Чтобы прийти к такому выводу, нам было необходимо проанализировать ряд работ, касающихся мировоззренческой позиции самого Достоевского. Долгое время отечественное литературоведение видело в убеждениях «подпольного», Раскольникова, Ивана Карамазова убеждения самого автора. Наиболее подробно это прослеживается в трудах Л.И. Шестова, Л.П. Гроссмана, В.Л. Комаровича и А.С Долинина. Но как бы не менялись взгляды Достоевского в течение жизни, между Достоевским 40-х гг. и более поздним не было непроходимой пропасти. Наоборот, существовала вполне определенная преемственность идей и основной проблематики творчества. Поэтому в 60-е гг. появилось другое направление в исследовании художественных образов автора и героя. В.В. Кирпотин, Гус, А.П. Скафтымов, В.И. Левин, Р.Г. Назиров убеждены, что в своих произведениях Достоевский так или иначе использует «метод от обратного», и во многом мнение его диаметрально противоположно мнению персонажей. Несмотря на многообразие толкований, думается, что говорить о принципиальном сходстве или, наоборот, различии между точками зрения героя и автора будет крайностью, преувеличением. В этом плане наиболее близка нашему пониманию трактовка А.Н. Латыниной, которая утверждает, что Достоевский в своем творчестве выступает в качестве диалектика и показывает «взаимодействие идей, их неотрывность друг от друга, их борьбу»67

Единственная статья, рассматривающая связь «Героя нашего времени» и «Записок из подполья», принадлежит В. Левину. В «Записках» Достоевский, по его мнению, действительно выводит «настоящего человека русского большинства» в лице героя «подполья». Это позволяет ему вступить в диалог с М.Ю. Лермонтовым, который в свое время также писал, что вывел общий социальный тип эпохи. Историк литературы предпринимает попытку определить отношение Достоевского к Лермонтову и Печорину, обнаружить связь между «Героем нашего времени» и «Записками из подполья». В статье удачно приводятся цитаты из писем, «Дневника писателя», что во многом объективно характеризует значение личности Лермонтова для Федора Михайловича Достоевского. Левин активно работает с текстами, сопоставляет их отдельные фрагменты, что делает связь между двумя произведениями еще более очевидной. Однако при анализе литературовед слишком категоричен и абсолютизирует «зло» в Печорине, ставит его в один ряд с князем Валковским.

Между «Записками из подполья» и «Героем нашего времени» мы усматриваем не только полемику, но и творческий диалог. Отношения между этими текстами видятся нам более сложными и неоднозначными, чем это заявлено в статье Левина. Определение этих отношений, а также поиск и анализ всех общих мест, в которых Достоевский ведет диалог с Лермонтовым, станут целью нашего исследования во второй главе.

Глава II. «Герой нашего времени» и «Записки из подполья»: типологические схождения и параллели

2.1 Постановка проблемы. Основные аспекты и задачи сравнительной характеристики

Первоначально намек на возможность сопоставления произведений двух различных авторов, творивших в разные исторические эпохи, обнаружился нами благодаря наличию интертекстуальности в них, совпадению некоторых моментов на внешнем уровне. Примером может являться сравнение любовных линий между Печориным и Мэри, «подпольным» и Лизой. Далее нами были найдены и более тонкие внутренние связи, относящиеся к психологии центральных персонажей.

Сопоставление этих двух произведений позволяет дешифровать тайну одного текста с помощью другого: иногда суждения «подпольного» служат едва ли не комментариями к некоторым действиям Печорина.

Идея сравнения заключается в выявлении в объекте сравнения новых, важных для понимания всего произведения смыслов. Особенно актуальным, по нашему мнению, это становится ввиду существования различных подходов к трактовке творчества Ф.М. Достоевского. В своей статье Левин обозначает «подпольного человека» как жалкую пародию на образ Печорина. Однако спорные трактовки и разнообразные подходы к изучению «Записок» обязывают нас к более внимательному анализу обоих текстов, к более детальной проработке аспектов сопоставления.

Задачей литературоведческого анализа и сопоставления «Героя нашего времени» и «Записок из подполья» становится доказательство существования творческого диалога между писателями, а именно непосредственных отсылок в тексте Достоевского к роману Лермонтова.

Основанием для сопоставления героев Лермонтова и Достоевского служит сходство личностных обликов героев. Оба персонажа - натуры глубокие, размышляющие, жаждущие найти свое место в мире. Оба находятся в конфликте с самим собой, с окружающей их системой общественных отношений. В этом обществе герои являются чужаками и не способны найти собственное счастье. А потому во многом их существование бесцельно для них же самих.

«Подпольный человек» является продолжателем и эволюцией типа «лишних людей», героев произведений М.Ю. Лермонтова, И.С. Тургенева, И.А. Гончарова. В примечаниях к пятому тому собрания сочинений Ф.М. Достоевского Е.И. Кийко пишет: «Герой подполья воплощает в себе конечные результаты «оторванности от почвы», как она рисовалась Достоевскому»68 (курсив наш). Но сам же автор «Записок», размышляя о герое «подполья», выявил те различия между «парадоксалистом» и «лишними людьми», которые сделали его принципиально непохожим на них. Достоевский писал, что «впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону», между тем как ранее изображаемые типичные «представители» времени не что иное, как «исключения»69.

Печорин - первый герой в русской литературе, позволивший утверждать, что причины того, что происходит с человеком, в нем самом, а действительность - это лишь благодатная почва для развития человеческой личности со всеми ее внутренними конфликтами.

Левин заявляет и пытается доказать текстуально, что основной функцией «подпольного» является указание на безнравственность, бесперспективность и несостоятельность такой трагической фигуры, как Печорин. Наша позиция иная. Мы полагаем, что «парадоксалист» по своей природе не менее трагическая личность, поэтому может по праву встать наравне с фигурами «лишних людей». Это, конечно, не отменяет сам момент пародийного отзеркаливания двух героев, но значительно его корректирует. И «подпольный», и Печорин - жертвы нереализованных амбиций, непонимания со стороны общества. Одиночество среди людей выражает своеобразный символ мирового неблагополучия. Перед нами предстает трагедия человеческих отношений, трагедия дружбы и любви, трагедия бездуховной жизни. «Подпольному» и Печорину не чужды представления о добре и зле, оба к ним стремятся подсознательно. Однако Печорин, во многом не лишенный внутренних противоречий, кажется, в большей степени отдает себе отчет в собственных мыслях и помыслах, в то время как «парадоксалист» безустанно мечется между различными сторонами собственной души.

«Болезнь подпольного человека заключалась не в самом сознании, а в противоречии между словом и делом, между убеждениями и поведением, в угрызениях совести, вызванных неспособностью подтвердить слово делом»70, - отмечает В. Кирпотин. Трагичность существования героев во многом заключается в разрыве между сознанием идеала, пониманием того, какой должна быть жизнь на самом деле, и действительным движением самой их личности, живущей и действующей по правилам далеко не «идеальным». Амбивалентность желаемой и неосуществимой перспективы дает право говорить о потребности самореализации героев, об их стремлении к истине, пусть даже и неверно понимаемой. Невозможность достижения идеала, удовлетворения всех душевных потребностей и обретения гармонии приводит лишь к нескончаемому потоку ошибок, разочарований, что порождает «постоянные сомнения, сложную внутреннюю борьбу с самим собой71». Оба героя мучаются из-за несоответствия внешней действительности внутренним запросам.

На современном этапе развития литературоведческой науки, когда творчество различных писателей рассмотрено довольно полно и глубоко, ученые задаются целью воссоздать целостную картину литературного процесса XIX века, учитывая всю его многогранность, глубину и сложность. По нашему мнению, одним из возможных путей к ее достижению является сопоставление художественных текстов или их различных элементов, проблем, заданных жизнью и временем, проблем, которые могут найти свое воплощение в некоторых типах и сюжетных ситуациях.

Сопоставление «Героя нашего времени» М.Ю. Лермонтова и «Записок из подполья» Ф.М. Достоевского целесообразно, поскольку нами обнаружены прямые типологические связи, а, следовательно, анализ более позднего произведения необходимо проводить в контексте раннего.

Установим же главные аспекты, которые, по нашему мнению, наиболее актуальны в сравнительном анализе.

Свое исследование мы хотели бы начать с рассмотрения значимости в жизни героев исповедальной установки. Этот аспект мы считаем исходным для нашего сравнения, потому что оба текста по своим формальным и содержательным особенностям являются исповедью главных героев. Печорин наедине с самим собой беспощадно обличает свои слабые стороны, размышляет о своих победах. Так же ведет себя и «подпольный»: где-то лукавя, где-то откровенно и честно рассказывая о своем далеком прошлом и настоящем. Рассказ этот является чем-то вроде покаяния, попытки избавления от тяжких воспоминаний и давящих мыслей.

Далее логичным для нас становится сопоставление формы этой исповеди.

«Журнал» и «записки» ведутся от первого лица, а потому это во многом определяет образ рассказчика. Герои Лермонтова и Достоевского являются одновременно и субъектом, и объектом своих художественных, философских размышлений. Но если Печорин в своем откровении пишет для одного себя, то в «Записках из подполья» герой ведет диалог с воображаемым собеседником:

«<…>можно ли хоть с самим собой совершенно быть откровенным и не побояться всей правды? <…> Я же пишу для одного себя и раз навсегда объявляю, что если я и пишу как бы обращаясь к читателям, то единственно только для показу, потому что так мне легче писать. Тут форма, одна пустая форма, читателей же у меня никогда не будет. Я уже объявил это...» Конечно, подобное можно назвать диалогом весьма условно. Скорее, перед нами специфическая форма монолога, носящая диалогический характер. Более того, в своих «диалогах», собеседник меняется: то герой разговаривает со своим вторым «Я», то с аудиторией, представляющей все человечество вкупе.

Сравнение «Журнала» и «Записок» напрямую раскрывает перед нами проблему искренности героев, а значит, качество их рефлексии. А потому самоанализ, самопознание и их результаты будут рассмотрены нами в отдельном параграфе нашей работы.

Далее необходимым для нас является установление и рассмотрение внутренних противоречий героев, обозначение места парадокса внутри текста. Наиболее отчетливо все противоречия выявляются в общении героев с другими людьми, с женщинами, а также в их отношении к ним. Одной из главных задач для Печорина является постижение тайны своей собственной личности, психологии других людей, а потому он постоянно ставит нравственные и философские эксперименты над всеми, наблюдает, выжидает и врывается в суть самой жизни. В одном месте «Записок» «парадоксалист» пишет, что у него неоднократно появлялась потребность «обняться с людьми и со всем человечеством». Однако рядом с людьми герой находиться не может, он испытывает неудобство, презрение к себе и к ним. В этом плане он близок и Печорину, который во время своего монолога к Мэри говорил, что «хотел любить весь мир», но вместо этого выучился только «ненавидеть».

Понятие «парадокс» в «Записках» принимает еще более сложное, глубокое значение: парадоксальны не только суждения героя, его сознание, а противоречивы его действия, его манера речи. Сам персонаж является воплощением самого парадокса.

Печорин и «подпольный» во всех жизненных ситуациях пытаются быть ведущими, людьми, полностью владеющими ситуацией и эту ситуацию создающими. «…Я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться», - пишет о себе Печорин. «Подпольный» же во многом пытается предвосхитить «чужую» реплику. Бахтин объясняет это желанием «непременно сохранить за собой последнее слово»72. Во второй части «Записок» герой вспоминает некоторые случаи в своей жизни, где он отчаянно пытался стать творцом своей судьбы, не беря в расчет, что тем самым он может причинить вред другим людям. Попытка установления своеволия актуальна и для «Героя нашего времени». Идея «самостоятельного хотения», жизнь в «подполье» собственной души - это жизнь без бога, это попытка осознанного отказа от него. Ввиду всего выше сказанного, в нашем сравнительном анализе будет рассмотрен аспект богоборчества и судьбы в жизни героев.

И последним, завершающим пунктом нашего сравнения станет попытка определения места Печорина и «парадоксалиста» внутри оппозиции герой- антигерой. На этом этапе сравнения мы, обращаясь ко всем результатам нашего исследования, постараемся выявить, почему Печорин определяется Лермонтовым как «герой», а «подпольный» называет себя в своих записях «антигероем».

2.2 Роль исповеди в идейной структуре произведений

В этом параграфе нам бы хотелось остановиться на таком понятии, как исповедь, а также определить роль исповедальной установки персонажей

«Записок из подполья» Достоевского и «Героя нашего времени» Лермонтова.

В первоначальном своем значении исповедь - это одно из христианских таинств, во время которого создается особый диалог между исповедником, представителем Господа на земле, и исповедующимся. Во время этого диалога исповедующийся должен признаться во всех содеянных грехах с момента последней исповеди. Исповедь подразумевает искреннее раскаяние, желание в дальнейшем не совершать тех же поступков. После такого рода беседы покаявшийся может получить отпущение всех грехов, в которых он признался священнику, и их прощение от самого Бога. Неслучайно такие понятия, как исповедь и покаяние отождествляются и подразумевают под собой духовное возрождение.

Со временем слово «исповедь» вышло из круга исключительно религиозных понятий и проникло в художественную литературу, в которой, в первую очередь, адаптировалось в качестве приема. Известная «Исповедь» Жан-Жака Руссо тому пример: автор книги обстоятельно рассказывает о своих грехах, моральных преступлениях, надеясь получить общественное прощение и понимание. Центральной темой литературной исповеди является повествование о тайном преступлении, греховном помысле, а также о душевных терзаниях и страданиях. Впоследствии формируется целый литературный жанр - исповедальный роман - получивший широкое распространение во Франции. О примерах таких романов, а также о месте «Героя нашего времени» в их ряду, подробно пишет Л.И. Вольперт в одной из глав своей книги «Лермонтов и литература Франции»73. Одним из основных признаков жанра является установка на раскрытие внутреннего мира героя, его сложной и противоречивой личности без нарушения правдоподобия. Исповедь относится к инструментам «прямого психологизма», потому что все внутренние движения, мысли, эмоции героя показываются напрямую. Достигается это благодаря форме произведения, чаще всего представленного в виде записок, дневников, писем воспоминаний. Сюжет как таковой может отсутствовать, а фрагменты соотносятся между собой моральными, философскими или психологическими проблематиками.

Развитие психологизма в России XIX века, исследование глубинных тайн сознания человека, безусловно, во многом обязано М.Ю. Лермонтову. Именно он впервые подробно рассмотрел человека анализирующего себя, придал художественность процессу самопознания (эстетизация рефлексии74). Однако «Герой нашего времени» - не исповедальный роман, поскольку часть текста раскрывает образ Печорина со стороны. Поэтому следует отметить, что, говоря об исповедальной составляющей текста, самоанализе и пр., мы имеем в виду именно «Журнал Печорина», а также устные исповедальные ситуации между несколькими героями.

В традиционном литературоведении исповедью называют произведение, обязательно написанное от первого лица, а также обладающее как минимум одной из ниже перечисленных черт75:

1. В сюжете встречается много автобиографических моментов, взятых из жизни самого автора;

2. Рассказчик часто представляет свои поступки в негативном свете;

3. Рассказчик подробно описывает свои мысли, чувства, занимается рефлексией.

Таким образом, записи «парадоксалиста» и Печорина можно считать исповедальными. Исповедь в нашем случае - это «история души человеческой», осознанный, преднамеренный акт самоанализа, при помощи которого человек пытается понять и объяснить мир вокруг себя, в том числе и свой внутренний. Однако признания Печорина и «подпольного» неканоничны относительно жанра церковной исповеди, поскольку в них нет раскаяния как такового, они не подразумевают под собой духовное перерождение человека.

Современный литературовед А.Б. Криницын в своей монографии «Исповедь подпольного человека» подробно исследует эволюцию данного типа в творчестве Достоевского, а также создает общую для подобных героев схему жизненного развития. Обязательным для всех людей «подполья» является «мечтательство» в свои юношеские годы. По складу ума такие герои - «созерцатели»76, живущие в своем собственном мире. Такие герои слишком рано приобщаются к миру книг, что зачастую воспитывает в человеке потребность в «усиленном сознании».

И у Печорина, и у «подпольного» склонность к рефлексии, к самоанализу развита необычайно, и в откровениях одного мы находим много из исповеди другого. «В первой молодости моей, - вспоминает Печорин, - я был мечтателем: я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение». О «парадоксалисте» мы знаем следующее: «Hо у меня был выход, все примирявший, это - спасаться во «все прекрасное и высокое», конечно, в мечтах. Мечтал я ужасно, мечтал по три месяца сряду…» Тут также нужно вспомнить историю «подпольного» о друге, над которым ему хотелось тиранствовать, властвовать и которого он оттолкнул от себя, как только подчинил его своей воле, «точно он и нужен был мне только для одержания над ним победы». Похожие размышления мы встречаем в журнале Печорина: «Я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается» и «Она, как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет!» Точно сказать, пришел ли Печорин к таким умозаключениям практически, нельзя, однако на деле «подпольный» неплохо иллюстрирует его «теории».

Итак, зачем же герои ведут эти записи? Исповедальный дневник - знак своего времени, вести его модно, а наблюдение за собой актуально77. «Этот журнал пишу я для себя, и, следовательно, все, что я в него ни брошу, будет со временем для меня драгоценным воспоминанием». Однако есть у Печорина и более глубокие мотивы. Герой стремится к полному контролю над своим рассудком и сердцем, в этом выражается акт своеволия, стремление к абсолютной свободе: «Душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит». Печорин называет это «высшим состоянием самопознания человека», признаком интеллекта и внутренней силы. Каждую свою мысль герой проверяет действием. Он беспристрастно «взвешивает, разбирает свои собственные страсти и поступки», проводя над собой (да и над всем миром) эксперименты: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его». Вся жизнь для него лишь следствие «Ума холодных наблюдений // И сердца горестных замет». Печорин не доверяет чувству, видит в них «принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими (страстями) волноваться». Следовательно, способность поверять свои чувства рассудком - это признак мужественной зрелости человека. С этим же связано и желание усилием воли и разума вытравить все чувственное из своей души, взять «сердце» под контроль. В основе «строгого самоотчета» Печорина лежит конфликт разума и сердца. Все чувственные движения «подпольного» связаны с порывами к добру, прощению, любви. Однако для него они трагически безысходны, так как неизбежно разбиваются о самолюбие, озлобленность, гордость. Автор «Записок из подполья» показывает это на примере отношений «парадоксалиста» и проститутки Лизы. Перед главным героем открывается возможность возрождения, очищения, зарождения высокого чувства, однако он отрезал этот путь, не сумел простить девушке ее духовного преимущества.

Герой Достоевского не наделен теми страстями, которые присущи Печорину, а как следствие, конфликт разума и чувства в нем отсутствует. Все внутренние противоречия героя связаны с тем, каким он является и каким хочет быть в глазах окружающих.

Со слов «подпольного», он ведет свои записи «для себя», и на то существует несколько причин. «Hо вот что еще: для чего, зачем собственно я хочу писать? Если не для публики, так ведь можно бы и так, мысленно все припомнить, не переводя на бумагу. Так-с; но на бумаге оно выйдет как-то торжественнее. В этом есть что-то внушающее, суда больше над собой будет, слогу прибавится. Кроме того: может быть, я от записывания действительно получу облегчение. Вот нынче, например, меня особенно давит одно давнишнее воспоминание. Припомнилось оно мне ясно еще на днях и с тех пор осталось со мною, как досадный музыкальный мотив, который не хочет отвязаться. А между тем надобно от него отвязаться. Таких воспоминаний у меня сотни; но по временам из сотни выдается одно какое-нибудь и давит. Я почему-то верю, что если я его запишу, то оно и отвяжется. Отчего ж не испробовать? Наконец: мне скучно, а я постоянно ничего не делаю. Записыванье же действительно как будто работа. Говорят, от работы человек добрым и честным делается. Hу вот шанс по крайней мере». В «торжественности» письма существует несомненный момент рисовки героя перед самим собой. Одной из характерных особенностей

«парадоксалиста» является «книжность» собственного сознания, то есть на его внутренний мир, ход мысли огромное влияние оказывает литература и философия. Из текста читатель узнает, что герой с ранних лет пристрастился к миру книг. Он знаком с такими авторами, как Кант, Гегель, Чернышевский, Руссо, Пушкин, Байрон, Гейне и др. «Подпольный» рассуждает на серьезные темы, старается соответствовать известным мыслителям, во многом полемизируя с ними. Свое сочинение, хоть и «для себя», он хочет поставить в тот же «книжный» ряд, к которому принадлежат его кумиры. Желая самоутвердиться подобным образом.

В своем «Журнале» Печорин, так же как и «подпольный», жалуется на скуку. Однако скуку он пытается развеять не при помощи дневника, а созданием различных приключений и впечатлений. Назначение «Журнала» в фиксации и анализе этих впечатлении, в исследовании жизни. Таким образом, для Печорина заметки являются не самоцелью, а неким инструментом, способствующим в его экспериментах над жизнью. Герой Достоевского пытается развеять свою скуку именно посредством записывания собственных мыслей, а потому и относится к нему как к работе: от «качества» его «записок» зависит то, будет ли он удовлетворен или же нет.

2.3 «Записки» «подпольного человека и «журнал» Печорина: жанровый аспект

В литературной практике автор в названии произведения или в примечании к нему целенаправленно устанавливает жанр и, следовательно, относит его к определенным нормам, вызывая таким образом различные ассоциации, что напрямую воздействует на читателя. Так, «Журнал Печорина» и «Записки из подполья» уже в заголовке отсылают читателя к жанру мемуарной литературы, характеристиками которой является повествование от первого лица при относительной откровенности, описание впечатлений, событий, связанных с жизнью мемуариста, а также фиксация различных мыслей и размышлений.

Записки - это жанр, тип повествования, в которых содержатся рассуждения рассказчика о пережитом и в которых должно содержаться субъективное отношение к предмету описания. Дневник (он же журнал) - периодически пополняемый текст, в котором автор может фрагментарно фиксировать мысли, события, произошедшие за определенный отрезок времени. И записки, и дневник включают в себя некоторые элементы исповеди, которая в данной ситуации является средством самовыражения. Мемуаристы так или иначе заглядывают внутрь своей души, пытаются проанализировать те или иные поступки, мотивы, иногда описывают некоторые моменты своей жизни, чтобы оправдать или наоборот наказать себя.

Особенностью стиля дневника Печорина является высокая степень литературности языка, его афористичность и образность. Объектом рассмотрения героя становится все вокруг: большое внимание Печорин уделяет анализу своей собственной личности, ее реакций на внешние изменения, размышляет о конкретном и абстрактном. Также записи пестрят красивейшими пейзажными зарисовками. Ни о чем другом он не говорит с таким наслаждением и упоением, как о природе: «Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор, озарённых южным солнцем, при виде голубого неба или внимая шуму потока, падающего с утёса на утёс». Перед нами стиль и мироощущение романтика, способного видеть и чувствовать красоту вокруг и оформлять ее на письме. Романтический идеал природы и отношение к ней как к апогею прекрасного, культ «дикой природы», а также недовольство испорченными «городскими» нравами свойственны мировосприятию Печорина. Следовательно, в душе Печорина живет человек «чувства», способный в некоторые моменты жизни вырваться и затмить собой человека «рассудка». Именно в эти моменты он, как и все романтики, верит в добро, любовь и красоту: «Здешние жители утверждают, что воздух Кисловодска располагает к любви, что здесь бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подошвы Машука. И в самом деле, здесь все дышит уединением», «Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо синё - чего бы, кажется, больше? - зачем тут страсти, желания, сожаления?»

Поведение других людей Печорин также рассматривает с эстетической стороны. Например, в пространном описании личности Грушницкого, герой выказывает явное презрение к нему: «Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект - их наслаждение... В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии». При характеристике Грушницкого Печорин не обходит стороной и его положительных качеств, однако, оказывает явное неуважение к нему за поверхностный эстетизм, за отсутствие истинной «поэтичности», за позу и рисовку. Презирая Грушницкого, Печорин, следовательно, презирает и свое не изжитое романтическое «я», поскольку именно из-за него герой не способен полностью подчинить воле свое «чувство».

Чаще всего Печорин анализирует и свои действия именно с эстетической стороны, а личностные победы он измеряет изящностью разыгрываемой им интриги. Для него важно быть умнее других, острее и ловчее. Если он «добро», то обязательно благородное, а если «зло», то непременно «привлекательное». Помимо прочего, в записях Печорина встречается большое количество риторических вопросов. Эта форма рефлексии отражает попытку героя разгадать себя: «Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле - разрушать чужие надежды… невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?»

Кроме всего выше сказанного, стилю «Журнала» характерен определенный оттенок «научности», строгости и последовательности размышлений. В книге «Психологизм русской классической литературы» А.Б. Есин подобно рассматривает запись Печорина от 3 июня78. На этом примере литературовед отмечает глубину содержания и аналитичность мысли героя. В первую очередь Есин отмечает четкость ясность сформулированного Печориным вопроса: «Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь?» В нем же герой отметает «заведомо несостоятельные объяснения», после чего начинает рассуждать, искать ответ на поставленный вопрос: сперва-наперво он отвергает потребность любви и «спортивный интерес». Далее Печорин рассматривает другие возможные объяснения и в конечном итоге находит удовлетворяющий его ответ, обращаясь, по словам Есина, к «тем положительным эмоциям, которые доставляет Печорину его замысел и предчувствие его выполнения»: «А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души!» После этого герой начинает новые рассуждения, углубляясь в источник проблемы, и приходит к самой ее сути: «первое мое удовольствие - подчинять моей воле все, что меня окружает…» Таким образом, посредством детального анализа причинно-следственных связей автор дневника сводит свои размышления к аксиоме, к бесспорному и очевидному выводу.

Иного свойства записки «подпольного человека». Они по природе своей стихийны. Задачей записок является фиксация потока мыслей, возникающих в момент написания, или чувств, проявляемых в этот самый момент или сразу после него. В этом заключается принципиальное различие между «Записками» и «Журналом», в котором зачастую фиксируются чувства спустя некоторое время, часы, дни, месяцы, когда чувство улеглось и его можно анализировать взвешенно и беспристрастно. Другими словами, картина внутреннего мира героя «предстает перед нами уже «обработанной», опосредованной последующими размышлениями79». «Журнал» лишен той хаотичности и экспрессивности, коими наделены «Записки» «подпольного человека». С одной стороны, речь «парадоксалиста» представляет собой публицистический монолог, включающий в себя многообразие поднимаемых проблем (от философских и психологических до бытовых) с самыми различными риторическими конструкциями. Но, с другой стороны, этот монолог строится по разговорным моделям. Если установка Печорина была на эстетичность и литературность языка, то у героя Достоевского чувствуется установка на устную речь со всеми ее вытекающими: в тексте встречается обилие просторечных выражений, жаргонизмов, междометий. При всем этом одним из главных критериев стиля «подпольного» является «торжественность», которая, однако, доходит до вульгарности. Здесь проявляется одна из ярких черт героя - стремление к антиэстетизации собственных выражений. Манера повествования «парадоксалиста» будто бы призвана оскорбить вкус читателя, выглядит эпатажно. И хоть он заявляет, что этих самых читателей быть не может, все же создается впечатление, будто «подпольный» говорит с некоторой группой людей, обращается к ним, спорит, что-то доказывает. Стиль речи «парадоксалиста» находится под беспрерывным воздействием другого, незримого собеседника, реплики которого герой постоянно пытается предупредить. Все это вновь возвращает нас к жанру исповеди, которая предполагает под собой наличие судящей аудитории. «Парадоксалист», закрывшись от всего света, спрятавшись в своем «вонючем» углу, не становится независимым от мнения другого человека, хоть и придуманного собой и находящегося внутри своего сознания. Герой не способен остаться наедине со своими чувства и мыслями, поскольку, если будет отсутствовать реальный слушатель, судья, он станет таковым для себя сам. Сознание «подпольного» замкнуто в бесконечной цепи самоедства, самоанализа. Сущность всей его рефлексии заключается в утверждении права на жизнь, в доказательстве, что он не «штифтик», не «ничто».

Криницын в своей книге «Исповедь подпольного человека» пишет, что «исповедальный монолог» - единственная форма «подлинного общения», возможная для типа «подпольных» героев80. В процессе исповеди человек пытается выйти на новый уровень общения со слушателями, достичь единения с ними. «Подпольный» в своих «заметках» не только разоблачает свои пороки, но и разъясняет свою сущность, а ведь, как сказано в предисловии к «Журналу Печорина», «мы почти всегда извиняем то, что понимаем». Таким образом, перед нами, выражаясь словами М.М. Бахтина, «подлинная исповедь».

Также из предисловия к «Журналу Печорина» мы узнаем о еще одной характеристике дневника или записок: «Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. «Исповедь» Руссо имеет уже тот недостаток, что он читал ее своим друзьям».

Соответствующую параллель мы наблюдаем и в «Записках из подполья»:

«Гейне утверждает, что верные автобиографии почти невозможны, и человек сам об себе наверно налжет. По его мнению, Руссо, например, непременно налгал на себя в своей исповеди, и даже умышленно налгал, из тщеславия. Я уверен, что Гейне прав; я очень хорошо понимаю, как иногда можно единственно из одного тщеславия наклепать на себя целые преступления, и даже очень хорошо постигаю, какого рода может быть это тщеславие». Генрих Гейне - немецкий поэт, публицист - считал, что быть полностью откровенным с собой невозможно, ибо при всем желании честно подойти к исследованию собственной личности, «ни один человек не может сказать правду о самом себе». С негодованием он обрушивается на «Исповедь» Руссо, называя его человеком, оклеветавшим себя и в «собственном лице всю человеческую природу»81.

И действительно, безыскусственность любого мемуарного, исповедального жанра весьма условна, далеко не объективна по отношению к реальности. Если сопоставлять «Записки из подполья» и «Журнал Печорина», то обнаружится общий механизм, способный ввести в заблуждение читателя. Механизм этот замаскирован в интимной форме самовыражения, в заметках «для себя». Однако добиться исключительной честности даже по отношению к самому себе невозможно, ввиду избирательности нашей памяти, особенностей восприятия. Однако существенной разницей между персонажами является степень их откровенности: для «Подпольного» «публика» необходима, «он зависит от чужой эстетической оценки» и в его бунте против мира «искренность сливается с установкой на эффект»82. Печорин же не нуждается в зрителях, старается рассуждать объективно, но в то же время говорит себе: «Кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?» Оба героя противопоставляют себя всему миру, из чего вытекает философия вседозволенности и индивидуализма: «Чтоб всему миру провалиться, а мне чай всегда пить», «Да когда она мне нравится?» Именно на этом этапе развития происходит укоренение человека в сознательном «метафизическом зле - не по слабости и низости характера, а по убеждению и отчетливому желанию»83.

Таким образом, быть откровенным и публиковать свое откровение не одно и то же. Со временем искренности признания суждено стать позой, маской, ролью, а весь представленный в исповеди опыт - игрой героя по природе своей нарциссического. Эта искусная речь «злодея», «подлеца» эстетизируется, дарит своему автору особого рода «наслаждение». Но за всем этим скрывается настоящий человек со своими истинными и естественными мыслями и чувствами.

2.4 Искренность как социльно-псхологическая доминанта характера Печорина и «подпольного»

«Записки из подполья» и «Герой нашего времени» очень неоднозначны в изучении, поскольку в обоих произведениях силен психологический акцент.

В душевной организации персонажей разобраться чрезвычайно нелегко, потому что секрет психологии героев Лермонтова и Достоевского не лежит на поверхности; анализ часто строится на поиске глубинных смыслов тех или иных действиях героев, их мотивов, иногда не ясных самим персонажам, что уж говорить о читателе.

«Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки со строгим любопытством, но без участия», - так говорит о себе Печорин. И действительно, самоанализ его беспристрастен, объективен и смел, а поиск мотивов, истоков различных эмоций последователен, подробен и четок. Цель существования Печорина заключается в познании мира посредством мышления и разума. В этом состоит главная его особенность. Характерным является «честность героя по отношению не только к другим, но к самому себе, способность мужественно взглянуть правде в глаза, сделать самопознание инструментом критики общества, а познание общественной психологии средством бескомпромиссной критики самого себя»84. Таким образом, с убежденностью путешествующего офицера в искренности Печорина можно согласиться, ведь сам герой заинтересован в «строгом отчете» перед собой, в откровенности и правдивости при анализе себя и окружающего его мира. Он не стремится «оправдать или приукрасить себя»85.

Как уже говорилось ранее, одной из бед Печорина является скука, ничем неутолимая жажда нового. Поэтому герой искусственно создает ситуации, которые могли бы хоть на время его занять и развеять гнетущее однообразие вокруг. Такой подход выработал в Печорине отношение к жизни как к театральному действию, где режиссером-постановщиком является он сам. Поэтому неудивительно, что в его лексиконе так часто появляются слова «развязка», «завязка»: «Завязка есть! - закричал я в восхищении, - об развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится о том, чтоб мне не было скучно», «Но теперь дело выходило их границ шутки: они, вероятно, не ожидали такой развязки». Такое «творческое» отношение к жизни, выходит, удовлетворяют обе потребности Печорина: ему не скучно, он познает суть человеческой души.

Однако интерес Печорина непостоянен: как только в жизни героя наступает состояние гармонии и постоянства, он снова впадает в меланхолию. Человек или обстоятельства занимают Печорина только тогда, когда он выступает в качестве деятеля, борца, завоевателя и т.п. Самым ярким доказательством этому утверждению является ситуация с Бэлой, которая потеряла для Печорина всякий интерес, как только полностью отдалась своему чувству. Спокойствие для Печорина - это убийственное состояние, при котором теряется ощущение жизни души.

Но если искренность записанных высказываний Печорина не имеет особых поводов для сомнения, по-другому дело обстоит с его устными признаниями. Уже упоминаемый нами ранее В. Левин в статье «Об истинном смысле монолога Печорина»86пишет о том, что все значимые монологи или диалоги Печорина служат лишь одной цели: «подчинять моей воле все, что меня окружает». А потому критик отрицает присутствие искренности в речах героя. Такого же мнения придерживается и А.Б. Есин. Он также анализирует монолог Печорина «Да, такова была моя участь с самого детства» и сопровождающие его ремарки «задумался», «принял глубоко тронутый вид», «встретил ее глаза» и т.п. Исследователь создает оппозицию искренности и актерства87, и относит этот фрагмент именно к актерству, которое не смогли разглядеть ни княжна Мери, ни проницательный Вернер.

Но, по нашему мнению, такие категоричные обвинения Печорина в притворстве не справедливы. Так как жизнь для героя - театр, то и он является в ней актером и имеет свои роли. Однако это не вовсе не означает, что он врет, лицемерит. Печорин говорит осмысленно, тщательно подбирая слова, их содержание и еще более тщательно следит за тем, какой эффект оказывает на собеседника его речь. Печорин, отдавая полный отчет в том, что он делает, все- таки играет себя, есть ведь в его «Журнале» записи, имеющие тот же тон, что и откровения перед Вернером, Максимом Максимычем, Мери. Печорин делает различные акценты, говорит с разными интонациями. Безусловно, некоторая часть вымысла все же присутствует в «исповедях», однако к нему Печорин вынужден обращаться как к некоторой «бутафории», в главном же он не обманывает. Под каждой маской героя находится он сам, но ни одна не исчерпывает его. Актерство не мешает быть герою искренним, но углубляет значение его слов и действий.

Но есть в тексте ситуации, где Печорин все-таки целенаправленно не дает правдивого ответа. В этих случаях уровень его рефлексии очень высок, он находит целый ряд причин, подвигнувших его к обману. Например, стоит вспомнить сцену, когда Грушницкий спрашивает Печорина, был ли тот тронут, глядя на милое поведение княжны; на это Печорин отвечает отрицательно. После автор дневника расписывает все причины, из-за которых он ответил именно так, «ведь он привык во всем себе признаваться». Не зря Б.Т. Удодов пишет: «Анализ структуры, глубинной сущности личности Печорина в какой- то мере облегчается скрупулезным самоанализом самого героя»88. Первой причиной является желание просто побесить Грушницкого, второй - «врожденная страсть противоречить». Третьей же причиной является неприятная «зависть», которую герой осмеливается в себе признать. Так, мы видим, что Печорин рассматривает свои довольно подробно и откровенно.

В «Записках из подполья» нас также поражает усердность, с которой герой разбирает свои чувства, ощущения и гул голосов, не дающих ему покоя. Ни одна эмоция, ни одна мысль не избежит «объяснения», все будет зафиксировано и обдуманно: «Тоска и желчь снова накипали и искали исхода. Вдруг рядом со мной я увидел два открытые глаза <…> Теперь же мне вдруг ярко представилась нелепая, отвратительная, как паук, идея разврата, который без любви, грубо и бесстыже, начинает прямо с того, чем настоящая любовь венчается. <…> Мне стало наконец отчего-то жутко».

Образ «подпольного человека» - это синтез «маленького человека», не наделенного никакими выдающимися чертами характера, и наполеоновских амбиций, завышенного самомнения. Однако герой довольно умен для того, чтобы искренне осознавать несообразность и абсурдность стремлений сделаться романтическим героем (да и образ его не по душе «подпольному» из- за однозначности и несостоятельности его в современных реалиях), поэтому он постоянно пытается эпатировать публику, читателей своей исключительной откровенностью. Здесь тщеславие, не имея других возможностей проявлять себя, косвенно обнаруживается в постоянном самообвинении, самоунижении. К тому же, считая «усиленное сознание» тем качеством, которое выделяет «подпольного» среди людей «обыкновенного человеческого сознания», обывателей, пытается реализоваться в самоуничижении и в глубине души гордится, что может говорить о себе такие вещи, в которых редкие люди могут себе признаться. Герой вполне осознает степень своего падения, но благодаря этому падению «парадоксалист» способен доказать, что он человек, а не «штифтик». И здесь же возникает очевидное различие между откровенностью Печорина и «подпольного»: первый стремится к объективности повествования, второй же желает прослыть неординарным, шокирующим своим поведением человеком. Манера речи героя Достоевского ориентирована на провокацию потенциальной аудитории, «подпольный» намеренно хочет поразить читателя «омерзительной низостью моей злобной глупости». Этим по большей части и объясняется то нездоровое удовольствие, о котором часто говорит автор записок: «…До того доходил, что ощущал какое-то тайное, ненормальное, подленькое наслажденьице возвращаться, бывало, в иную гадчайшую петербургскую ночь к себе в угол и усиленно сознавать, что вот и сегодня сделал опять гадость, <…> горечь обращалась наконец в какую-то позорную, проклятую сладость и наконец - в решительное, серьезное наслаждение! Да, в наслаждение, в наслаждение. <…> Я вам объясню: наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения; оттого, что уж сам чувствуешь, что до последней стены дошел…» Герой самостоятельно и осмысленно создает себе такие условия жизни, которые принесут ему страдания, приступы самоедства, ведь именно в страдании «подпольный» видит возможность развития. «Страдания - да ведь это единственная причина сознания. Я хоть и доложил вначале, что сознание, по-моему, есть величайшее для человека несчастие, но я знаю, что человек его любит и не променяет ни на какие удовлетворения». В основе страдания «подпольного человека лежит постоянный стыд за самого себя, в «сознании лучшего и в невозможности достичь его»89.

Если основой мироощущения Печорина является «театрализация», то основой жизни «подпольного человека» является «книжность». Он пытается жить по законам литературы: «Я знал, что говорю туго, выделанно, даже книжно, одним словом, я иначе и не умел, как "точно по книжке". Но это не смущало меня; я ведь знал, предчувствовал, что меня поймут и что самая эта книжность может еще больше подспорить делу». Герой постоянно надевает на себя чьи-то роли, чужие маски. «Цитатность «Записок...» объясняется тем, что герой хочет опереться на опыт культуры и не может этого сделать».90 Поведение Печорина может меняться, однако все это не выходит за рамки его собственно личности. Сочинитель «Записок» же все время старается казаться не самим собой. В ситуации встречи со школьными товарищами, когда «парадоксалист» пытается их догнать, отправляясь в публичный дом, главным является не сама эта история, а мысли героя, создаваемые по литературному образцу. Он хочет, чтоб молодые люди все вмиг поняли и осознали, стали «на коленях умолять о дружбе». «Подпольный» хочет пощечины, дуэли, хочет проявить себя как герой. В других своих мечтах он видит себя победителем, Мессией, Наполеоном, человеком в лавровом венке. Эти же фантазии он переносит и на жизнь, создает себе приключения, в которых сможет реализовать образ из грез. Тому подтверждением являются события из второй части «Записок из подполья». Характерным примером здесь может являться то, как герой вкладывает деньги в руку Лизе. Эта невероятная жестокость не присуща «подпольному», она книжная и искусственная. К ней герой прибегает для того, чтобы казаться романным «негодяем». Однако герой осознает и понимает свои запросы, он отдает себе отчет в том, что стремится к «литературности» жизни: «Черт знает что бы дал я тогда за настоящую, более правильную ссору, более приличную, более, так сказать, литературную!»

Таким образом, трагедией «подпольного» является потеря внутреннего стержня, неумение быть самим собой и полная неприспособленность к жизни.

Страх, стыд, гордость мешают ему комфортно чувствовать себя в обществе людей, в связи с чем срабатывает некоторый защитный механизм, и «подпольный» становится актером. Но воображаемая им реальность и подлинная жизнь не одно и то же, и потому все попытки «парадоксалиста» претворения его сценария в жизнь терпят неудачу.

Итак, подведем итоги последних трех параграфов.

В текстах «Герой нашего времени» и «Записках из подполья» сильно исповедальное начало. Оба произведения представляются в качестве исповеди центральных персонажей, однако, исповеди отличной от канонического жанра. Главным является то, что Печорин и «подпольный» не ощущают чувства раскаяния, а потому их откровения не приносят им душевного облегчения.

Целью составления «Журнала» и «Записок» является фиксация собственных мыслей. Печорин стремиться к максимальному познанию глубин собственной личности. Задача же «подпольного» состоит в своеобразном оправдании своего поведения, в доказательстве того, что он личность, мыслящий и рассуждающий человек.

Дневник Печорина ориентирован на себя. Герой стремится максимально точно описать особенности своего склада характера, а потому откровения его искренни и неподдельны. Печорин четко видит все свои положительные и отрицательные стороны. «Парадоксалист» же нуждается в публике, а потому мы можем обнаружить частое обращение к невидимой аудитории, публике. Это ставит под сомнение наличие искренности герое, потому как его главнейшая цель заключается в произведении определенного впечатления, эффекта.

Особенностью стиля Печорина является высокая степень описательности, язык его красив и точен. Язык же «подпольного» ближе к разговорной манере. В своих записях он стремиться шокировать читателя.

Определяющими качествами героев является «театрализация» и «книжность». И тот, и другой действуют не интуитивно, а обдуманно и осмысленно. Весь мир для Печорина, это театральное действие, в котором он является одновременно и режиссером и актером. Однако, по нашему мнению, актерство это не синонимично лжи и лицедейству: в различных ситуациях герой расставляет различные акценты, говорит с разной степенью искренности.

«Книжное» же сознание «подпольного» требует от героя поведения, которое не соответствует его натуре, а потому он вынужден притворяться, быть не самим собой. И хотя «парадоксалист» в большинстве случаев искренен по отношению к себе, анализирует себя с той же старательностью, что и Печорин, не всегда дает себе отчет в том, что игра его выглядит слишком ненатурально, а литературные маски никогда не станут его родным лицом. Игра Печорина вписывается в «живую жизнь», поведение «подпольного» вступает с ней в конфликт.

2.5 Внутренние противоречия героев и парадоксальность мышления

Литературоведческая практика показывает, что наиболее значимыми для всего литературного процесса являются произведения многогранные, непростые для понимания и осмысления, а изучение сложных и неоднозначных характеров привлекают самых искушенных критиков и литературоведов.

Такими противоречивыми характерами, доходящими иногда до парадоксальных поступков и изречений, являются центральные персонажи

«Героя нашего времени» и «Записок из подполья». И Печорин, и «подпольный» не подлежат никаким категоричным оценкам, их невозможно назвать однозначно злыми или добрыми, нравственными или безнравственными. Одно очевидно - внутри их личностей происходят вечные метания, столкновение различных мотивировок и беспрерывная борьба с самими собой.

Сложность и глубина психики, поведенческих особенностей человека впервые наиболее ярко раскрыл М.Ю. Лермонтов. С первых страниц романа Печорин предстает перед нами человеком «странным»: «Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен... Да-с, с большими был странностями». Странность эта выражается и во внешности героя, и в манере поведения. А потом сам Печорин наедине с собой и со своими мыслями пишет:

«Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле... Одни скажут: он был добрый малый, другие - мерзавец. И то и другое будет ложно». Такое умозаключение неудивительно, ведь Печорин - человек, чьи духовные запросы не имеют границ, в ком силы «необъятные», и чье «сердце ненасытно». Но, чувствуя в себе огромный потенциал, умея достигать поставленных целей, Печорин проживает обычную жизнь обычного человека. Его тщательно спланированные действия зачастую не имеют нужного результата, а впоследствии теряют всякий для него смысл. Все свое духовное и интеллектуальное богатство герой растрачивает впустую, на те ситуации и тех людей, которые не дают его личности реализовать себя в полной мере.