумаги, и «драма ему показалась неуклюжей, стих вялым до крайности <...> Последнее рушилось». После того, как Кюхельбекер вдруг обнаруживает, что стихи его не хороши (хотя он надеется все же, что денег выручить за это удастся немало), начинается его смертельная болезнь.

Последний побег Кюхельбекера - его желание изменить «намеченный» маршрут - происходит уже в конце жизни, при переезде в Тобольск. «-Поворачивай назад, - сказал он ямщику» Там же, С. 389 - внезапно охваченный желанием увидеться с проехавшим мимо князем Оболенским, который был его соседом в заточении. Решение это было импульсивно и внезапно, особенно для находящегося при смерти человека. Случившись практически в финале романа, это действие подтверждает характеристику Кюхельбекера как человека крайне неспокойного, порывистого, что никогда не позволило бы герою «осесть».

Перед смертью Кюхельбекеру грезится Пушкин (умерший, но в видении - живой и веселый), который просит поторопиться. Кюхельбекер отвечает: «Я стараюсь <…> Пора. Я собираюсь. Все некогда» Тынянов Ю. Кюхля. СПб., 2012, С. 392: герой снова отправляется в путь - его жизнь прошла мимолетно и закончилась мыслью «надо торопиться», настолько свойственной поэту тогда, когда он пугал всех своей горячностью. Символично, что завершается роман мотивом вечной дружбы, связанной с юностью. Мысленно герой «там» - с Пушкиным и другими ушедшими друзьями. Здесь же его старое тело, безобразно пожелтевшее лицо, закатившиеся глаза мертвеца. Он резко отделен ото всех, кто его в последние минуты окружает, чужд той жизни, которая всегда была к нему жестока.

Рассмотрев композицию романа, мы можем говорить о необыкновенно плотном переплетении эпизодов друг с другом на разных уровнях. Наличие сюжетных перекличек реализуется как на уровне сюжетообразования, так и на содержательном уровне - такого рода пересечения позволяют акцентировать внимание на принципиально важных мотивах, в том числе развития этих мотивов по ходу повествования, а в некоторых случаях - создавать комический эффект. На протяжении всего романа идет нагнетание обстановки: от романтических чудачеств героя до все более эксцентричных действий - в итоге происходят уже по-настоящему фатальные события, которые меняют ход жизни героя. «Композиционно» возможность соединить между собой сюжетно разрозненные, но связанные тематически эпизоды обусловлена мотивом странствия. Этот мотив определяет «динамику» романа как в прямом смысле - герой нигде не задерживается - сам по себе он является двигателем сюжета, так и на уровне лишенного цельности противоречивого образа героя.

Странствия позволяют увидеть романного Кюхельбекера в разных контекстах. То он герой «без биографии», выброшенный из истории, странник по принуждению, то, напротив, «новатор» и искатель, движимый высокими идеалами. Установки эти противоречивы - это и было для Тынянова, вероятно, основанием сделать героя странником и беглецом. Кроме того, так называемое «бегство» героя - которое являлось «мотивом» для большинства его странствий, впрочем, выходило далеко за границы исключительно физических его перемещений (если считать бегством революцию) - можно включить в романтический концепт «непереносимости» героем окружающей действительности. То есть Кюхельбекер в романе - по сути своей поэт-романтик, стремящийся к идеальной реальности, не склонный к рациональному анализу реальной жизни (в частности - политической ситуации).

При этом нельзя отрицать, что политические темы в романе проводятся весьма настойчиво (особенно это утрирование политической активности героя чувствуется в главе «Европа»), а восстанию посвящено сразу несколько глав, ставших «сердцем» романа. 14 декабря описано подробнейшим образом, день этот становится границей, делящей жизнь героя на «до» и «после». Образ Кюхельбекера - «поэта-новатора» и «революционера» в одном лице, и при этом персонажа «комического», отовсюду изгоняемого - далек от «декабристского» идеала, культивировавшегося в эпоху создания романа, после революции 1917 года. Показательно, что странствия героя после несостоявшейся (проигранной) революции продолжаются, но характер их меняется: Кюхельбекер отныне лишен какого-либо выбора. В связи с этим возникает вопрос, было ли участие в восстании осознанным или его можно трактовать как «бегство» от унылой реальности по аналогии с Грецией.

3. Образ В. Кюхельбекера в «Кюхле» как - «мнимое средоточие романа»

3.1 «Биографический миф» о Кюхельбекере и его интерпретация в романе

Образ «выброшенного» из литературы поэта у Тынянова корнями уходит в то, как Кюхельбекера воспринимали его современниками - окружавшие его литераторы, и в особенности его друзья-лицеисты. Именно период обучения в лицее стал для Кюхельбекера определяющим: в это время происходило его становление как поэта - и одновременно с этим он становится предметом насмешек своих друзей (что, как мы видим из предыдущей главы, нашло подробное отражение в романе). Документально зафиксировано, что творчество Кюхельбекера в лицее высмеивается не просто «на словах», но вплоть до того, что его отрывки из баллад (об Альманзоре и Зулиме) публикуются с критическими комментариями в журнале «Лицейский мудрец» Тынянов Ю. Архаисты и Пушкин // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 87.

Лицейские стихотворения Кюхельбекера казались слишком длинными и нескладными, за что однокурсники их прозвали «клопштокскими» - об этом пишет Тынянов в романе («"Клопшток" - что-то толстое, что-то дубоватое, какой-то неуклюжий ком»). Это, конечно же, во многом игра слов Тынянова, который обыгрывает фамилию немецкого поэта, которая кажется такой же длинной и нелепой, как и фамилия «Кюхельбекер». Однако уже в статье «Архаисты и Пушкин» Тынянов свидетельствует о том, что такое определение для стихов было выбрано по другой причине: дело в том, что уже в лицейское время поэт «уклоняется от обычных метров и тем, и влиянию Парни и Грекура противопоставляет влияние Клопштока, Бюргера, Гельти, Гёте, Шиллера».

Более того, на восприятии поэтического мастерства Кюхельбекера, помимо того, что оно «отличалось» сильно сказывались ошибки, которые он элементарно допускал в русском языке, которым в лицейское время владел не в совершенстве. Как бы Кюхельбекера не пытались высмеять, этот факт для Тынянова не подразумевает поэтическую бездарность героя и невысокое качество его стихотворений. Напротив, в Лицее Кюхельбекеру удается занять собственную «нишу» (сразу же обозначив свои интересы и ориентиры), также у Кюхельбекра в Лицее сложился тесный дружеский круг.

Прежде всего, с поэтом была связана именно немецкая культура и язык (хотя первым языком Кюхельбекера был все же русский, а не немецкий). Это важно в контексте того, что именно он познакомил лицеистов с немецкой стихотворной традицией, и сам был еще долгое время ее приверженцем (подражания Шиллеру - очевидное тому доказательство). В частности, не знавший немецкого Дельвиг, знакомится с немецкой стихотворной традицией именно благодаря Кюхельбекеру. В 1815 г. Кюхельбекер издает книгу на немецком языке «О древней русской поэзии», представляющую собой переводы народных песен, которые становятся его первыми опытами по части народной словесности, к которой Кюхельбекер будет обращаться и далее в своих статьях и сочинениях Тынянов Ю. Архаисты и Пушкин // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 87.

Ссылаясь на «Записку» М. А. Корфа в статье «Архаисты и Пушкин» Тынянов пишет: «Он [Кюхельбекер] принадлежал к числу самых плодовитых наших (лицейских) стихотворцев, и хотя в стихах его было всегда странное направление и отчасти странный даже язык, но при всем том, как поэт, он едва ли стоял не выше Дельвига и должен был занять место непосредственно за Пушкиным».

Помимо «странного» высокопарного языка, которым изъяснялся Кюхельбекер, особенностью его творчества, в том числе предметом насмешек над ним, также становились его «небрежное» обращение с жанрами, которые смешивались в его творчестве, а также его «неразборчивое» отношение к литературным течениям - поэт ориентировался на разных литераторов, в том числе незначительных (среди ориентиров Кюхельбекера - Андрей Тургенев, Николай Глинка, Шишков, Щихматов и т.д.), формируя свою стилистику (и это не могло не импонировать Тынянову, для которого нарушения в традиционной жанровой системе становились одной из главных черт новаторства). Кюхельбекер становился, таким образом, согласно Тынянову, автором новых форм. «Так, своим «Ижорским» он хочет внести в русскую литературу на новом материале форму средневековых мистерий; так, в Сибири он пишет притчи силлабическим стихом, отказываясь от тонического» Тынянов Ю. Архаисты и Пушкин // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 87.

Основная тенденция, которая в 1820-х годах уже укоренилась в творчестве Кюхельбекера - это стремление к «высокой лирике» и «высоким жанрам», что объясняет особый интерес Кюхельбекера к творчеству Державина. Основные идеи Кюхельбекера по поводу современной ему поэзии были сформулированы в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824), в которой, прежде всего, Кюхельбекер заявляет о ценности оды, а также о единственном возможном в его понимании направлении развития русской литературы, в том числе с точки зрения сохранения богатства русского языка - об архаизме, противопоставленном карамзинизму, который влечет за собой «подражание иноземным образцам». Важно отметить, что для Кюхельбекера превозносимая им народность являлась «аналогом» истинного романтизма, а романтизм «европейский» он к моменту создания своей статьи не признавал, за что не раз был критикуем.

Для Тынянова важно, как именно на публикацию «бунтарской» статьи Кюхельбекера отреагировали его современники. Несмотря на ожидаемый поток упреков в адрес поэта, ситуация была далеко не однозначной, и на этот счет мнения разделились - далеко не все современники Кюхельбекера считали его взгляды наивными. Во-первых, современники не могли не оценить того, что статья затрагивала глубокую проблематику, причем не только относительно русской словесности, но и ставила ее в ряд с крупными зарубежными поэтами и течениями. Во-вторых, у Кюхельбекера были сторонники, и отнюдь не только другой известный «младоархаист» Катенин. Очень положительно о статье отзывался Баратынский: «Я читал с истинным удовольствием разговор твой с Булгариным... Вот как должно писать комические статьи!.. Мнения твои мне кажутся неоспоримо справедливыми» Тынянов Ю. Архаисты и Пушкин // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 101. В целом, статья повлекла за собой серьезную волну критики, однако критика эта относилась скорее не к поэтической личности Кюхельбекера, но к его «новому увлечению», его «младоархаизм» вызывал некоторую досаду у современников.

Например, Дельвиг писал: «Ах! Кюхельбекер! сколько перемен с тобою в 2-3 года... Так и быть. Грибоедов соблазнил тебя, на его душе грех! Напиши ему и Шихматову проклятие, но прежними стихами, а не новыми. Плюнь и дунь, и вытребуй от Плетнева старую тетрадь своих стихов, читай ее внимательнее и, по лучшим местам, учись слогу и обработке» Там же, С. 102.

Среди противников Кюхельбекера оказались Тургенев и Вяземский. Последний писал: «Пушкину поклон... Что говорит он о горячке Кюхельбекера? Я говорю, что это пивная хмель, тяжелая, скучная. Добро бы уж взять на шампанском, по-нашему, то - бьют искры и брызжет!» Там же, С. 102. Именно это определение - «горячка» - будет важно в дальнейшем для Тынянова при создании утрированного характера героя, который в романе действительно будет горячиться по всякому поводу. Примечательно, что в романе нет упоминаний о важнейшей в понимании Тынянова статье Кюхельбекера, и ее «настроения» переданы совсем в других, «непоэтических» категориях.

При этом на Пушкина, по оценкам Тынянова, статья произвела огромное впечатление, именно в этот период поэт обращается в своем творчестве к «высокой лирике» и отходит от элегий, и этот процесс предшествует публикации статьи Кюхельбекера, что делает это сочинение еще более близким Пушкину и актуальным. «В конце 1824 г. он писал в предисловии к первой песне «Евгения Онегина», цитируя Кюхельбекера: «Станут осуждать... некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие».

Однако Пушкин «не был склонен к утрированию и идеализации, и не спешил с пренебрежением относиться к прочим жанрам». Ответ Кюхельбекеру он дает в «Оде его сиятельству графу Хвостову», которая представляет собой пародию на одописцев. Учитывая тематику оды - смерть Байрона - стихотворение можно считать не только пародией на оды графа Хвостова, приуроченные к этому событию, но и на иные поэтические отклики, последовавшие за ним, в частности, оду Кюхельбекера. В свою очередь, Кюхельбекер в стихотворении, посвященном Байрону, уже сравнивает погибшего поэта с «русским Байроном» - с Пушкиным.

В том же году Пушкин, согласно Тынянову, предоставляет доказательства того, что и противоположное течение могло находить у него убедительные стиховые формулы: в «19 октября 1825 года» Кюхельбекеру посвящена строфа: «Служенье муз не терпит суеты; / Прекрасное должно быть величаво; / Но юность нам советует лукаво, / И шумные нас радуют мечты…/ Опомнимся - но поздно! и уныло / Глядим назад, следов не видя там. /Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было, /Мой брат родной по музе, по судьбам?...» Тынянов Ю. Архаисты и Пушкин // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 105. Это стихотворение будет также цитироваться в романе, в первую очередь, в контексте «вечной» дружбы между героями, и в этом смысле особенно важны будут для Тынянова строки: «Пора, пора! душевных наших мук/ Не стоит мир; оставим заблужденья!», намекающие на встречу поэтов в ином мире, которая состоится в романе в сознании Кюхельбекера.

Так, отходя от элегических жанров и посланий, Пушкин, тем не менее, не видит будущее русской поэзии в возрождении оды, но говорит о важности трагедии, поэмы, сатиры. Кюхельбекер становится увековечен не только в колких отзывах современников, но и поэтическом творчестве Пушкина, причем основной Пушкинский прием - прием пародии. Если сопоставить рассуждения о роли поэта Кюхельбекера в становлении пушкинской стихотворной манеры с его положениями о пародии - двигателе литературной эволюции, можно отметить, что таким пародийным материалом, способствовавшим успеху Пушкина, стали стихотворения - в первую очередь оды Кюхельбекера, при чем не только поэтический материал, но и концептуальное сопровождение их - «возрождение старых высоких жанров», которое было зафиксировано Кюхельбекером в его теоретических сочинениях.

В статье «Архаисты и Пушкин» Тынянов говорит о том, что суть пародии - как в лицейские времена, когда Кюхельбекер превозносил немецких поэтов-романтиков, так и в годы отхода Кюхельбекера к «высоким жанрам» - это не личное отношение к поэту, а суть сложной литературной полемики о «старом» и «новом», которую развернули Шишков и Карамзин и подхватили «карамзинисты» и «младоархаисты», по сути, речь шла о будущем русской литературы. Кюхельбекер не мог быть персонажем совсем для теории литературы второстепенным уже потому, что в этой дискуссии принимал активное участие, с одной стороны, близок Пушкину и действительно оказывал на него влияние, и с другой стороны, несмотря на его стихийную эволюцию, отсутствие в его творчестве единой стилистической линии, которой бы он придерживался, в статье «О направлении русской поэзии…» высказывался он весьма однозначно и очень смело, по оценкам его современников. Именно эта статья будет для Тынянова чрезмерно важной, в какие-то моменты даже важнее, чем противоречивая лирика героя.

Одной из важнейших задач для Тынянова в «Кюхле» становится показать, как побочный и всеми высмеиваемый персонаж был современниками недооценен. Избегая сглаживания в романе - даже напротив, заостряя момент «второстепенности» поэзии героя Тынянов пытается не сузить текст, зациклившись на неудачах героя, но, напротив, текст расширить, сделать так, чтобы роман вобрал все известные, в том числе довольно неприглядные, факты о герое. Роман был написан с целью раскрывать, а вовсе не нивелировать проблематику «неоцененного таланта». Тот факт, что после прочтения «Кюхли» герой останется без читательского внимания и признания для Тынянова исключен, так как Кюхельбекер - в центре романа, а значит, согласно его теории о герое романа, будет в любом случае притягивать читательское сочувствие. Другой аспект - интерес к личности «проигравшего», которому посвящен роман. Сам факт того, что Пушкин находится в романе где-то на втором плане уже сам по себе парадоксален.

Кюхельбекер - новый герой романа во всех аспектах. Раскрытие такого образа требует совершенно новых художественных приемов. Как уже было сказано выше, основной прием - это пародия. Судя по всему, для Тынянова он совершенно универсальный, особенно гармонично вписывается в его первый роман. В контексте теории пародии биографию Кюхельбекера можно рассматривать как персонажа, которому пародийность была уже изначально присуща. А. Чудаков Чудаков А. О пародии (комментарий) // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М., 1977. - С. 284-309. писал, что, возможно, именно тот факт, что Тынянов долгое время исследовал творчество Кюхельбекера, стало одной из основ теории пародии, которая как будто вытекала из самой биографии Кюхельбекера.

Прием пародии неразрывно связан с предыдущими рассуждениями о том, что Тынянову было необходимо раскрыть проблематику «проигравшего поэта», а значит - поэта, над которым все надсмехались, но при этом за счет пародии достичь эффекта не просто комического, а трагикомического. Чтобы не вызывать у читателя сомнения в том, что все просчеты и «нелепости» Кюхельбекера - это часть авторской иронии, за которой скрывается отнюдь не насмешка, Тынянов прибегает к утрированию событий, а также их намеренному искажению, доводя ситуацию не столько до комизма, сколько до абсурда -один парадоксальный эпизод попросту сменяется следующим не менее парадоксальным. Такое повествование вовсе не предполагает доскональное знакомство с истинной биографией Кюхельбекера, у читателя не может, да и не должно сформировать определенного рода знание о чем-то, что действительно происходило (о том, как в действительности должны быть заполнены незадокуметированные лакуны, узнать не представляется возможным). Это вторая причина того, зачем в романе нужно было прибегать к намеренному искажению. При этом несмотря на обилие очевидных отклонений от документа, «значительно больше случаев, когда статус цитаты трудно установить однозначно. С этим согласуется и самый принцип трансформации материала -- как документального, так и поэтического, опора на «ненадежный» источник, на «гипотезу», наконец, введение в роман заведомо недостоверных версий» Левинтон Г. Источники и подтексты романа «Смерть Вазир-Мухтара»// Тыняновский сборник. Третьи тыняновские чтения, Рига, 1988, с.15.

Кроме того, как мы увидим впоследствии, у Тынянова много сдвигов, касающихся не только взаимодействия с историческим документом. С одной стороны, отсутствие поэтических текстов, заменяется на ничуть не менее «поэтические» поступки вроде желания убежать у Грецию или броситься в пруд. Кроме того, много внимания сам образ героя формируется из внешнего материала. Важнее поступки Кюхельбекера, а не его мысли (и не стихи), мнение о нем других персонажей (собственных рассуждений героя в романе почти нет), общий контекст ситуации (такой же парадоксальный, как и сам герой), куда Кюхельбекер погружен. Биография героя принимает формат, который согласуется с тыняновскими идеям о творческих закономерностях пушкинской эпохи и такой причинно-следственной связи, конечно, не могло быть на самом деле, если только речь не шла о собственных поэтизированных представлениях поэта о себе, которые тоже дополнили обобщенный пародийный образ «выброшенного из литературы» героя.

Перед тем как рассматривать разрывы текста с документом (те, не самые многочисленные, что удалось доподлинно установить), следует более предметно продемонстрировать то, что все ключевые характеристики Кюхельбекера, упомянутые выше и ставшие основой многих сюжетов - преобразованных и выдуманных почерпнуты из воспоминаний о Кюхельбекере его современников - в первую очередь, речь идет о мемуарах Греча, а также о воспоминаниях о лицее Майкова, Пущина, Грота.

Например, Греч дает поэту следующую характристику: «[Кюхельбекер] успел хорошо в науках и отличался необыкновенным добродушием, безмерным тщеславием, необузданным воображением, которое он называл поэзией, и раздражительностью, которую можно было употреблять в хорошую и в дурную сторону. Он был худощав, долговяз, неуклюж, говорил протяжно с немецким акцентом» Греч Н. И.Записки о моей жизни. Л., 1930, С. 76. Здесь практически все сбывается: и добродушие, и тщеславие, и горячность - проговаривает Тынянов в главе, посвященной лицею.

Он же осуждает действия декабристов и сравнивает и его поступок с безумством, а самого Кюхельбекера делает сумасшедшим. «Утверждают, что мятежники 14-го декабря были большей частью лицеисты. Неправда: были два лицеиста, Пущин и Кюхельбекер, да и последний был полоумным».

Очень похожее описание находим у Грота: «представлявший и по фигуре и по всем приемам живой тип немца, был предметом постоянных и неотступных насмешек целого Лицея за свои странности, неловкости и часто уморительную оригинальность. Длинный до бесконечности, притом сухой и как-то странно извивавшийся всем телом, что и навлекло ему эпитет «глиста», с эксцентрическим умом, с пылкими страстями, с необузданного вспыльчивостью, он, почти полупомешанный, всегда был готов на самые «курьезные» проделки... Он принадлежал к числу самых плодовитых наших стихотворцев, и хотя в стихах его было всегда странное направление и отчасти странный даже язык, но при всем том, как поэт, он едва ли стоял не выше Дельвига и должен был занять место непосредственно за Пушкиным». Однако несмотря на то, что опять в отношении Кюхельбекера фигурирует эпитет «помешанный», Грот признает его поэтический талант и всю несправедливость оставляемых в его адрес насмешек. «Кюхельбекер очень рано и так сильно пристрастился к стихотворству, что над его метроманией жестоко смеялись товарищи, и вообще все время в Лицее - за свои смешные стороны - он был жертвой беспощадных эпиграмм и злых шуток. Особенно много эпиграмм на него и его стихоплетство сочинял Пушкин».

С не меньшей иронией, хотя и без резких выпадов к Кюхельбекеру относится Пушкин. В воспоминаниях о лицее Грот пишет: «[Пушкин] снисходительно улыбался Клопштокским стихам неуклюжего нашего Кюхельбекера», очевидно, именно на это высказывание Грота опирался Тынянов, рассказывая о лицейской лирике героя.

Лучший же друг Кюхельбекера Пущин как будто в подтверждении высказывания Грота о недооцененнности поэта открыто не принимает целиком сторону друга в том, что касается поэтического творчества. В своих воспоминаниях Майков приводит слова Пущина о Кюхельбекере (в письме 1845 года к Энгельгардту): «У него все пахнет каким-то неестественным, расстроенным воображением, все неловко, как он сам, а охота пуще неволи, -- и говорит, что наше общество должно гордиться таким поэтом, как он. Извольте тут вразумлять! Сравнивает даже себя с Байроном и Гете; ездит верхом на своем «Ижорском», который от начала до конца--нестерпимая глупость» Грот Я. Пушкинский Лицей (1811--1817). Бумаги I курса, собранные академиком Я. К. Гротом: СПб., «Академический проект», 1998.

Склонность к фантазиям и богатое воображение отмечает и дочь поэта Ю. Косова в очерке, опубликованном в «Русской старине»: «Вместе с чувствительным сердцем - отличительной стороной нравственного существа Вильгельма - было необыкновенное развитие фантазии и восторженности…семи, восьмилетним ребенком он углублялся в рощах Авинорма…громко и восторженно импровизируя сложные рыцарские сказки и поэмы». Тут же она говорит о том, что перечисленные качества были поэту присущи на протяжении всей его жизни: «Вильгельм Карлович в зрелом возрасте вполне проявил то, что обещало его детство: он всегда предпочитал…изящную, так сказать, идеальную сторону - жизни материальной» Косова Ю. Вильгельм Карлович Кюхельбекер: очерк его жизни и литературной деятельности/ Ю. В. Косова, М. В. Кюхельбекер // Русская старина. 1875. №7 (июль), С. 334.

В романе склонность к фантазиям и идеализации (например, тот же неудавшийся побег Верро которое в предыдущей главе мы отметили как начало странствий героя) действительно находит место и в «Кюхле» еще в детстве, а далее реализуется во всех ключевых «побегах»: от желания утопиться в лицейском пруду до идеи бегства в Грецию и участия в восстании на Сенатской площади.

Одним из наиболее ярких примеров критики идеализма Кюхельбекера, доведенного до абсурда - представляющееся скорее сумасшествием - становится Греч, к воспоминания которого Тынянов неоднократно прибегал, но при этом вряд ли мог оценивать как полностью достоверные хотя бы потому, что Тынянову был известен очерк Косовой о биографии Кюхельбекера, опубликованный в газете «Русская старина», где содержались сведения, опровергающие истории, описанные Гречем.

«Записки его [Греча], подобно запискам Вигеля, иногда любопытные, но зачастую наполнены выдумками, тем более оскорбительными, что они сознательны: таковыми выдумками преисполнены отзывы и росказни его о Кюхельбекере. Это тем более удивительно, что Греч писал свои записки в 1858 году, когда был знаком с семейством покойного Кюхельбекера, со многими его родственниками и современниками….эти лица могли бы сообщить Н. И. Гречу достоверные сведения о том, над кем он глумится в своих записках» Косова Ю. Вильгельм Карлович Кюхельбекер: очерк его жизни и литературной деятельности/ Ю. В. Косова, М. В. Кюхельбекер // Русская старина. 1875. №7 (июль), С. 334.

Примером того, как Греч превращает в анекдот один из вероятно имевших место быть эпизодов биографии Кюхельбекера является дуэль Кюхельбекера с Пушкиным по поводу эпиграммы. Греч писал следующее: «Когда его [Жуковского] спросили, зачем он не был, он отвечал: «Мне что-то нездоровилось уж накануне, к тому же пришел Кюхельбекер, и я остался дома». Пушкин написал: За ужином объелся я, Да Яков запер дверь оплошно, Так было мне, мои друзья, И кюхельбекерно и тошно. Кюхельбекер взбесился и вызвал его на дуэль. Пушкин принял вызов. Оба выстрелили, но пистолеты заряжены были клюквой, и дело кончилось ничем» Греч Н. И.Записки о моей жизни. Л., 1930, С. 462. Тынянов этот откровенный анекдот заимствует, преобразует и клюкву убирает. Вместо этого появляется снег - ровно потому, что в дальнейшем именно снегом будет забит не выстреливший во время восстания в князя Михаила пистолет Кюхельбекера. Таким образом, Тынянов суммирует стереотипы о сумасбродстве, о неуемном характере и особой раздражительности и горячности, о странных стихах - гиперболизирует их в романе. На самом деле, пишет Тынянов в статье «Пушкин и Кюхельбекер» какая-то дуэль все же была, но точно не в таком формате Тынянов Ю. Пушкин и Кюхельбекер // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 251.

В одной из частей романа Тынянов в наибольшей степени ориентируется на мемуары - и это глава, посвященная Лицею - она является, по сути, основой для формирования образа героя - ровно потому, что сохранилось множество высказываний о Кюхельбекере авторства его одноклассников. Если, описывая лицейское время, Тынянов берет во внимание именно те характеристики, которые оставили современники поэта, принимая их ироничность и противоречивость (по сути все уничижения в адрес персонажа тут же дополнялись информацией о том, что его поэзия заслуживает внимания), то далее - в главах, посвященных жизни в Петербурге и - особенно - путешествию в Европу - начинаются существенные отклонения от источника. После того, как Кюхельбекер заканчивает лицей и переезжает в Петербург, очень многие детали его биографии корректируются теми линиями, которые хотел бы развить в романе Тынянов: это уже не раз нами проговоренные путь к декабризму и поэтический путь (и в этом контексте Тынянову было интересно наблюдать именно становление поэта-младоархаиста).

Так, обозначая круг общения Кюхельбекера, Тынянов тут же «сводит» героя с одним из инициаторов восстания Рылеевым, а наиболее влиятельными для Кюхельбекера поэтами делает младоархаиста Грибоедова и Жуковского (которого, тем не менее, сравнивает с «сытым котом» - намекая, что это знакомство ассоциировано с «сытой жизнью», которую герой ведет в Петербурге, а затем спешит ее покинуть). В Петербурге нет Гнедича, Бестужева, Туманского, Давыдова и прочих значимых литературных фигур, а главное - нет необычайно важного для Кюхельбекера в то время поэта Баратынского, который на самом деле должен был в Петербурге оказывать на Кюхельбекера не меньшее влияние. Тыняновской выдумкой оказываются и отношения Кюхельбекера к Софи, которые начинаются в его первый приезд в Петербург. Документально подтверждается только то, что в Софи был влюблен Пущин Пущин И. И. Записки о Пушкине // Пушкин в воспоминаниях современников. -- 3-е изд., доп. -- СПб.: Академический проект, 1998, но нет никаких свидетельств о чувствах Кюхельбекера, очевидно, побег в Европу, инициированный не только политическими событиями, но и чувством несчастной любви, больше вписывался в создаваемый Тыняновым романтический образ Кюхельбекера.

Таким образом, в Петербурге Кюхельбекер уже определяется со своими основными поэтическими ориентирами, «побочные» же линии Тынянов исключает. Точно так же происходит и с выбором в дальнейшем поэтической деятельность как основной. Если в воспоминаниях Косовой можно встретить, что Кюхельбекер был очень успешным преподавателем, и ученики «чрезвычайно его любили», то в романе педагогическая деятельность никак не поощряется.

Другой подробно документируемый самим же Кюхельбекером период его жизни - помимо «европейского путешествия» - это период его ссылки, во время которого он, начиная с 1831 года ведет дневник. Однако в эпизодах, хронологически относящихся к периоду после восстания, Тынянов крайне мало (по сравнению с описанием Европы) обращается к сочинениям Кюхельбекера. Так, рассуждения Кюхельбекера о поэзии и искусстве, которые составляли основное содержание «Дневника» в меньшей степени интересны писателю, который показывал время заточения и ссылки героя как его упадок, лишение всех стремлений (однако вовсе не сочетающийся с утратой его «ключевых» для понимания романа характеристик - тяга к странствиям будет проявляться у героя до конца жизни).

Одним из эпизодов, в котором можно зафиксировать наибольшее количество изменений, становится путешествие героя в Европу, на примере которого можно подробно рассмотреть принцип работы Тынянова с документами.

Уже после издания романа «Кюхля» Тынянов посвятит «европейскому эпизоду» отдельное исследование «Французские отношения Кюхельбекера» (1939) Тынянов Ю. Французские отношения Кюхельбекера // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 295-328, где воссоздаст хронологию с событий с опорой на документальные свидетельства. К этому моменту Тынянов уже приобретает архив поэта, который позволяет ему обращаться к более широкому кругу источников, чем при работе над романом. Основным документом, которым пользовался Тынянов уже во время создания «Кюхли» неизменно остается книга Кюхельбекера «Путешествие» (1824, 1825) -- подробный путевой дневник, который поэт вел в Европе, обрывающийся в Париже. Оттуда Тынянов не только заимствовал факты, но и цитировал некоторые фрагменты целиком, заявляя таким образом о вторичности своего текста по отношению к имевшейся у него «документарной» базе. К заимствованиям -- тем более к прямым цитированиям -- писатель подходит избирательно, добавляя в роман лишь отдельные документально подтвержденные эпизоды, которые затем встраиваются в один ряд с вымышленными событиями.

Лишь малая часть жизни Кюхельбекера была столь подробно документирована, как в «Путешествии», однако несмотря на существование этого источника, вокруг некоторых эпизодов «сохранилось много слухов и даже легенд» Там же, С. 308, но не точных свидетельств. Таким является пребывание Кюхельбекера в Париже, где состоялась его знаменитая лекция в «Атенее». Кроме того, «Путешествие» недостаточно насыщено важными для Тынянова эпизодами социально-политической жизни Европы, хотя во время визита Кюхельбекера в Европу общественная жизнь бурлила: разворачивалась революция в Испании, война в Греции, произошло убийство А. Коцебу). Отсутствие подробного описания этих событий у Кюхельбекера может объясняться и цензурными соображениями: он собирался издать книгу «Путешествия» сразу после ее окончания в 1822 г. (в итоге получилось опубликовать произведение отрывками в различных журналах в 1824-1825 гг.) Кюхельбекер В. О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие // Путешествие. Дневник. Статьи./ Издание подготовили Н.В. Королева, В.Д. Рак.Л.,- 1979, С. 650 Большая часть «путевого дневника» наполнена впечатлениями от знакомства с достопримечательностями и произведениями искусства, которые не были включены писателем в роман.

Таким образом, обрывочность сведений, а порой и полное отсутствие достоверного источника становятся лишним поводом для Тынянова прибегнуть к художественному вымыслу в описании европейского путешествия. Однако наиболее значимым для понимания специфики романа является не столько заполнение «пробелов» в биографии и привлечение заведомо «недостоверных» источников, сколько намеренное отступление от исторической достоверности. В некоторых случаях Тынянов намеренно прибегает к изменению хронологии исторических событий - подобные отклонения от источников нагляднее всего демонстрируют ключевые для писателя характеристики героя.

Кюхельбекер отправляется в Европу в качестве секретаря «вельможи» А. Л. Нарышкина 8 сентября 1820 г. Согласно сюжету романа, происходит это сразу после восстания Семеновского полка, свидетелем которого становится поэт. Из романа также следует, что Кюхельбекер находился на тот момент в тесном общении с будущим революционером К.Ф. Рылеевым и был охвачен революционными настроениями. Это первый серьезный ахронологизм. (На такие кардинальные меры, как изменение датировок исторических событий Тынянов идет нечасто, другим таким примером в романе также будет «отсроченная» смерть зятя Кюхельбекера Г.А. Глинки, с которым герой общается в Закупе). В реальности Г.А. Глинка умер еще в 1818 году, а Кюхельбекером весьма почитался.) Восстание на самом деле произошло 16-17 ноября 1820 г.; не существует также достоверных сведений о знакомстве Кюхельбекера с Рылеевым ко времени отъезда. Однако даже если предположить, что знакомство состоялось, Рылеев не мог быть для Кюхельбекера «проводником» революционной идеологии: на тот момент он не был известен ни как литературный, ни как общественный деятель и не состоял еще в Северном тайном обществе Котляревский Н. Рылеев. СПб, 1907, С. 130. Нарушая хронологию, Тынянов усиливает необходимость отъезда поэта из России и в то же время объясняет особое внимание героя к событиям общественно-политической жизни Европы. Об увлечении тираноборческими идеями свидетельствует и цитируемое в романе стихотворение Кюхельбекера «Поэты», приуроченное к ссылке Пушкина. Более того, напряжение перед поездкой в Европу усиливается тем, что к герою в дом после восстания Семеновского полка наведывается «сыщик» с расспросами.