Литературный анализ романа "Кюхля"

Маршрут, который согласно «Путешествию» проделывают Нарышкин и Кюхельбекер, типичен для русских вояжеров, направляющихся в Европу сухим путем: Германия -- Франция -- Южная Италия (собственно Италии Кюхельбекеру увидеть не удалось) -- вновь Франция (пребывание в Париже, оборвавшееся для Кюхельбекера волей французских властей). Известно, что Кюхельбекер возвращался домой тем же путем, которым ехал в Париж -- через Германию, при этом сопровождал его приятель поэт В. И. Туманский (в романе он отсутствует).

Тынянов в «Кюхле» сильно деформирует хорошо известный ему маршрут Кюхельбекера. После посещения Германии путешественники пересекают Рейн и проезжают по северу Франции, после чего оказываются в Париже. Путь обратно проходит через Южную Францию, а затем Италию. О том, как герой в итоге добрался в отечество, Тынянов умалчивает. Такой маршрут позволяет поставить в центр повествования наиболее «политизированный» и важный для сознания будущего «революционера» эпизод: лекции Кюхельбекера о славянском языке и русской литературе в антимонархическом обществе «Атеней» и последствия высказанных героем либеральных идей: бегство с преследованием -- наблюдать за Кюхельбекером приставлен «маленький белокурый человек с водянистыми глазами» Тынянов Ю. Н. Кюхля. СПб,: Азбука, 2012. С. 202- по-видимому, царский шпион.

Кроме того, бегство Кюхельбекера из Франции в Италию, которым заканчивается «европейский эпизод» в романе, теоретически дает герою возможность из Неаполя направиться прямиком в Грецию, чтобы принять там участие в революции, последовав примеру лицейского приятеля Сильверия Францевича Броглио, которого герой случайно встречает в Париже. Встреча является вымышленной, однако в основе этого эпизода лежали реальные мотивы. Не воплотившиеся в жизнь планы бегства в Грецию на баррикады, возможно, действительно возникали у пресыщенного «пресной» Европой Кюхельбекера, однако никакого развития в его судьбе не получили. На самом деле, Кюхельбекер мог быть осведомлен о судьбе своего лицейского приятия Сильвера Броглио, который действительно мог погибнуть в борьбе за свободу Греции в 1821 г. Однако данные недостоверны: в статье «Французские отношения Кюхельбекера» Тынянов ссылается в этом вопросе на исследователя В. В. Вересаева, который в книге «Спутники Пушкина» сообщает о С. Ф. Броглио Вересаев В. В. Спутники Пушкина. M., 1937. Т. I, С. 101что возможно в двадцатых годах он сложил голову в Греции в борьбе за освобождение греков Тынянов Ю. Французские отношения Кюхельбекера // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 322.

Однако Тынянов не располагал точной информацией о смерти Броглио и о том, какие именно факты его биографии были известны Кюхельбекеру Там же, С. 324. По возвращении из Европы Кюхельбекер посвятит Греции ряд стихотворений: «К Ахатесу» (1821), «Пророчество» (1822); в Греции гибнет герой его мистерии «Ижорский» (1835). Упоминания о славе в «чужой стране» можно обнаружить и в ранней лирике героя - в стихотворении «Тоска по родине» (1819), которое приписывается Кюхельбекеру, однако впервые вышло в «Соревнователе» под именем Вильгельма Карлгофа (с подписью «Вильгельм Крф») Ильин-Томич А. Карлгоф Вильгельм Иванович// Русские писатели, 1800-1917: Биогр. Словарь. М., 1992. Т. 2., С. 485. Строчки: «В цвете юности прелестной отчий кров оставил я, / И мечом в стране безвестной /Я прославить мнил себя» -- как нельзя точно характеризуют путь Кюхельбекера-героя романа: в предчувствии грядущей славы он устремляется в Грецию. Впоследствии, в 1824 г., в Грецию отправится Дж. Байрон. В романе Тынянов использует этот факт в качестве отсылки к образу поэта-романтика, что значимо для конструирования романного героя. Тяга Кюхельбекера в Грецию и его возможное участие в революционном перевороте стала мотивом, который находит отражение в других частях романа: Кюхельбекер не оставляет попыток принять участие в «чужой» революции, служа на Кавказе с конца 1821 г. по май 1822 г.

Имя Сильвера Броглио вызывает еще одну важную литературную ассоциацию -- с Сильвио, героем пушкинского «Выстрела», отчаянным фаталистом, полностью доверившимся судьбе и не считавшимся с ценностью жизни. В романе Тынянова этим путем собирается следовать Кюхельбекер, и хотя поначалу он сильно сомневается в целесообразности такого «побега», он долго не отказывается от мысли о «геройстве». Тынянов в эпизоде с Броглио показывает пробуждение в Кюхельбекере желания бороться за свободу неродной страны, которое возникает импульсивно.

Среди знаковых европейских встреч романного Кюхельбекера также можно выделить несомненно важное для Тынянова общение и знакомство с И. В. Гете и Л. Тиком в Германии. Кюхельбекер сам описывает эту встречу в «Путешествии»: он полон воодушевления после встречи со своим кумиром Гете и в противоречивых чувствах покидает Тика. В романе Кюхельбекеру приписаны слова: «Вот она, страшная Европа, Европа романтических видений <...> На воздух!» Тынянов Ю. Н. Кюхля. СПб,: Азбука, 2012. С. 102. Это парадоксальное замечание как для Кюхельбекера-поэта, еще увлеченного новейшей германской словесностью, так и для Кюхельбекера-тыняновского героя, который с первых строк «Европы» восхищен прибытием на родину Шиллера и Гете. Однако само упоминание романтизма в негативном ключе Тынянову необходимо для того, чтобы уже в «Европе» обозначить «перелом» в воззрениях и поэзии Кюхельбекера, его «русицизм». И если Гете и Шекспир останутся для поэта признанными авторитетами, то поэзия Шиллера будет позднее, к моменту публикации статьи «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824), восприниматься им критически. Эпитет «несозревший» применительно к Шиллеру (относительно творчества Гете) Кюхельбекер употребляет в статье «Разговор с Ф. В. Булгариным» (1824), где он в ответ на рецензию критика подробно объясняет положения своей статьи Кюхельбекер В. О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие // Путешествие. Дневник. Статьи./ Издание подготовили Н.В. Королева, В.Д. Рак. Л.,- 1979, С. 466.

Именно поэтому Кюхельбекер, воспитанный на немецкой словесности, в разговоре с Тиком кроме Виланда, Клопштока и Гете (перечисленных в «Путешествии») упоминает Шиллера, который логично вписывался в этот ряд, однако не фигурировал в дневнике поэта. Тынянов, помимо взятых из «Путешествия» негативных характеристик Клопштока и Виланда, вкладывает в уста Тика обвинения Шиллеру («предугадывая» более позднюю характеристику, которая будет дана поэту Кюхельбекером): «фальцет, в котором всегда есть фальшь...» Тынянов Ю. Н. Кюхля. СПб,: Азбука, 2012. С. 101. С этой характеристикой Кюхельбекер-путешественник вряд ли мог согласиться, и Тынянов, понимая это, намекает на будущее отдаление Кюхельбекера как от Шиллера, так и от немецкого романтизма. Таким образом можно предположить, что в эпизоде с Тиком поэт, оставаясь романтиком, уже в 1820 г. склоняется к идеям национальной поэзии: отвергает любые перифрастические обороты, заимствования и витиеватость мысли, которые приводят к отдалению поэзии от ее истоков и, как следствие, к ее невнятности. Все эти мысли реальный Кюхельбекер изложит позднее: в упоминавшейся программной статье 1824 г. «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824).

«Париж» среди всех европейских фрагментов несет в себе наибольшую «идеологическую» нагрузку. Ничуть не менее значимым в романе Тынянова оказывается оставшееся за рамками «Путешествия» взаимодействие с французскими либеральными общественными деятелями и писателями: Б. Констаном, Ш. Ланглесом, М. Жюльеном и В. Жуи. Последний занимается организацией лекций Кюхельбекера в «Атенее» (зале, где проходят мероприятия исключительно либерального характера). По имеющимся у Тынянова сведениям, лекции должны были познакомить французскую аудиторию с творчеством российских поэтов.

О своем пребывании в Париже Кюхельбекер почти не оставил воспоминаний: сохранился только листок, в котором зафиксирован неполный список посещенных и мест. По этим наброскам, которые поэт не успел развернуть, Тынянов и воссоздает деятельность Кюхельбекера во французской столице Тынянов Ю. Французские отношения Кюхельбекера // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 308.

Одна из лекций, которая в действительности называлась «О русском языке», в романе становится кульминацией европейского путешествия: это момент славы героя, обернувшийся его отстранением от обязанностей секретаря Нарышкина и изгнанием. Лекция, о которой пишет Тынянов, в действительности была первой (и единственной задокументированной) Бейсов П.С. Лекция Кюхельбекера о русской литературе и языке, прочитанная в Париже в 1821 г. / Предисл. и публ. П. С. Бейсова; ред. пер. с фр. Б. В. Томашевского //Литературное наследство, М., 1954. Т. 59, С. 351, а в романе она заключительная - третья - и посвящена древней простонародной русской поэзии. У Тынянова Кюхельбекер высказывается настолько «остро», что последующих выступлений в «Атенее» быть не могло, поэтому основной «посыл» европейской публике о необходимости перемен в России сдвигается в самый конец.

Тынянов реконструировал несохранившийся текст лекции Кюхельбекера из ряда источников: целый фрагмент заимствован из воспоминаний Н.И. Греча Греч Н. И.Записки о моей жизни. Л., 1930, С. 462. Очевидно, Тынянов знал и другие источники: в числе прочих биографический очерк о Кюхельбекере, написанный его дочерью, Ю. В. Косовой и опубликованный «Русской старине» за 1875 г. Косова Ю. Вильгельм Карлович Кюхельбекер: очерк его жизни и литературной деятельности/ Ю. В. Косова, М. В. Кюхельбекер // Русская старина. 1875. №7 (июль), С. 334 Он содержит следующую «сглаженную», по мнению Бейсов Бейсов П.С. Лекция Кюхельбекера о русской литературе и языке, прочитанная в Париже в 1821 г. / Предисл. и публ. П. С. Бейсова; ред. пер. с фр. Б. В. Томашевского //Литературное наследство, М., 1954. Т. 59, С. 348 информацию о парижской лекции:

Кюхельбекер читал лекции в Атенее, по-французски, о славянской литературе и славянском языке. <...> лекции эти возбудили живейший интерес в публике; но о них в превратном смысле доведено было до сведения нашего правительства, и после одной лекции, в которой Кюхельбекер говорил о влиянии на родное слово вольного Новгорода и его веча, Кюхельбекер получил чрез посольство приказание прекратить чтение лекций и вернуться в Россию. Косова Ю. Вильгельм Карлович Кюхельбекер: очерк его жизни и литературной деятельности/ Ю. В. Косова, М. В. Кюхельбекер // Русская старина. 1875. №7 (июль), С. 342

Из этой заметки следует, что лекция была о языке, а единственной «политической» привязкой оказывалась роль Новгородской республики в формировании современного языка.

Тынянов исключает тему языка и его исторических особенностей и заостряет политическую идею, оставляя в романе только тезисы об истории России, своеобразии жанров народной поэзии и критике крепостнического строя. В романе лекция дана в восприятии старого революционера дяди Флери, размышляющего о перспективах революции в России. В своей лекции герой «Кюхли» проводит параллель между народной историей и народным творчеством. Кюхельбекер свидетельствует, что ни в чем ином, как в грустных мотивах народных песен выражается тоска о свободе. Этот придуманный Тыняновым поворот ставит исключительно политизированную лекцию (во всяком случае, именно так она воспринималась) в зависимость от литературных представлений поэта, заключающейся в необходимости опираться в литературе на народную традицию. Преобладание в лекции тыняновского героя идеализации российской истории и упрощение его либеральных идей о необходимости освобождения России от гнета (в сочетании с неловкими манерами и восторженными, почти агитационными интонациями), свидетельствуют не только о радикальных политических воззрениях героя, но многое говорят и о его характере. В совокупности с восторженной манерой изложения первых впечатлений о Европе (почерпнутой, впрочем, из «Путешествия»), и «байронической» тягой в Грецию, описание лекции в Атенее усиливает в образе Кюхельбекера черты героя-романтика.

Изображая манеры Кюхельбекера-лектора, Тынянов следует за ироническими воспоминаниями Греча, у которого значится: «Он сделал какое-то размашистое движение рукою, сшиб свечу, стакан с водою». Греч Н. И.Записки о моей жизни. Л., 1930, С. 462 (В статье «Французские отношения Кюхельбекера» Тынянов называет этот «анекдот» «совершенно вздорным утверждением». Тынянов Ю. Французские отношения Кюхельбекера // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 322 Несмотря на ироничный тон воспоминаний Греча, можно составить представление о том, что лекция едва ли не прославила поэта: по крайней мере «половина зала» рукоплескала -- а затем вызвала большой интерес в Петербурге. Тынянов описывает реакцию публики как оглушительный успех («зала ревела от восторга» Тынянов Ю. Н. Кюхля. СПб,: Азбука, 2012. С. 122). Очевидно, здесь Тынянов ссылается на упоминание Кюхельбекера в стихотворении «Три тени» (1840) о своей неожиданной «славе» в Париже: «Я (странный же удел!) / Кому рукоплескал когда-то град надменный...» Кюхельбекер В. Избранные произведения. В 2-х томах. Т.1 / под ред. Н.В. Королевой. М. - Л.,- 1967, С. 303. В описании лекции у Греча среди ее слушателей фигурирует некий «седой якобинец», он превращен в дядю Флери у Тынянова. Важно, что этот герой был лично знаком с французским революционером Анахарсисом Клоотсом. С последним сравнивается сам Кюхельбекер в романе неслучайно (в реальности же так в шутку называет Кюхельбекера в одном из своих писем Пушкин). Важно, что Анахарсисом звали не только известного революционера, но и главного героя знаменитого «Путешествия» Ж.-Ж. Бартелеми -- «скифа», путешествовавшего по Греции Тынянов Ю. Французские отношения Кюхельбекера // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 327. Так в романе Кюхельбекер сравнивается не только с революционером, но и с чудаком поэтического склада ума, готовым литературным персонажем. Чудачество Кюхельбекера не утаилось и от дяди Флери, возлагавшего на героя надежды (по его мнению, именно Кюхельбекер сможет стать организатором революционного движения в России). Однако, пообщавшись с героем после лекции, Флери понимает, что перед ним человек порывистый, но отнюдь не последовательный: «Это еще не голова. <...> Но это уже сердце» Тынянов Ю. Н. Кюхля. СПб,: Азбука, 2012. С. 123-- скажет Флери после беседы с Кюхельбекером.

В этом эпизоде политические взгляды Кюхельбекера проявляются в романе ярче всего. Становится очевидной генетическая связь европейской революционной идеологии (Европа -- это родина Революции) и идеологии декабристов. Тынянов явно показывает, что лекция Кюхельбекера, вдохновившая дядю Флери, была близка идеям декабристов. Однако несмотря на образ «революционера», который на протяжении всего путешествия героя ярче всего высвечивается именно в Париже, он остается мечтателем и поэтом.

После блестящего выступления Кюхельбекера в Париже следует его скорое изгнание. Когда герой покидает Европу, Тынянов показывает его в состоянии «уныния», которое резко контрастирует с восклицанием «Свобода!», открывающего главу. Тынянов завершает путешествие отрывком из стихотворения Кюхельбекера «Ницца» -- почти единственным (не считая цитирования пары строк из «Поэтов»), а потому важным стихотворным фрагментом в главе «Европа». Тот факт, что именно стихотворением заканчивается путешествие, можно считать утверждением «поэтической» сущности тыняновского героя. Кроме того, поэтический текст здесь становится основным источником впечатлений об Италии. Стихотворение было приурочено к бунту Пиэмонтских Карбонариев, который был для Тынянова важным «революционным» событием, не отмеченным в «Путешествии» самим Кюхельбекером. «Но и здесь не спит страданье, / Муз пугает звук цепей» Кюхельбекер В. Избранные произведения. В 2-х томах. Т. 1 / под ред. Н.В. Королевой. М. - Л.,- 1967, С. 143 -- так поэтически характеризует Кюхельбекер охваченную революцией Италию. Такой итог готов вынести герой Тынянова из своего странствия. В романе реализовалось то самое предчувствие разочарования, о котором Кюхельбекер пишет в «Европейских письмах» (1820), где изображает путешествие «американца» по Европе в 2519 г.

В то же время в стихотворении «Ницца» звучит призыв к борьбе с монархическим гнетом. Возвращение на Родину соединено со все усиливающимся интересом к национальным ценностям: Кюхельбекеру не удается стать европейским революционером, но это не отменяет его страстного неприятия тирании. Стихотворение подчеркивает противоречивость в герое романа: цитируя эти строки, Тынянов намекает на то, что участие в восстании не было для его героя закономерным.

Разочарование Кюхельбекера-героя дополняется невозможностью бежать в Грецию. В этом аспекте важным предстает придуманный Тыняновым сюжет с гондольером, который хотел убить героя по пути в Грецию по указанию царского шпиона: убийства в романе не происходит - только ограбление, но Кюхельбекеру приходится отказаться от своих планов из-за отсутствия средств. На самом деле, у этой выдуманной истории есть основания: она вырастает из нескольких строк послания «К Пушкину» (1822), где Кюхельбекер вспоминает, скорее всего, реальный случай, произошедший во время переправы в Ниццу: «Я в ночь, безмолвен и уныл / С убийцей гондольером плыл». Кюхельбекер В. Избранные произведения. В 2-х томах. Т. 1 / под ред. Н.В. Королевой. М. - Л.,- 1967, С. 154Такое развитие стихотворной цитаты с приращением сторонних литературных смыслов -- яркий пример реконструкции Тыняновым автобиографических претекстов и игры с ними. Описание эпизода с гондольером у Тынянова приближено к лермонтовской «Тамани» Левинтон Г. Туман… Тамань // Тыняновский сборник. Шестые - Седьмые - Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998, С. 897.. В статье «Туман… Тамань» Г. А. Левинтон выдвигает версию о том, что параллель с «Таманью» была проведена Тыняновым намеренно -- это было обусловлено ассоциацией с другим местом из романа Лермонтова: с повторяющимся в «Кюхле» мотивом «не выстрелившего вовремя пистолета». В «Тамани» пистолет героя утонул, а в «Кюхле» дважды не выстрелил из-за набившегося снега: в сцене дуэли с Пушкиным (вымысел Тынянова) и 14 декабря.

Так противоречиво описывает Тынянов его политические воззрения и путь «декабриста»: Кюхельбекер предстает то восхищенным европейской свободой, то разочарованным бунтом карбонариев, то готовым бежать в Грецию, то чуть ли не идеологом русской революции. При попытках «революционизировать» героя документальность изложения начинает конфликтовать с «литературностью» образа: Кюхельбекер в большинстве сцен романа слишком романтичен и мечтателен для того, чтобы предпринять конкретные действия.

Насмешливые суждения современников Тынянов учитывает, но преобразует: его герой терпит поражение и в Европе (несмотря на необыкновенный успех парижской лекции), и в 1825 г., и в конце романа, когда он сокрушенно признает неудачность своих лучших сочинений. Тем не менее, поражение героя не умаляет его вклад в развитие русской общественно-политической мысли и, что принципиально важно для Тынянова, становится значимым фактором движения русской словесности.

3.2 Литературные ассоциации в романе

Кюхельбекер является героем нелинейным во многом за счет того, что его образ многослойный: помимо «биографического» мифа о непризнанном поэте, который накладывает значительный отпечаток на формирование его восприятие, романный Кюхельбекер закономерно вызывает у читателя и ряд литературных ассоциаций, причем далеко не самых однозначных.

Одна из основных ассоциаций не является исключительно тыняновским построением: ее он «заимствует» у Пушкина. В статье «Архаисты и Пушкин» Тынянов проговаривает, что при создании образа Ленского Пушкин многое позаимствовал у Кюхельбекера, в том числе, Ленский стал своеобразным продолжением начатой полемики о направлении движения русской поэзии.

То есть для Пушина Ленский не был пародией исключительно на Кюхельбекера, но был пародией на лирического, сентиментально-романтического поэта, реальным «воплощением» которого в определенные годы можно было (с натяжкой) назвать Кюхельбекера Тынянов Ю. Архаисты и Пушкин // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 120. Памятуя о том, как важно для Пушкина (особенно в «Евгении Онегине») было включать в свои произведения адресацию к конкретному читателю - скрытые намеки, понятные только «избранному» кругу лиц, у Тынянова не остается сомнений в том, что Пушкин при создании образа Ленского имел в виду Кюхельбекера.

Тынянов акцентирует внимание на том, что задачи Пушкина в изображении Ленского были «не типологические», хотя герой и был задуман как «романтик» Там же, С. 118. Стало быть, Тынянов вслед за Пушкиным не стремится сразу же прикрепить к этому герою ярлык и показывает, что только на первых порах он выглядит «шаблонным».

На самом деле, Ленский похож на Кюхельбекера отчасти, образ его формируется постепенно. В первоначальной версии, в черновиках, Тынянов делает своего героя, что характерно, прибывшего из Германии (вспоминаем, что Кюхельбекер мало того, что немец по национальности, но в юности еще и поклонник немецкой поэзии) «крикуном, мятежником и поэтом», позже эти строки он заменит на «крикун, мечтатель и поэт» Тынянов Ю. Архаисты и Пушкин // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 119. И хотя после внесенных правок уходит ассоциация с «революционером-Кюхельбекером», остается все же сравнение с «высоким» поэтом, явный намек на тяготение Кюхельбекера в «высоким» жанрам. «Но добрый юноша, готовый / Высокий жребий совершить, / Не будет в гордости суровой / Стихи нечистые твердить» Там же, С. 119, что противопоставляет Ленского немецким поэтам-элегикам - именно такой позиции придерживался в 1820-е годы Кюхельбекер.

Однако Ленский у Пушкина видоизменяется и в конце (в особенности ближе к моменту его смерти) становится устойчивой пародией не просто на романтического поэта, а конкретно на поэта-элегика, причем приверженца лирики Ламартена. Тут нужно отметить, что все шаблонные сентиментальные темы, которые освещал в своих стихотворениях Ленский, уже не были актуальны в период создания романа, поэтому высмеивается не столько наивный романтизм, сколько «непопадение в канон» - в общем, все то, что находили смешным современники и в Кюхельбекере. «Он пел любовь, любви послушный, / И песнь его была ясна, / Как мысли девы простодушной, / Как сон младенца, как луна»… Он пел разлуку и печаль, / И нечто, и туманну даль, / И романтические розы...» Там же, С. 119.

По мнению Тынянова, тут Пушкин мог использовать в качестве материала для пародии «темные» элегические стихи Рылеева, но также и Кюхельбекера. Например, элегические стихи Кюхельбекера в послании его к Пушкину 1822 г. (где отразилось ранее его элегическое направление): «И не далек, быть может, час, / Когда при черном входе гроба / Иссякнет нашей жизни ключ, / Когда погаснет свет денницы, / Крылатый, бледный блеск зарницы, / В осеннем небе хладный луч» Тынянов Ю. Архаисты и Пушкин // Пушкин и его современники. -- М.: Наука, 1969, С. 121.

Такие резкие переключения Ленского с одного жанра на другой могут быть созвучны пушкинскому пониманию Кюхельбекера, как поэта постоянно «эволюционирующего», однако при этом дают возможность утверждать, что образ Ленского является гораздо более сложным концептом, чем пародирование Кюхельбекера (намек на творчество которого возникает не всякий раз). Тынянов также не сравнивает героя с Ленским на протяжении всего романа.

У Тынянова Кюхельбекер больше всего похож на Ленского в Европе. Особенно важен в этой связи мотив пребывания героя за границей. С Ленским тыняновский Кюхельбекер ассоциируется на начальных этапах путешествия: об этом свидетельствует увлечение Шиллером и Гете, элегические настроения. Не менее важен Тынянову пушкинский миф о гибели юного поэта, сочетающего в себе меланхолию, восторженность и бунтарство.

Кюхельбекер у Тынянова проявляет черты Ленского в тот момент, когда восхваляет Европу, когда романтически стремится убежать в Грецию, когда обнаруживает пылкость и чрезмерную эмоциональность во время прочтения своей знаменитой лекции в «Атенее». Но мы видим, что в большей степени за Кюхельбекера говорят его стихи (впрочем, отсутствующие в романе). Таким образом, сложная концептуальная схема у Пушкина в романе отзывается весьма ассоциативно и схематично. В Европе нам не показано становление Кюхельбекера как «высокого» поэта, которое впоследствии привело его к написанию «программной» статьи в 1824 году, но показано «романтизированное» поведение, склонное скорее отсылать нас к его ранней лирике (между тем несмотря на то, что в Европе Кюхельбекер еще элегический романтик, его взгляды Тынянов уже корректирует. Вывод, который мы можем сделать - для Тынянова важной оказывается «романтическая поза», из которой возвышенная лирическая манера, как наверняка подразумевалось, должна вытекать. Однако прежде всего, нам явлена именно пародия на реального Кюхельбекера, сложная от того, что Тынянов переплел свои пародийные ассоциации с теми, которые некогда возникали у Пушкина. Таким образом, он еще и использует «Евгения Онегина» как подтекст.

Поводом провести четкую параллель между героями является также роковая дуэль в «Евгении Онегине» и дуэли Кюхельбекера у Тынянова - и с Пушкиным в Петербурге, незадолго после окончания лицей, и с Похвисневым на Кавказе - Кюхельбекеру перед этой дуэлью вверено предсмертное стихотворение Ленского: «Может быть, блеснет завтра неверный свет дня -- и он будет уже в могиле. Ну, что же, холодная Лета -- приходит пора и для нее». Примечательно, что именно после этих строк следует у Пушкина ироничное замечание о поэзии своего героя: «Так он писал темно и вяло/ (Что романтизмом мы зовем, /Хоть романтизма тут ни мало / Не вижу я; да что нам в том?)». Пушкин иронизирует над «сентиментально-романтическими» стихами Ленского и ситуацией «романтической» гибели погорячившегося героя на бессмысленной дуэли. Придавая Кюхельбекеру черты Ленского, Тынянов решает несколько задач. Пушкинский Ленский, согласно Тынянову, персонаж не равный себе. Он одновременно «унылый элегик» и мятежник; в нем сосуществуют черты Кюхельбекера юного и Кюхельбекера 1824-25 гг. Такое «смешение» свойств, присущих реальному Кюхельбекеру в разные годы, обнаруживается у Кюхельбекера романного. Не менее важен Тынянову пушкинский миф о гибели юного поэта (сочетающего меланхолию, восторженность и бунтарство).

Что касается дуэли у Тынянова, то это сниженный вариант развития событий, дуэли не происходит - друзья смеются над вспыльчивостью Кюхельбекера. Смерть Кюхельбекера, в отличии от смерти Ленского, романтических ассоциаций лишена. Это скорее смерть «поэта», дожившего до старости и разочаровавшегося в своих творческих устремлениях, однако до моментов «угасания» перед нами все время появляется полный парадоксальности персонаж, постоянно попадающий в ситуации нелепые и абсурдный, каковой и стала неудавшаяся дуэль с лучшим другом.

Если в качестве Ленского Кюхельбекер выступает в Германии и на Кавказе, то Чацким он оборачивается в Париже. У героя появляется определенная политическая позиция -- он энтузиаст и глашатай либеральных идей. Тынянов мыслил Кюхельбекера посредником между российской и европейской культурами. Язвительный обличитель московского общества, Чацкий не похож на Ленского, элегичного мечтателя (готового преобразиться в тираноборца), однако тыняновский Кюхельбекер похож на обоих.

О том, что связь между этими персонажами реально существовала, свидетельствуют в первую очередь и «литературные» свидетельства, которые скрыты в самом романе (общение Кюхельбекера с Грибоедовым и чтение его при нем своего романа, а также тот факт, что при знакомстве Грибоедов принимает Кюхельбекера за сумасшедшего, какаовым считают и Чацкого), так и реально происходившие события. В частности, в статье «Французские отношения Кюхельбекера» Тынянов приводит в пример реальные высказывания Грибоедова о том, что Кюхельбекер действительно был одним из его прототипов для «Горя от ума».

Более того, из Москвы Чацкий бежит предположительно «на Кавказ», именно туда попадает Кюхельбекер сразу после своего европейского путешествия, в котором рисуется пропагандистом либеральных идей. О том, что сходство неслучайно говорит и фигурирующий в пьесе список учебных учреждений, в которых учился и преподавал Кюхельбекер, и «байронизм», который для Грибоедова особенно был примечателен в Кюхельбекере в период совместной с ним службы на Кавказе, когда Кюхельбекер рвался в Грецию (и этот факт находит отражение у Тынянова). В «Горе от ума» байронический настрой Чацкого проявляется в том, что он «один должен был, как говорит сам, бороться со всеми» - что писалось в русских журналах 1820-х о личной (по сути, семейной, но вынесенной на общественный суд) драме Байрона, которого к тому же еще и называли сумасшедшим, что минуя Чацкого, является для Тынянова уже прямым связующим звеном в изображении Кюхельбекера в Европе и на Кавказе - в моменты, когда он хочет уехать в Грецию.

Именно поэтому тот факт, что для Тынянова роль Чацкого в романе важна, сюжетно подтверждает его описание парижской лекции: здесь герой предстает оратором, в общем и целом, блестящим, но никаких эффектов, кроме отрицательных последствий для самого героя, его лекция ему в романе не приносит.

Сравнение с Чацким в романе основано не только на сюжетных пересечениях, но и на важном для Тынянова мотиве - того, как за героем закрепляется стереотип, который становится впоследствии определяющим для всех его поступков. Связывая все события биографии романного Кюхельбекера с его особым о душевном складе, Тынянов не мог не понимать большую роль случайности в жизни реального героя. Это не мешает ему намеренно изображать именно того Кюхельбекера, которого легко в каждой отдельной ситуации подогнать под шаблон - один из шаблонов, которые воспроизводили современники героя. Точно так же «преображается» образ Чацкого в глазах других - Тынянов в статье «Сюжет «Горя от ума» говорит о том, что сумасшествие Чацкого - «сильное положение в сюжете», то есть сильное преувеличение, которое затем еще больше утрируется: Чацкий превращается в якобинца в глазах старой княгини. Применительно к тексту Тынянова можно сказать, что оценка Кюхельбекера как «бунтаря» невольно развилась до такой степени, что стала ассоциирована с «декабризмом». Таковым Кюхельбекера делают как будто внешние обстоятельства - участие героя в восстании было в большей степени результатом активной пропагандистской деятельности Рылеева, однако отчаянный характер героя не позволил ему остаться в стороне и не быть в очередное «сумасшествие» втянутым.

Еще одно свойство комедии Грибоедова, отмеченное Тыняновым, это то, что «комичность является средством трагического, а комедия - видом трагедии», и такая постановка проблемы Тынянову напомнила биографию Кюхельбекера. Особенно это сходство Тынянов отмечает в следующих строках: «Чацкий: Я сам? Не правда ли смешон? Софья: Да! Грозный взгляд, и резкий тон, И этих в вас особенностей бездна…Чацкий: Я странен? А не странен кто ж?». Здесь Чацкого с Кюхельбекером сближает и наличие странных черт характера, и обвинения героя в его странности, которая, судя по всему, становится достоянием общественности, а не просто личной оценкой Софьи. Вполне вероятно, что чтобы усилить этот мотив Тынянов делает возлюбленной Кюхельбекера девушку по имени Софи, с которой у него также происходило немало комичных диалогов, в которых Софи над Кюхельбекером иронизировала, тогда как он оставался предельно серьезным. « - Отчего вы так всех дичитесь? Говорят, вы нелюдим и мизантроп ужасный? Альсест? - О нет, - пробормотал Кюхля. - Про вас говорят тысячу ужасных вещей - вы дуэлист, вы опасный человек. Право, вы, кажется, страшный человек» Тынянов Ю. Кюхля. СПб., 2012, С. 83. В этих строках то, что для Софи являлось явной насмешкой (зачем-то она даже пародийно цитирует еще не написанного на тот момент «Евгения Онегина») на самом деле в романе повторяется вовсе не в комичном контексте. Опасным был Кюхельбекер и в глазах царя, когда позволял себе вольности в поэзии, в парижской лекции, а также после восстания, когда в глазах общественности он предстает «опасным преступником». Так же, как и Грибоедов, Тынянов в комических деталях передает трагическое настроение романа - напрямую связанное с ужасающей для героя развязкой. В отличии от открытого финала «Горя от ума», где статус проигравшего, навешенный Чацкому, для читателя относителен (можно разграничить, где заканчивается его собственная личность, а где придуманные обществом ярлыки), судьба Кюхельбекера в «Кюхле» - это трагический путь героя-неудачника, неудачи которого не только не скрываются, но и еще больше утрируются, личность которого соткана из навешенных ему «ярлыков». Образ Чацкого, к которому Тынянов героя приближает, одна из основных литературных ассоциаций наряду с Ленским, но по сути - лишь одна из многочисленных его «сторон».

Когда Кюхельбекер сравнивается с Ленским, речь идет далеко не только о сравнении его с готовым пародийным персонажем пушкинского романа, но и о сопоставлении с неким поэтом, прибывшим из Германии, зачитывающимся Шиллером - в свою очередь являвшегося пародией немецкого поэта-романтика.

Концепция немецких романтиков была принципиально важна для тыняновской теории литературы вообще и построения его романов в частности. Он хорошо был знаком с немецкой романтической традицией: занимался переводов стихов Гейне, а затем написал статьи «Блок и Гейне» (1921) Тынянов Ю. Блок и Гейне // Об Александре Блоке. - Пб.: Картонный домик, 1921. и «Тютчев и Гейне» (1922) Тынянов Ю. Тютчев и Гейне // Поэтика. История литературы. Кино. -- М.: Наука, 1977, С.29 - 37, в которых отнес пародийность и иронию Гейне к ключевым характеристикам его поэзии, в которой можно найти множество пересечений с творчеством российских поэтов. Кроме того, обращение к построениям немецких романтиков можно обнаружить и в теоретических сочинениях Тынянова, например, в статье «О пародии» (1929), где в основу его теории пародийного персонажа легли в том числе «романтические» представления о герое как о личности, лишенной единства, остро чувствовавшей несовпадение материального и духовного - мотивы, характерные, по мнению писателя, для его собственного поколения, пережившего Революцию.

В романе «Кюхля» взаимодействие с концепцией немецкого романтизма прослеживается на разных уровнях, вплоть до непосредственного знакомства главного героя с «романтиками» на страницах произведения. Во время путешествия в Европу Кюхельбекер знакомится с Л. Тиком и обсуждает с ним немецких литераторов, в том числе Новалиса и Шиллера. (причем Тынянов формулирует отношение Тика к творчеству Шиллера словами Гейне, цитируя в романе его эссе «Романтическая школа»). Кроме того, романтики являются безусловными ориентирами для поэта Кюхельбекера.

Однако немецкий романтизм в «Кюхле» способствует не только раскрытию романтических черт в образе героя, спроецированных Тыняновым на основании ранних стихотворений поэта - подражаний Шиллеру. Романтическая концепция важна также для понимания устройства романа в целом и функции в нем «трагикомического» героя - здесь речь идет о гофмановской традиции гротескного изображения действительности и разделения всех героев на «филистеров» и «энтузиастов» («поэтов») Карельский А. Эрнст Теодор Амадей Гофман / Вступ. ст. в кн.: Гофман Э.Т.А. Собрание сочинений в 6т., Т 1. М.: Художественная литература, 1991. С. 11. В частности, Софочка Греч и еще ряд персонажей называют Кюхельбекера «уродом», что является отсылкой к гофмановским романтическим уродам: неслучайно Кюхельбекер читает новеллу Э. Т. А. Гофмана «Песочный человек» Гофман Э.Т.А. Песочный человек // Собрание сочинений в 6т., Т 1. М.: Художественная литература, 1991. дома у Гречей, что позволяет сопоставить поэта с героем новеллы - страшным «песочным человеком» - Копеллиусом: «Урод весь день вчера читал нам Гофмана «Песочный человек» Тынянов Ю. Н. Кюхля. СПб,: Азбука, 2012. С. 216 - записывает Софочка в своем дневнике.

Тынянов неоднократно делает в романе акцент на несимпатичной внешности героя, образ неудачника дополняется его глухотой и странным поведением: «В Лицее его травили. Его глухота, вспыльчивость, странные манеры, заикание, вся его фигура, длинная и изогнутая, вызывали неудержимый смех» Тынянов Ю. Н. Кюхля. СПб,: Азбука, 2012, С. 41. В лицее же его впервые называют «уродом» - Олосинька Илличевский в своих стихах: «Явися, Вилинька, и докажи собой, Что ты и телом и душой Урод пресовершенный» Там же, С. 46.

Уродом Кюхельбекер предстает и в старости: «высокий, сгорбленный, с острой седой бородой», в том числе на смертном одре «он лежал прямой, со вздернутой седой бородой, острым носом, поднятым кверху, и закатившимися глазами». Тынянову снова важно было описать Кюхельбекера пугающе натуралистично в самом конце романа.

Эти описания - в гофмановском духе - могут ассоциироваться с «уродами» вроде Цахеса из «Крошки Цахеса» Гофман Э.Т.А. Крошка Цахес // Собрание сочинений в 6 т., Т 2. М.: Художественная литература, 1991., чья внешность изобилует описаниями вроде: ««неуклюжий урод», «мерзкий уродец», «уродливый человек». Больше всего сходств можно найти между Кюхельбекером и «песочником» Копеллисом из упомянутой в романе новеллы «Песочный человек», который описан как «высокий, плечистый человек с большой нескладной головой» Гофман Э.Т.А. Песочный человек// Собрание сочинений в 6 т., Т 2. М.: Художественная литература, 1991. С. 189, - обобщающими свойствами Кюхельбекера и гофмановскими героями можно назвать высокий рост, неуклюжесть и нескладность, непропорциональность частей тела.

Копеллиус выглядел необыкновенно пугающим для героя новеллы, когда он был ребенком: «Весь его облик вселял ужас и отвращение; но особливо ненавистны были нам, детям, его узловатые косматые ручищи, так что нам претило все, до чего бы он ни дотронулся» Там же, С. 190.

Прозвище «урод», звучавшее в произведении и ранее, по-настоящему закрепится за Кюхельбекером и будет неоднократно повторяться в дневнике Софочки Греч, образ которой в романе перекликается с бывшей возлюбленной героя - Софи. Дневник представляет собой особую содержательную ценность для романа - это взгляд на героя от лица ребенка (еще одна ассоциация с новеллой Гофмана): Софочка выстраивает свое мнение, во многом опираясь на слова и отношение к герою старших, однако при этом сохраняя присущую ей детскую непосредственность. Основной вывод, к которому приходит Софочка, равно как и большая часть взрослых в романе, которым доводилось иметь с Кюхельбекером дело - он необыкновенный чудак.

Софочка воспринимает поэта, прежде всего, как человека очень неуклюжего и рассеянного - дневник ее полон сарказма: «Урод как вскочил с кресел, так кресла на пол повалились. Шум сделался, все смеются, а он вылупил глаза и кричит, не замечает ничего» Тынянов Ю. Н. Кюхля.СПб,: Азбука, 2012. С. 218. Таким образом, героиня с ее прямолинейной манерой выражения предстает одним из самых строгих «критиков» Кюхельбекера в романе: в ее представлении он выглядит как никогда гротескным, а его ошибки и неловкости, который в романе масса, в этом эпизоде выставляются особенно глупыми и смешными.

В то же время от Софочки не укрывается и другая сторона «странного» жильца - его доброта: «Когда урод добрый, он весь дом занимает, много из путешествий рассказывал сегодня. Тант Элиз даже сегодня сказала, что он, кажется, хороший человек, хоть сумасброд» Там же, С. 221, «Урод насмешил ужасно. Купил громадный букет цветов, мне поднес и комплиментов наговорил. Был очень учтив со мной и добр. Даже жалко его стало...» Там же, С. 220.

Несмотря на то, что последняя цитата свидетельствует, скорее, о жалости пред расставанием с Кюхельбекером, само упоминание этого чувства у Софочки неслучайно - для ребенка оно оказывается самым естественным по отношению к герою, который смешон и нелеп, нигде и ни с кем не может ужиться. Эта «жалость» Софочки стоит у Тынянова в одном ряду с ее злыми насмешками (высказанными заочно в адрес героя не без раздражения - чего только стоит то, что Кюхельбекер не может запомнить ее имя, путает с младшей десятилетней сестрой) только усиливает гротеск в описании героя, образ которого уже в рамках дневника довольно противоречив. (Своеобразную жалость к Кюхельбекеру, созвучную тому чувству, что испытывает Софочка, будет проявлять в ссылке и дочь тюремщика, которая отказывается верить в то, что Кюхельбекер может быть страшным преступником. Там же, С. 321)

Софочке «страшно» лишь тогда, когда Кюхельбекер читает Гофмана: «Он хорошо читает, хоть запинается и голос протяжный. Всю ночь не могла заснуть от страха» Тынянов Ю. Н. Кюхля. СПб,: Азбука, 2012. С. 216. Таким образом, Кюхельбекера можно представить как пародию на Копеллиуса, совсем не страшную, так как страх возникает лишь в результате «актерствования» героя. Таким образом, он сам же ненароком пародирует гофмановских персонажей, и в глазах окружающих предстает как готовый литературный образ «чудака», при этом Софочка, несмотря на то, что временами Кюхельбекер ее впечатляет, и доброта его ей очень импонирует, заведомо идентифицирует его поведение как «смешное».

Парадокс заключается в том, что внешность героя, данная (глазами Софочки) в подчеркнуто гротескным варианте, несомненно, только усиливает эффект «комического» - перед нами «безобидный урод», но не мешает при этом сравнивать Кюхельбекера с гофмановскими протагонистами, то есть истинными «поэтами»: Ансельмом из новеллы «Золотой горшок», Натанэлем из «Песочного человека» и т.д., которые противопоставлены «посредственности», царящей в обрисованной Гофманом современной ему реальности.

В первую очередь, основное свойство этих «романтических» героев - в том, что они обладают повышенной чувствительностью к происходящему, что в итоге может привести их к страшному бедствию. Персонаж новеллы «Песочный человек» Натанэль внезапно, уже будучи взрослым, встречается со страшным «Копеллиусом», который так сильно пугал его в детстве - он предстает перед героем в виде продавца барометров, с тех пор жизнь его становится полной тревог и предубеждений. Доводы, которые приводит друг героя Лиотар и его невеста, которые настроены рационально, не становятся вескими аргументами для Натанэля, который все глубже погружается в фантастический мир, где господствуют призраки прошлого. Образ жуткого человека, который хочет лишить Натанэля глаз, не покидает его до самой смерти, и тот факт, что Натанэль больше всего боится потерять зрение, в новелле тоже символичен, так как, будучи поэтом, он таким образом лишится возможности созерцать и описывать реальность.

Тот факт, что Натанэль видит эту «иллюзорную» действительность, которая на самом деле стоит за очевидными для других героев повседневными фактами, характеризует его как истинного поэта и философа, однако с другой стороны его невозможность справиться с атакущющими его «темными» силами делает героя уязвимым. Сверхчувствительное восприятие Натанэля проявляется не только в том, что он способен всюду видеть зло, он также легко обманывается - в Олимпии, кукле профессора Спаланцани, в которую неожиданно влюбляется. (Сам «творец» этого явления - Спланцани, по мнению Натанэля похож на «портрет Калиостро, гравированный Ходовецким», то есть является очередной «гротескной» фигурой. Калиостро упомянут и у Тынянова в контексте переживания Кюхельбекером в Европе некоего «мистического опыта»).

Это еще одно обыгрывание мотива зрения и созерцания - Натанэля его зрение подводит, он склонен не только излишне романтизировать и поэтизировать реальность, но и домысливать несуществующие вещи - все это, несмотря на чуткость Натанэля, которая, казалось бы, должна быть свойственна людям с подобной чувствительной душой, тем не менее, входит в устойчивое представление Гофмана о «поэте». В разговоре с другом Зигмундом Натанэль говорит: «Может статься, что вам, холодным прозаикам, и не по себе от присутствия Олимпии. Но только душе поэта открывает себя сходная по натуре организация! Только мне светят ее полные любви взоры, пронизывая сиянием все мои чувства и помыслы, только в любви Олимпии открываю я себя вновь…Однако же вы глухи ко всему этому, и слова мои напрасны» Гофман Э.Т.А. Песочный человек// Собрание сочинений в 6 т., Т 2. М.: Художественная литература, 1991. С. 195. При этом влюбленную в него Клару, способную мыслить рационально и вдумчиво оценивать ситуацию, он называет как раз «бездушным, проклятым автоматом». Этот прием важен не только для понимания противоречивой натуры Натанэля, но и как констатация того, что Гофман прибегает в своей новелле к сюжетным парадоксам, как делает впоследствии и Тынянов.

Важно для понимания «Кюхли» и то, что ситуация с Олимпией привела к дуэли между лучшими друзьями: «поэт» у Гофмана, способный наносить немотивированные оскорбления, а затем и выяснять отношения в радикальном ключе очень вспыльчив и несдержан. Аналогичная ситуация происходит в «Кюхле» тогда, когда в ответ на оскорбительное стихотворение Пушкина Кюхельбекер вызывает его на дуэль. Обе дуэли и у Гофмана, и у Тынянова заканчиваются дружеским примирением, что тем более подчеркивает всю неловкость и нелепость ситуации, в которую главных героев заводит их вспыльчивость. Похожий на гофмановский сюжет, в котором главную роль в примирении двух друзей сыграла девушка, чья любовь помогла спасти героя от глупой смерти на дуэли, уже встречался в русской литературе - и за ним может быть закреплен статус «романтического» (например, у писателя-романтика Бестужева-Марлинского именно таким предстает исход событий в повести «Испытание»).

Помимо прочего, сюжет «неузнавания», столь часто встречающийся у Гофмана, будет потом важен и для создания образа главного героя - Кюхельбекера - у Тынянова. Таким образом, писатель перенимает романтическую манеру разрешать ситуации (как будто бы снимая с героев ответственность за их исход) путем введения «парадокса» - в самые важные моменты жизни Кюхельбекера внезапно вмешивается случай, который оборачивается нелепицей и каламбуром - в особенности, если учесть столь распространенный у Тынянова прием «сюжетных перекличек», которые делают ход событий «закольцованным» и необратимым - вписанным в определенную концепцию (парадоксальности), которую порождает как будто бы сама жизнь. Именно таким предстает в романе «кульминационный» эпизод - попытка убийства князя Михаила, который превращает героя в государственного преступника.

Еще большим «неудачником», который никак не вписывается в окружающую реальность, в самом начале новеллы «Золотой горшок» предстает другой гофмановский «чудак» - Ансельм. С самого начала за ним закрепляется статус проклятого, когда он случайно рассыпает яблоки, принадлежащие старухе. В не менее глупом облике предстает Ансельм и когда он разговаривает со змейками под бузиной, окружающим студент кажется пьяным. Равно как и в ситуации, когда дома у архивариуса вместо дверной ручки вырисовывается профиль старухи, после чего напуганный герой отказывается ходить к профессору-саламандру. Нелепых ситуаций с героем происходит множество, и судьбоносным образом «безумие» приводит его к единственному верному пути. «Его сочли в самом деле душевнобольным и стали подумывать о средствах развлечь его, а, по мнению регистратора Геербранда, самым лучшим было бы занятие у архивариуса Линдгорста, то есть копирование манускриптов» Гофман Э.Т.А. Золотой горшок// Собрание сочинений в 6т., Т 1. М.: Художественная литература, 1991. С. 195.

По сути, именно профессор, обнаруживая у Ансельма дар, реабилитирует перед читателем и перед публикой студента, вечно рассеянного, впечатлительного, бормочущего что-то себе под нос. С обнаружения «дара» начинается и «Кюхля» - про Кюхельбекера говорят, что в военную службу он идти не должен, он - поэт.

Таким образом, Тынянов перенимает у Гофмана неоднозначный образ «художника»: гофмановские герои, как и Кюхля, доверчивы, вместе с тем неловкие и наивны, находятся в постоянном конфликте с окружением - они неуклюжи в том числе из-за своей несовместимости с парадоксальными требованиями внешнего мира (этот мотив в «Кюхле» усиливается на примере сложного взаимоотношения героя с другими фигурирующими в романе литераторами, а также его не менее сложного отношения к революции). Они - настоящие романтические безумцы, которые не способны руководствоваться в мире исключительно категориями «рассудочного».

Однако важнее то, что, как и романы Гофмана, «Кюхля» - это пародия на «романтически-экзальтированное») сознание, которое способствует восприятию действительности вопреки здравому смыслу. Так, Гофман вступает в полемику с романтически-восторженным Новалисом, для которого настоящий художник стоит в центре мироздания, а поэтическое сознание способно объять всю вселенную (недаром в романе Кюхельбекер, приближенный к трагикомическому гофмановскому образу поэта, проговаривает мысль о том, что Новалис для него не ясен).

Так, Натанэль у Гофмана не может побороть «темные силы» в своей душе, заканчивает жизнь самоубийством, а у Тынянова под образом поэта, который подвергается насмешкам, на самом деле скрывается «трагический певец раздвоенности и отчужденности человеческой души» Карельский А. Эрнст Теодор Амадей Гофман / Вступ. ст. в кн.: Гофман Э.Т.А. Собрание сочинений в 6т., Т 1. М.: Художественная литература, 1991. С. 18, то есть романтический герой борется не только с окружающим его миром филистеров, но и с самим собой - с собственной надломленной противоречивой натурой, которая отражает в себе ту трагедию, которую романтический герой осознает как никто другой - не случайно в гофмановских финалах можно наблюдать шаткость мироздания, даже в том случае, когда все, как в «Золотом горшке» заканчивается счастливо. Германист А. Карельский определяет это состояние как «разорванность сознания, раздвоенность его, желание найти утешение в сказке и невозможность его найти, невозможность уйти от реальности» Там же, С.17, что перекликается с мотивом бегства у Кюхельбекера, который реализуется на протяжении всего романа. Как «бегство» можно понимать в том числе его участие в восстании 1825 года, поскольку именно таким образом реализуется то внутреннее стремления героя к переменам, которое отличает гофмановских романтического поэта от обывателей - филистеров.