Образ дома в драматургии Николая Коляды

Повторим, что подобные исповеди и мольбы характерны и для «палачей», и для «жертв», так как все они в минуты прозрения понимают, что прожили жизнь без любви, и жалеют, что нельзя ничего вернуть назад. Этот факт несколько «размывает» классификацию Северовой, обнаруживая «палачество» и «жертвенность» в одних и тех же героях и поэтому сближает их.

Иную классификацию предлагает в уже цитировавшейся монографии Н. Лейдерман. Он делит персонажей пьес Коляды на три группы: «озлобленные», «блаженные» и «артисты», фиксируя разные психологические модели поведения, проявляющиеся в противостоянии героя хаосу жизни.

Озлобленные - это те, кто имеет серьезные претензии к жизни, в чем-то пострадал от ее несправедливости и взял с этих пор за правило отвечать злом на зло, а иногда и злом на добро. Сознание суверенности своего «я» у этих героев стоит на первом месте. Поэтому они остро реагируют на все, что так или иначе унижает их достоинство, оскорбляет их чувства, ставит заслоны их свободе.

Так, оскорбленный своей физической ущербностью, инвалид Илья из пьесы «Рогатка» преисполнен злобы по отношению к тем, кого судьба миловала. Петр из пьесы «Манекен» вымещает злобу не на своих обидчиках, унижавших его в тюрьме, а на женщине, которая его полюбила, унижая ее перед жильцами дома. Таким образом, бунтуя против вездесущего зла мира, «озлобленные» приносят несчастье вполне конкретным, страдающим людям. Бунтари против зла мира сами оказываются орудием зла, исполнителями жестокой воли рока. Озлобленные часто вымещают свою злобу на слабых, оскорбляя и унижая их. «Вы... собаки натуральные», - говорит Инна своей матери и сестре Ольге в пьесе «Мурлин-Мурло». Собакой называют покойного Валерку в пьесе «Чайка спела». «Скотиной безрогой, безмозглой» именует свою родственницу немолодая женщина Тася из пьесы «Половики и валенки».

Поводом для таких обвинений является нетерпимость и враждебность персонажей Коляды по отношению к окружающим: «Народ - как собаки. Гав да гав. Нет, чтоб помочь друг другу по-человечески. Ненавидят!»,- возмущается «баба» из пьесы «Попугай и веники».

Неблагополучен дом, где живут герои Коляды, - и в первую очередь это неблагополучие в распаде человеческих связей, родственных, любовных, дружеских.

Здесь даже матери не испытывают нежности к своим детям, а дети - к матерям. Мать бросает искалеченного Илью, и он поминает ее недобрым словом в пьесе «Рогатка». «Крокодилицей» называет свою дочь героиня «Уйди-уйди». Ссоры с матерью переходят в драки у дочерей Инны в пьесе «Мурлин Мурло». Существование на уровне биологического выживания не оставляет сил для любви и у Августы («Чайка спела»). Она не скрывает своей ненависти к детям: «Зачем я вас родила? Надо было в колыбельке вас подушить вот этими самыми руками. Жила бы себе спокойненько, одна-одинешенька...» Подобное отношение матерей к собственным детям мы встречаем и в пьесе «Нюра Чапай», где героиня заявляет: «Нарожала, дура, балбесов, один другого дурнее!» Раиса из пьесы «Землемер» честно признается: «Я что, виноватая, что мне ребёнка нельзя иметь? Что меня дети раздражают? Только кошку могу иметь, а детей бить охота сразу, виноватая?» Возникает реальная опасность, что в мире героев Коляды детей вообще не будет. Само продолжение жизни в таком мире проблематично.

«У Коляды мало что способно заставить людей быть вместе, если у них нет на то огромной внутренней потребности, каких-то удивительно глубоких, пронзительных взаимных чувств. А даже если они и есть, героям часто трудно их вовремя распознать, понять, прислушаться к велениям своей души. Роковой, непоправимый, неверный шаг - уход от любимого человека, уход от того, кто в тебе нуждается. Пренебречь своими чувствами - предать того, кому ты дороже всего. Отмахнуться от человека, существующего реально, в твоем настоящем, ради более правильного, разумного, но еще невоплощенного будущего - жестокая ошибка. И такие схемы поступков-ошибок встречаются во многих пьесах».

Отметим от себя, что «одичание» персонажей пьес Коляды свидетельствует об утрате ими смысла бытия и нравственных ориентиров, поэтому они так тяготеют к миру животных, основное содержание жизни которых сводится к существованию без каких-либо миссий, концепций и целей. Недаром практически все пьесы Коляды населены самыми разными животными: собаками, кошками, черепахами, птицами, змеями. Живые существа становятся неотъемлемой частью мира автора и героев, нередко проявляющих в своем поведении модели биологического существования. Порой одиночество героя в пьесах Коляды проявляется на уровне сращения в персонаже черт человека и животного, еще раз обнаруживая натуралистический пласт его текстов. Так, в пьесе «Родимое пятно» Актриса произносит огромный монолог «Я -- кошка», воссоздающий психологию и жизнь полуживотного существа.

Одиночество героев Коляды нередко становится причиной того, что им приходится высказывать все самое важное и мучительное кошкам и собакам, имеющим для них статус единственных родных существ. В пьесах «Шерочка с машерочкой» и «Откуда-куда-зачем» героини произносят бесконечные монологи, обращенные к единственным слушателям, своим домашним животным. Но самым страшным оказывается финал пьесы «Бенефис», когда герой обнаруживает, что его собака мертва. Гибель зверя становится символом гибели и человеческой души, когда она лишается единственной и последней связи с жизнью. Так, одинокая героиня «Сказки о мертвой царевне» кончает жизнь самоубийством, после того как умирает ее собака. В пьесе «Полонез Огинского» Дима приносит с базара домой живого гуся. Он рассказывает Тане историю несчастной птицы, обнаруживая поразительное сходство с ней:

Тетка шла с ним, на базар, мимо. Он под мышкой орал на всю Москву. Я был пьяный и сентиментальный, пожалел. Тетка сказала: он сдохнет, потому что сдохла гусыня. Если умирает гусыня - гусь умирает. От тоски. Нежная птица. Его надо зарезать. Умирает от одиночества.

Согласно классификации Н. Ледермана другой тип героя пьес Коляды, для которого характерно отсутствие агрессии к окружающим, - «блаженные». Это наивные, инфантильные, существа, спасающиеся от ежедневных экзистенциальных тягот тем, что создают свой уютный и обжитой микромир в мире зла. К «блаженным» относятся любимые герои Коляды: Вера («Чайка спела»), Лилия («Три китайца»), Миша («Мы едем, едем, едем…»). Это те, кто «выпал из гнезда кукушки». Кто, оставаясь физически в мире «чернухи», душою с ним порвал, и в противовес серой, уродливой реальности создал в своем воображении иной, праздничный, красивый мир. Чаще всего такую модель поведения Коляда мотивирует тривиально - «сдвигом по фазе» (Ольга в «Мурлин Мурло», Таня в «Полонезе Огинского»).

Вера из пьесы «Чайка спела», внешне абсолютно здоровая, также существует в совсем иной реальности и относится к числу «блаженных» персонажей. Она любит артиста Юрия Соломина, пишет ему письма, где все про себя рассказывает и приглашает в свой город «повыступать».

ВAСЯ. (улыбается.) Ты это серьезно, Вера?

ВЕРA. Вот, здрасьте. Какие же шутки в моем возрасте? Мне ведь, Васенька, уже четвертый десяток пошел. Этого, что ли, любить? (Кивнула на диван.) Не смеши меня, Вася. Да я всех своих троих детей от Соломина родила. Не от этого.

ВAСЯ. Как это?

ВЕРA. Натурально. Так вот. Я когда с этим сплю, то думаю, что с Соломиным я. A в темноте не видно, можно кого хочешь придумать.

Для Веры эта придуманная любовь - единственное, что освещает ее жизнь, делает ее осмысленной, оправданной. Но придумана эта любовь, которая предназначена вывести душу из потемок «маргинального мира», как и другие красивые сказки близких Вере героев и героинь Коляды, по законам этого самого мира - в соответствии с той иерархией ценностей, которая здесь сложилась. А это ценности маскульта, кича.

Многие критики вообще упрекали Коляду в «кичевости», предпочитая не разделять язык героев и язык автора. На самом деле кич - стиль и язык осваиваемого драматургом мира, который в атмосфере «дурдома» служит заслоном от скуки и однообразия, защитой от агрессии, тупости и жестокости - то есть являет собой суррогат духовности. Ирония автора, звучащая в ремарках («сладкий, как патока, портрет-календарь певца Александра Серова. Кнопками приколот»), просвечивающая сквозь «серьезные» речи героев («Я…ходила смотреть…картину. «Рабыня Изаура». Такая хорошая, жизненная картина. Я плакала…Такая, знаете ли, порядочная женщина, культурная»), проявляется и на сюжетно-композиционном уровне. Кич не спасает его героев, демонстрируя его ущербность как средства защиты души от гибели. Испытав разочарование в жизни, герои нередко, как уже отмечалось выше, «крушат» своих кумиров, срывают портреты, уничтожают милые сердцу безделушки.

Последняя категория героев, выделяемая исследователем, - артисты, воплощающие дух бесшабашного карнавала жизни. Следуя нормам маскульта, они стараются занять верхнюю ступеньку в его иерархии и постоянно лицедействуют. Это наиболее яркий и устойчивый тип в пьесах Коляды.

Этот персонажный ряд открывает пьяница Вовка из «Корабля дураков». А в пьесах рубежа 80-90-х годов этот тип присутствует в разных вариантах. Тут и несостоявшийся артист - дядя Саня («Чайка спела»), и героиня пьесы «Сглаз», и стриптизер Костик из пьесы «Амиго». Тут и артистка по совместительству - продавщица Нина из «Сказки о мертвой царевне», тут и бывшая артистка кукольного театра Катя из «Канотье». Это и Людмила из «Полонеза Огинского», что играла Деда Мороза в детсадах. Это и Инна из «Мурлин Мурло», которая, словно конферансье, объявляет свой выход на сцену: «Инна Зайцева! Советский Союз! Впервые без намордника!»

Артисты все время лицедействуют, таково их главное занятие. Конечно, лицедействуют они самодеятельно, как умеют - но от души. И для этого им не надо никаких специальных приспособлений, так как они актерствуют в том пространстве, которое не требует ни декораций, ни костюмов, которое всегда при тебе - они актерствуют в пространстве речи.

Эти герои пытаются быть или казаться кем-то иным, играть иную роль, чем им досталась в жизни, тем самым по-своему стараясь внести коррективы в распределении жизненных благ. «Актерство» их сквозит во всем: яркой манере одеваться, бытовом лицедействе, всегдашнем расчете на публику. «Речь этих героев - непревзойденные образцы своеобразного уличного словотворчества и виртуозной словесной эквилибристики. Все их цирковые репризы и бенефисные выходы, шутки «не к месту», присказки-прибаутки вызывают смех и, конечно, нужны именно для того, чтобы привнести в основное действие, в основную, отнюдь не веселую линию сюжета элементы житейского анекдота».

Словесная игра на грани нормативного и ненормативного слова является основным принципом речи артистов. Инна из пьесы «Мурлин Мурло» так объявляет приближающийся конец света: «Милые мои! (Рыдает.) Конец света настал! Как было в Библии написано, так оно и вышло! Ведь говорили, все говорили: готовьтесь, суки, готовьтесь, а мы, дураки, не верили, не слушали, не верили в Бога в душу твою мать!»

Подобных стилевых стыков в речах артистов немало. Они легко соединяют в целое высказывание расхожие фразы из популярных песен, стихов, которые учат в школе, театральных монологов, журнальных и идеологических штампов, ненормативную лексику, все, что стало знаками культуры, но уже успело превратиться в банальность. Нередко знакомые «цитаты» перевираются, вступают в диалогические сцепления с каноническим текстом, со словом, рожденным прозаической реальностью, оттеняются соседством с ненормативной фразеологией.

Совсем по-новому звучит монолог Нины Заречной из чеховской «Чайки» в устах Кати из пьесы «Канотье»: «Господа, вы звери... Вы звери, господа... (Ходит по коридору, кричит) Люди, львы, орлы и куропатки! Мохнорылые олени! Все жизни умерли! Я одна, как мировая душа! Дятел, идиот! Прощает! Прощайте, прощайте, дураки! (Набрала номер телефона, яростно в трубку) Вадик, ты? Готовься к смерти, сука-Вадик! Готовься к смерти! (Кинула трубку, ходит по коридору.) Развонялась «шанелью», не продохнуть... Люди, твою мать, орлы, куропатки, блин... Я - мировая душа!!!!!!!». Катя, как человек со смятенным, разорванным сознанием, не может воспроизвести не только классический монолог, но и самое простое, первооснову. У героев Коляды, как и у чеховских персонажей, и даже в большей степени оказывается все утрачено, все враздробь.

«Артисты» Коляды намеренно выступают в жанре пародии. Тут и пародирование таких высоких жанров, как, например, надгробное слово: «Перестало! Биться! Сердце! Человека! Гражданина! Союза Совецких! Социалистических! Р-р-р-республик!» - вещает загробным голосом в «Корабле дураков» Вовка. Тут и имитация философских сентенций: «Жизнь, как у пуговицы, - из петли в петлю!» («Чайка спела»). «Голова не попа - завяжи и лежи» («Мурлин Мурло»).

Исследователи справедливо усматривают в драматургии Коляды (особенно в связи с описываемым типом героя) элементы карнавальной культуры. По определению М. Бахтина, поэтика карнавализованной литературы отмечается введением живых диалектов и жаргонов, в ней идет «смешение высокого и низкого, серьезного и смешного», используются «пародии на высокие жанры, пародийно переосмысленные цитаты». Ей присуще «соединение свободной фантастики, символики и - иногда - мистико-религиозного элемента с крайним и грубым (с нашей точки зрения) трущобным натурализмом». Приведем бахтинскую характеристику эпохи, с которой связано зарождение жанра мениппеи: «Он формировался в эпоху разложения национального предания, разрушения тех этических норм, которые составляли античный идеал «благообразия» («красоты - благородства»), в эпоху напряженной борьбы многочисленных и разнородных религиозных школ и направлений, когда споры по «последним вопросам» мировоззрения стали массовым бытовым явлением во всех слоях населения». «Артисты» дискредитируют штампы, стереотипы сознания, обнажают фальшь того, что выдавалось за идеалы, обнажают абсурдность привычных ритуалов. При этом они несут в себе энергию жизнестойкости. Битые и тертые жизнью, они приучились быть оптимистами, пытаются жить весело, преодолеть скуку антимира, сорвав при этом аплодисменты. На онтологическом уровне это своего рода вызов смерти через ее отрицание, отмашку, нежелание заглянуть за «порог».

Ерничество «артистов» соседствует в пьесах Коляды с попытками некоторых персонажей (чаще всего «блаженных») выразить веру в торжество добрых начал жизни. Своих слов оказывается недостаточно, и в ход в эти патетические минуты идут тексты классиков, чаще всего - Чехова.

В отличие от персонажей Чехова, которые противостоят Социуму, проявляя терпение и неучастие, герои Коляды пытаются прорваться к Идеалу посредством разговоров, фантазий и проговариваемых вслух мечтаний. Как героиня пьесы «Попугаи и веники»: «... Мы сядем под абажуром на кухне, а в квартире будет чисто, тихо, тепло... Мы зажжем свечи и будем сидеть, смотреть друг другу в глаза, а занавески на окнах будут синие... Он больше не будет пить. Он собирает бутылки, чтобы мы переехали в новую квартиру. У нас уже холодильник стоит в упаковке. Мы уже скоро начнем новую жизнь...».

Неистовая жажда счастья, тепла лишь усиливает драматизм реальной жизни. Они мечтают, актерствуют, юродствуют - жадно ловят иллюзорные мгновения гармонии и счастья. Именно поэтому у Коляды среди грязи и ругани вдруг ярким светом вспыхивают мечты о небе в алмазах. В длинном «чеховском» монологе героини из пьесы «Пишмашка» звучит вера в то, что все будет хорошо: «Давайте дружить. Давайте не будем ссориться. У нас такие короткие жизни. А мы ругаемся и ругаемся. Давайте любить друг друга. Не будем страдать. Через триста лет жизнь наша станет прекрасной и мы увидим небо в алмазах... Мы обязательно его увидим. Мы должны его увидеть. А сейчас - пострадаем маленько, пострадаем во имя будущего, нашего будущего, наши внуки, наши потомки, они, они, они, они, они, они, они увидят его, наверное…». Тот же источник у монолога Федора из пьесы «Курица»: «Надо жить... Мы еще увидим небо в алмазах... Мы увидим, как все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка... Мы увидим небо в алмазах...».

На наш взгляд, в пьесах драматурга можно выделить и тип героя, к которому подходит определение «расчетливый» («деловой»). Это касается в большинстве случаев женских персонажей.

Образ женщины в драматургии Коляды проникнут мотивом тайного страха мужчины перед женскими соблазнами. Знаком этого устрашения является в пьесе «Уйди-уйди» изображение сверкающего глазами тигра на блестящем платье Людмилы. В пьесе «Курица» женщины настигают мужчин, которые пытаются освободиться от их давления. Здесь объектом страсти сразу двух персонажей становится молодая актриса, обманывающая обоих мужчин, которые поверили в серьезность отношений с ней. Поступками многих женщин в пьесах управляют не чувства и привязанности, а расчет. По расчету молодая актриса в пьесе «Курица» заводит роман с режиссером. В корыстном замысле заполучить его квартиру подозревает свою гулящую соседку главный герой «Рогатки». По расчету выходит замуж за немолодого человека, годящегося ей в отцы, героиня пьесы «Три китайца» беженка Лилия. Людмилу из пьесы «Уйди-уйди» пленяет в рассказе гостя упоминание о доме из семи комнат на Кавказе. Завороженная открывшейся перспективой переселиться на Кавказ, она «не слышит» собеседника, поскольку сам по себе человек ее мало интересует. В пьесе «Дураков по росту строят» Ольга Петровна празднует новоселье с соседями, которых мечтает «надуть» с жильем. Желая выйти замуж за деревенского парня, заканчивающего армейскую службу, Анжелика притворяется влюбленной в него («Уйди-уйди»).

На расчете построены и отношения некоторых мужчин с женщинами. Так, в пьесе «Уйди-уйди» Валентин перебирает варианты возможного устройства жизни, путешествуя по женским адресам из газеты «По рукам». «Жених» Анжелики Евгений сразу раскрывает в нем конкурента, претендующего на вселение в «завидное» жилье. Сам он не хочет возвращаться в деревню и всеми силами старается остаться рядом с невестой. Бабушка Анжелики, интуитивно догадываясь о намерениях «жениха», несколько раз предупреждает, что у них «местов нет».

Расчетливый герой (героиня) практически осмысливает возможности вырваться из мира, в котором он, как и другие, существует. Любым путем: через нравственный компромисс, союз с нелюбимым человеком, имитацию теплого чувства - выбирается такой герой к солнцу, выкарабкивается, но никогда не достигает цели в пьесах Коляды. Впрочем, о том, чтобы вырваться мечтают и другие герои. У Коляды есть и более «высокие» варианты этого мотива. Во многих его пьесах повторяется и остается главной сюжетная ситуация, унаследованная драматургом от Чехова. В тексте «Уйди-уйди» прямо назван источник ее центрального мотива - пьеса «Три сестры»: героини Коляды стремятся вырваться из тех мест, где живут. В пьесе «Мурлин Мурло» две сестры, Ольга и Инна, хотят уехать из маленького городка при коксохимическом комбинате, отравившем всю округу. Тамара мечтает уехать с «Кубы» в пьесе «Тутанхамон», Манефа из пьесы «Корабль дураков», недовольная жизнью в вечно затапливаемом доме, тоже мечтает вырваться из опостылевших мест. Дагмар из пьесы «Три китайца», смолоду потерявшая здоровье на силикатном заводе, повторяет, как заклинание: «Я уезжаю, а вы остаетесь. Я поеду в Америку или в Австралию и везде расскажу о вас. О том, что вы живете... на краю белого света. живете на силикатном заводе». Ей вторит Галя из пьесы «Букет»: «Уехать надо нам с тобой! И у нас красивые дети будут! Тут в смоге, в тумане не родятся, в бурьяне в этом! Мы на лоне природы будем с тобой». Все они мечтают купить билет в страну Счастья и ждут своего «спасителя».

Своеобразным толчком для сюжетного сдвига в пьесах Коляды становится появление «пришельца» из другого мира, где не знают «чернухи». Таковы: Антон в «Рогатке», Алексей в «Мурлин Мурло», Максим в «Сказке о мертвой царевне», Валентин в «Уйди-уйди». С появлением так называемого Пришельца, носителя «нормы» жизни, среднестатистического «нормального» человека, у обитателей «дурдома» рождается надежда на преодоление кошмара одиночества. В традициях Луки из горьковского «На дне» Алеша рассказывает утешительную сказку - именно такую, какую ждут от него обитательницы тесной квартирки, заваленной хламом. Он лжет, что у него трехкомнатная квартира в Ленинграде, куда он сможет забрать обеих сестер Ольгу и Инну. Попытка утешительной лжи повторяется в пьесе «Уйди-уйди», где Валентин сам не может объяснить, почему выдумывает историю о собственном доме из семи комнат с садом.

Но вранье Пришельцев рано или поздно раскрывается, и они тут же доказывают свою несостоятельность, превращаясь в таких же одичавших обитателей антимира, как и его хозяева. Так, Алексей из пьесы «Мурлин Мурло» поначалу пытается быть милосердным с Ольгой, заступается за избиваемую соседом жену, но при первом столкновении с насилием обнаруживает полную неспособность ему противостоять. Он избит и сломлен не только физически, но и духовно. Покидая городок, он сам превращается в насильника безответной Ольги.

Однако, несмотря на то, что в итоге миф о Спасителе в пьесах Коляды оказывается развенчанным, встреча с Пришельцем оказывается поворотной вехой в духовной жизни тоскующего человека. Пусть герой, вызвавший чувство, оказался псевдогероем, но чувство он вызвал подлинное. В душе человека, доселе заполненной только злобой или тупым безразличием, родилась любовь. И она озарила на мгновение душу.

Сигналом очищения души героя нередко становится очищение его речи. Однако душа, которую озарила любовь и которая начала прозревать нравственные нормы жизни, не в состоянии оказывается существовать в прежних координатах, и есть пьесы, где такой герой Коляды предпочитает лучше не жить. Это его способ преодоления рока, его осознанный трагический выбор. Именно поэтому герои Коляды так часто свершают самоубийство или стремятся к нему. Так называемые «пороговые ситуации», которыми насыщены пьесы Коляды, провоцируют персонажей на мысли о жизни и смерти. На какое-то время они задумываются о смысле собственного бытия, но потом снова погружаются в стихию бессознательного существования. Такими героями являются: Саня из пьесы «Чайка спела», Вовка из «Корабля дураков». Их разговоры о самоубийстве происходят в пьяном угаре, проскальзывают мимо души, забалтываются ерничеством.

Иначе действуют герои пьес «Рогатка» и «Сказка о мертвой царевне», которые совершают свой выбор по высшему нравственному кодексу: предпочитают вообще не жить, чем продолжать существовать не по-человечески. У Ильи («Рогатка») и Риммы («Сказка о мертвой царевне») возвышение к «пороговому сознанию» переплетается с озарением любовью, когда у человека из «дурдома» зарождается нравственное отношение к жизни, он начинает вырабатывать свою, взыскательную систему этических координат.

У человека «порогового сознания» нет веры в высшие силы. Для него «за порогом» нет ничего. Никакого инобытия, только не-бытие. «В отличие от религиозного человека, он не верит в спасительное чудо, не надеется на помощь трансцендентных сил. Он полностью ответственен за себя…Человек «порогового сознания» вызывает уважение за то, что имеет мужество заглядывать «за порог», не хочет утешаться упованиями на чудо, а старается понять, постигнуть мучительную тайну бытия-небытия».

Тем же путем - через Любовь, но не к смерти, а к жизни, идут другие герои Коляды (особенно в поздних его пьесах). Этот путь проходит, например, герой «Канотье» Виктор, в котором просыпается отцовское чувство, поднимающееся над всеми бытовыми дрязгами, идеологическими проблемами поколений. Испытанный им трепет, тревога за судьбу уже взрослого ребенка, которого он неожиданно встречает на склоне лет, наполняет высоким смыслом его существование, придает особую остроту теме жизни и смерти, сохранения рода. Восстанавливается первоначальный, онтологический смысл отношений между Отцом и Сыном. «Безнадега» переходит в надежду.

Диалогичность пьес Коляды проявляется в том, что, раскрывая неприглядные стороны жизни, говоря о мучительных проблемах, они не создают впечатления безысходности, но оставляют некое чувство освобождения, потому что писатель открывает возможность выхода из мира, где невозможно жить по-человечески. Этот выход не в агрессивной разрядке, не в подмене мечтой реальности и не в бегстве (ибо мир, откуда пришел «другой», Пришелец, полон теми же атрибутами антимира). Этот выход - в налаживании межчеловеческих связей, обретении любви, попытке очеловечить свое личное пространство внутри хаоса.

В финальных словах пьесы «Уйди-уйди», строчке из популярной песни, «...долетайте до самого солнца и домой возвращайтесь скорей!», - звучит мотив полета в небо, подсказывающий, что подняться со дна можно, возвысившись и возродившись духовно.

Подобно героям Коляды, мучительно осознает свою обособленность в общем процессе Бытия, свою оторванность от жизни и с трудом пытается отыскать опору в мире герой современной драматургии. В этой связи можно вспомнить такие пьесы представителей «новой волны», как «Пять углов» С. Коковкина, «Пришел мужчина к женщине» С. Злотникова, «И порвется серебряный шнур!» А. Казанцева, «Восточная трибуна» А. Галина. Герой последней пьесы боится даже осмыслить проблемы собственной жизни, стремится ускользнуть от прошлого и настоящего, от тех, кто чего-то требует от него. Два десятилетия назад таких героев называли бы «антигероями». Это, так сказать, «плохие хорошие люди». Они как бы сбросили розовые очки былых надежд и мечтаний, потеряли себя и, очутившись в состоянии полного упадка, засомневались и начали осмысливать, как они живут, что происходит с окружающим миром и внутри них. Эти герои лишены психологической цельности. «В качестве современных характеров, живущих в переходную эпоху, я изобразил свои фигуры более неустойчивыми, раздвоенными. Мои души представляют собой обрывки книг и газет, осколки людей, отрепья изношенных праздничных одежд и как бы состоят из сплошных заплаток». Кажется, эти слова целиком относятся к современным героям, однако они принадлежат Августу Стриндбергу и написаны более ста лет назад. В предисловии к пьесе «Френкен Юлия» также говорится о людях переходной эпохи, лишенных опоры в жизни и внутреннего стержня».

Главные признаки героя переходной эпохи были отмечены А. Зверевым: «Психологическая целостность разрушается и в прозе, и в драме XX века, заменяясь совсем другими формами психологической характеристики... Персонаж все более утрачивает значение целостной и завершенной индивидуальности, оказываясь скорее некой пластичной материей, способной к самым неожиданным превращениям… Нецельный человек переживать «полноту бытия» не в состоянии. Отсюда - «бездомность» современных героев, как знак духовной неприкаянности, исключенности из общего потока жизни. Герой болен страхом перед жизнью, разрушены его «тылы»: Дом, Очаг, Семья. Дом как мир, как крепость, как опора и основа жизни утрачивает свое значение. Герои - вне стен дома - оказались открыты всем ветрам и жизненным невзгодам. «Сад без земли» Л. Разумовской, «Старый дом» А. Казанцева, «Чужой дом» А. Кургатникова - сами названия пьес в известной мере символичны».

Современный герой, растерянный и одинокий, поражен страхом социальным и даже инстинктивным, ему очень сложно осуществить духовно-творческое усилие. В финале пьесы Н. Коляды «Полонез Огинского» Таня так заклинание твердит: «Домой ... Мы - домой», но Дом уже давно утрачен. Напротив, другая героиня, Людмила полна надежд: «Ничего ... не беспокойтесь ... все будет хорошо ... Тут не будет хорошо, в Улан-Удэ уедем, к дочке ... Выживем ...». Но независимо от того, Москва это, или Улан-Удэ герои Коляды не могут найти себе места в жизни, они вечно маются. Маета эта лишена володинской, вампиловской, а уж тем более чеховской рефлексии. Это маета заблудшей души и растерявшегося человека, но - Человека, продолжающегося надеяться, жаждущего Любви и Веры. Дом, Место, Приют - вырастают в категорию Духовную.

Здесь вспоминаются слова героини чеховского рассказа «Мужики» Ольги, которая, покидая деревню после смерти мужа, размышляет: «...казалось, эти люди живут хуже скота, жить с ними было страшно, но они все же люди, они страдают, как люди, плачут, как люди, и в жизни их нет ничего такого, чему нельзя было бы найти оправдание».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Единый художественный мир драматургии конца XX столетия объединен сквозными образами, мотивами, типологией героев, а также общей парадигмой художественности, то есть совокупностью убеждений, ценностей, художественных моделей характерных для данного времени. В рамках этого художественного мира, оставаясь самобытным и оригинальным, творит и Николай Коляда. Смежные ситуации (хронотоп порога), мотивы дома, воспоминания и детства, герои «порогового» сознания и состояния образуют единый «Мой Мир» Николая Коляды, а тоска героев по истинному дому является важнейшим мотивом, объединяющим его творчество с контекстом современной драматургии.

Одним из важнейших элементов пространственно-временной структуры его пьес и становится Дом, связанный не только с бытом, но и с бытием героев. Драматург создает образ дома удаленного от цивилизации, замкнутого, нередко наделенного чертами абсурда, а действие происходит в затерянных пространствах, чуть ли не инфернальных, напоминающих заколдованный сказочный мир.

В художественном мире Коляды доминирует ощущение полнейшей заброшенности, отлученности от многообразного, бесконечного мира, распадаются понятия глухомани и провинции, поскольку само существование столицы или какого-либо центра уже вызывает сомнения. Невозможность героев изменить свою жизнь к лучшему обнаруживается в их бессмысленных мечтах о бегстве в неизвестность. Ощущение полнейшей заброшенности и тоски создают пространство «дурдома», которое становится ловушкой для его обитателей, мечтающих найти более удобное жилище.

В пьесах Коляды дом представляет собой особый образ, формирующийся в соответствии с мифологическими архетипами, но имеющий свои индивидуальные черты. Дом в своем традиционном значении подменяется чужим, неродным пространством - Антидомом, важнейшими признаками которого становятся забарахленность, отсутствие света, зловещие звуки, а также постоянное присутствие смерти. Описание интерьера и обилие предметных деталей, несущих символический смысл, в пьесах Коляды дополняют образ неустойчивого, богом забытого дома, где невозможно жить. Избыток вещей, наполняющих дома героев, свидетельствует об отсутствии вкуса и психологических потрясениях его обитателей. Неуютные жилища передают состояние сознания героев, которые изо всех сил пытаются скрасить свое убогое существование, ориентируясь на собственные представления о хорошей жизни, преодолеть гнет экзистенциального одиночества, сакрализуя вещи.

Звуковое начало и цветовые обозначения в пьесах Коляды дополняют создание образа антидома. Звуковая какофония способствует разрушению психики героев, которые нередко сходят с ума. Мрачные цвета (черный, серый), преобладающее в создании образа дома, указывают на трагичность действия, на бездуховность героев. Однако тексты Коляды не лишены музыкальности, которая позволяет автору ввести в текст пьес (особенно поздних) мотив надежды и даже чувство оптимизма. Яркие краски и свет, возникающие в воспоминаниях о детстве и мечтах героев, отражают моменты духовного «озарения» героев, которые трезво оценивают качество своей жизни, но уже давно привыкли к существованию «на дне». Возмущение притерпелостью персонажей к повседневному хаосу жизни у Коляды не переходит в отчужденность или в сатирический пафос, это скорее горевание, которое возникает по поводу не задавшейся судьбы близких людей.

В своих пьесах драматург напряженно ищет те устои, на которые может опереться человек в его сопротивлении «чернухе» и «экзистенциальному кошмару», поэтому его пьесы, раскрывая неприглядные стороны жизни, говоря о мучительных проблемах человека, живущего в мире с потерянными ориентирами, не создают впечатления безысходности. Так, в одном из своих интервью Николай Коляда признался: «В моих пьесах нет поэзии совка! Есть нормальные несчастные люди, которых я вижу вокруг себя. Я не думаю, как бы вот чего придумать почернее, погрязнее, чтобы всех перепугать. Нет. Я пишу, как мне кажется, в традициях русской литературы -- «…и милость к падшим призывал». Униженные, оскорбленные, забитые, несчастные люди -- вот мои герои. Только о них и можно писать, только это и интересно. Мне эти люди дороги, я все про них знаю».

БИБЛИОГРАФИЯ

I. Художественные тексты

1. Коляда Н. Пьесы для любимого театра. - Екатеринбург, 1994.

2. Коляда Н. Кармен жива. - Екатеринбург, 2002.

3. Арабески: Пьесы уральских авторов; Редактор-составитель Николай Коляда. - Екатеринбург.

4. Коляда Н. Носферату: Пьесы и киносценарии. -- Екатеринбург: Уральское издательство, 2003.

II. Критические работы

1. Агишева Н. От Чайки - к интердевочке. // Экран и сцена. М., 1996, №44.

2. Адрианова-Перетц В.П. Очерки по истории русской сатирической литературы XVII века. М. - Л., 1937.

3. Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика. -- М., 1981.

4. Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян.

5. Барабанов Е. Дом общего сиротства // Страна и мир. 1990. № 2.

6. Басинский П. Чучело Чайки. //Литературная газета, 2000, №17.

7. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. Изд. 3-е. М., 1972.

8. Блиц - Николай Коляда. // Огонек, 1998. - №7.

9. Брандт Г. О любви, или Трагикомедия женской идентичности в современном театре. // Петерб. театр. журн., 2002. - № 29.

10. Бугров Б.С. Дух творчества (Об отечественной драматургии конца века) // Русская словесность. - 2000. - №2.

11. Васенина Е. Продавец своих черновиков. // Новая газета. № 69 (от 20 сентября 2004 года).

12. Василинина И. Театр Арбузова. М., 1983.

13. Вербицкая, Г. Традиции поэтики А. П. Чехова в драматургии Н. Коляды: Науч. - метод. ст. по курсу «История рус. Театра» / Г. Вербицкая. Роль психологических знаний в системе профессиональной подготовки актера и режиссера: Науч.-практ. ст. по курсу.

14. Винокуров А. Лирическая песнь о крысах, мышах и дебильных харях.// Знамя, 1998. - №10.

15. Горгома О. Веет легкий матерок. // Сегодня, 1996, 16 июля.

16. Громова М.И. В поисках современной пьесы. // Литература в школе. - 1996. - №3.

17. Грушко Е. Медведев Ю. Словарь славянской мифологии.

18. Давтян Л. Трое в одной койке, не считая змеи. //Новое время, 1996. - №33.

19. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1978. Т. 1.

20. Дидковская О. Три премьеры. //Урал, 1997. - №4.

21. Дидковская О. Размышления после... //Современная драматургия, 1994. - № 4.

22. Дмитриевская М. Корабль Коли Коляды. //Петерб. театр. журн., 1997. - №13.

23. Дорожкин Э. Зина+Нина+Коля=? // Огонек, 1996. - №31.

24. Егошина О. Миф о Максиме Горьком // Современная драматургия, 1994, №2.

25. Закс Л. Любовь - театр - культура. Рубеж веков. //Петерб. театр. журн., 2001. - №24.

26. Заславский Григорий. Дорожные жалобы. // «Независимая газета» от 24 июля 1996 года.

27. Зверев А. XX век как литературная эпоха. // Вопросы литературы, 1992, № 2.

28. Зенкин С. Французская готика: в сумерках наступающей эпохи// Infernaliana. Французская готика XVIII-XIX вв. - М.: Ладомир, 1999.

29. Зингерман Б. Очерки истории драмы 20 века. М., 1979.

30. Злобина А. Драма драматургии: В пяти явлениях, с прологом, интермедией и эпилогом. //Новый мир, 1998. - №3.

31. Зорин А. Круче, круче, круче… // Знамя, 1992, № 10.

32. Иняхин А. Коляда case. // Театральная жизнь, 1995. - №3.

33. Искандер Ф. А. Ласточкино гнездо. Проза. Поэзия. Публицистика. М., Фортуна Лимитед, 1999.

34. Казари Р. Купеческий дом: историческая действительность и символ у Достоевского и Лескова // Достоевский. Материалы и исследования. Т. VII. 1988.

35. Киреевский И. В. Избранные статьи. -- М., 1984.

36. Коляда Н. «Надо все это прожить - иначе ничего не получится». //Петерб. театр. журн., 1997. - №13.

37. Коляда Н. «Я работаю волшебником...». //Театральная жизнь, 1998. - №5/6.

38. Коляда Н. Драмкружок имени меня. //Театральная жизнь, 1995. - №10.

39. Коляда Н. Как я был актером в немецком театре. // Московский наблюдатель, 1997. - №5/6.

40. Коляда Н. На Сахалине. //Урал, 2000. - №7.

41. Коляда Н. Ответы на вопросы одной симпатичной, но настырной журналистки из города N. // Театральная жизнь, 2000. - №5.

42. Коляда Н. Ободрить и благословить. // Современная драматургия, 2004. - № 3.

43. Комина Р. Типология хаоса. // Вестник пермского университета. Пермь, 1996, №1.

44. Курицын В. Персональный фестиваль: Н. Коляда - сегодня наш самый популярный драматург // Литературная газета. - 1995. № 4 (январь).

45. Лейдерман Н.М., Липовецкий М.Н. Современная русская литература. 1950 - 1990-е годы. Том 2.

46. Лейдерман Н., Липовецкий М. Жизнь после смерти, или новые сведения о реализме. // Новый мир, 1993. №7.

47. Лейдерман Н., Липовецкий М. Между хаосом и космосом. // Новый мир. 1991. №7.

48. Лейдерман Н. Маргиналы Вечности, или Между «чернухой» и светом. // Современная драматургия, 1999. - №1.

49. Лейдерман Н. Драматургия Николая Коляды: Критич. очерк.

50. Линьков А. «Канотье» под крышей театра. // Вечерняя Москва, 1993. 29 марта.

51. Липовецкий М. Забудем слово «реализм»? // Литературная газета. 4.12.1991.

52. Липовецкий М. Учитесь, твари, как жить. // Знамя. - 1997. - №5.

53. Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. - Л., 1984.

54. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. - М., 1999.

55. Лузина Л. Осталось только застрелится? // Театр, 1994. - №7/8.

56. Манн Ю.В. Философия и эстетика натуральной школы// Проблемы типологии русского реализма. 1969 г.

57. Марченко А. Чернуха. // Литературная газета. - 2.12.87.

58. Мелетинский Е. М. Классические формы мифа. М.: РАН, 1995.

59. Метафонова Ю. Феномен Коляды // Уральский рабочий. - 2000. - 20 мая.

60. Мильдон В. Открылась бездна… М., 1992.

61. Немирович-Данченко Вл. Статьи. Речи. Беседы. Письма. М., 1952.

62. Никифорова В. «Рогатка» Коляды и Виктюка: противоположности не сходятся. // Театр, 1994. - №7/8.

63. Ованесян Е. Творцы распада. // Молодая гвардия, 1992. - № ?

64. Пабауская Н. Обращение Чайки в курицу. // Вечерний клуб - 1999, №7, 20-26 февраля.

65. Пан В. Полонез Коляды. // Комсомольская правда. - 1994. - № 199 (ноябрь).

66. Переверзев В.Ф. Творчество Гончарова // У истоков русского реализма. М., Современник, 1989

67. Пилат В. Драматургия промежутка или художественный взгляд в будущее? // Балтийский филологический курьер.- Калининград, 2000.

68. Платунов А. Страсти по Коляде. // Искусство Ленинграда, 1991. № 6.

69. Последние 10 лет нашего театра. Что это было за время?. // Петерб. театр. журн., 2002. - №30.

70. Потапов В. На выходе из андеграунда. // Новый мир. - 1989. - №10.

71. Приставкин А. Будьте людьми, если сможете. //Театр, 2000. - №1.

72. Пропп В.Я Морфология «волшебной» сказки.

73. Пропп В.Я. Исторические корни Волшебной Сказки.

74. Райкина М. Мы едем, едем, едем, вот только куда? // Московский комсомолец. - 1996, 2 июня.

75. Рафиков А. Что такое Коляда? // Театральная жизнь, 1989 № 14

76. Руднев П. Страшное и сентиментальное. // Новый мир, 2003. - №3.

77. Сальникова Е. В отсутствии несвободы и свободы. // Современная драматургия, 1995. - № 1/2.

78. Северова (Качмазова) Н. Страстные сказки Коляды. // Литературная Россия. №13. (29.03.2002)

79. Седова О. Метерлинка не ждали. //Знамя, 2004. - № 10.

80. Ситковский Г. Раневская из Нью-Йорка. // Независимая газета. - 1998 - 31 октября.

81. Скорочкина О. Великолепье цветной мишуры. // Петерб. театр. журн., 2001. - №26.

82. Скорочкина О. И корабль плывет... // Петерб. театр. журн., 2000. - №21.

83. Смелянский А.М. Михаил Булгаков в Художественном театре. М.: Искусство, 1986.

84. Смольяков А. Жизнь в антракте: Николай Коляда: время, драматургия, театр. // Театр, 1994. - №1.

85. Соколянский А. Шаблоны склоки и любви. // Новый мир, 1995. - № 8.

86. Старченко Е.В. Пьесы Н.В. Коляды и Н.Н. Садур в контексте драматургии 1980-90-х годов. // Автореферат диссертации на соискание ученой степени к.ф.н. М., 2005.

87. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995.

88. Турбин В. Дни на дне. // Литературная газета. - М. - 1996, №31.

89. Филиппов А. Вечно живое искусство кича. // Театр, 1990, № 2.

90. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности.

91. Хомяков А. С. Полн. собр. соч. Т. III.

92. Цивьян Т. В. Дом в фольклорной модели мира // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 464; Труды по знаковым системам. Х. Семиотика культуры. -- Тарту, 1978.

93. Швыдкой М. Почему нас покинул Бог, или Если бы знать…// Экран и сцена. М. 1990. - 9 мая. - №19.

Размещено на Allbest.ru