Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова и «Записки из подполья» Ф.М. Достоевского: проблема генезиса типа «подпольного человека»

Оглавление

• Введение
• Глава I. Проблема творческого диалога М.Ю. Лермонтова и Ф.М. Достоевского в отечественной критике и литературоведении
• 1.1 Личность и творчество М.Ю. Лермонтова в оценке Ф.М. Достоевског
• 1.2 Проблема художественной рецепции творчества М.Ю. Лермонтова в произведениях Ф.М. Достоевского (обзор работ современных исследователей)
• Выводы по первой главе
• Глава II. «Герой нашего времени» и «Записки из подполья»: типологические схождения и параллели
• 2.1 Постановка проблемы. Основные аспекты и задачи сравнительной характеристики
• 2.2 Роль исповеди в идейной структуре произведений
• 2.3 «Записки» «подпольного человека и «журнал» Печорина: жанровый аспект
• 2.4 Искренность как социльно-псхологическая доминанта характера Печорина и «подпольного»
• 2.5 Внутренние противоречия героев и парадоксальность мышления
• 2.6 Философские аспекты нравственных исканий героев
• 2.7 Герой - антигерой в системе авторского мышления «Записок» и «Героя нашего времени»
• Выводы по второй главе
• Заключение
• Библиография

Введение

лермонтов достоевский подпольный человек

Тема нашей дипломной работы посвящена проблеме генезиса типа «подпольного человека», трансформации лермонтовского типа героя, представленного Печориным, в «Записках из подполья» Ф.М. Достоевского.

Существует мнение, что у любого писателя, как, впрочем, и у любого «художника», существует своя генеалогия. Другими словами, каждый писатель, портретист, архитектор, скульптор вольно или невольно опираются на опыт своих предшественников и так или иначе отражают его в своем творчестве. Так, существует множество работ, в которых доказывается ярко выраженная ориентация Достоевского, особенно в ранний период творчества, на традиции Н.В. Гоголя и А.С. Пушкина.

Не так ярко проявляются лермонтовские мотивы, однако их существование тоже вполне очевидно. Отношение к своему предшественнику на протяжении всей жизни претерпело некоторую эволюцию, но, в общем, Достоевский всегда с симпатией относился к таланту Лермонтова.

Отсылки к творчеству Лермонтова можно усмотреть во всех значительных работах Достоевского. Так, Х.Ш. Точиева находит связь между Печориным, Раскольниковым, Ставрогиным. Более подробно анализируется отношения между «Героем нашего времени» и «Бесами» в работах А. Валагина и Л. Аллена. Валагин останавливается на сопоставлении образов главных героев, выявляет их сходство и различие, а Л. Алленом рассматривается структура произведений и обосновывается выбор их форм. А.Н. Журавлева наибольшее количество перекличек с «Героем нашего времени» видит в «Преступлении и наказании». М.Г. Гиголов же подробно рассматривает любое присутствие лермонтовских текстов в «Великом Пятикнижие», а также в черновых работах Достоевского.

Таким образом, проблема «Лермонтов и Достоевский» не нова для отечественного литературоведения. Однако, нам кажется, слишком мало изучен вопрос о связи «Героя нашего времени» с одним из самых важных произведений Достоевского - с «Записками из подполья», в которых зарождаются все основные идеи дальнейших великих романов. Единственной статьей, в которой «Записки из подполья» рассматриваются в контексте «Героя нашего времени» является статья В. Левина. Однако отношения между этими текстами видятся нам более сложными и неоднозначными, чем это заявлено в статье Левина. В своей работе мы постараемся определить и охарактеризовать эти отношения, проследить и проанализировать связь и преемственность творчества Лермонтова в творчестве Достоевского. Именно в этом заключается актуальность нашего исследования.

Изучению творчества Достоевского, в частности «Записок из подполья», посвящено немало научных работ, среди которых важное место занимают исследования М.М. Бахтина, А.Б. Криницына, А.С. Долинина, В.Я. Кирпотина, В.Л. Комаровича, Л.И. Шестова, А.П. Скафтымова, А.Н. Латыниной и других. Однако специальных исследований, посвященных проблеме «Записок из подполья» и их истокам, очень мало: обычно эта тема рассматривается вскользь (как правило, в приоритете ученых более крупные произведения Достоевского), поднимается только в связи с конкретным литературоведческим вопросом, рассматриваемым автором. Однако многими исследователями неверно трактуется смысл «Записок из подполья» ввиду отождествления автора и героя. А это, безусловно, мешает раскрытию истинного замысла писателя. Установление типологических связей «подпольного человека» с героями русской классической литературы позволит определить место «парадоксалиста» в их литературном ряду, выделить индивидуальное своеобразие, а также даст возможность уяснить авторский замысел.

Новизна нашего исследования заключается в подробной сравнительно- типологической характеристике героев Лермонтова и Достоевского, поиск возможного истока типа «подпольного человека». Также нами будет выдвинут собственный тезис, объясняющий природу и уровень преемственности одного писателя от другого.

Причин, позволяющих сопоставить и сравнить «Героя нашего времени» и «Записки из подполья», несколько. Во-первых, оба произведения претендуют называться исповедью главных героев, в которых они обнажают собственную душу и анализируют ее. Журнал и записки ведутся от первого лица, и персонажи заявляют, что искренность их безусловна, поскольку каждый пишет «для себя». Во-вторых, оба героя имеют некоторые сходные черты характера, такие как стремление к парадоксам, отказ от чувственного начала, противопоставление себя миру людей. В героях сильно рефлексирующее начало, во многом определившее их судьбу и взгляд на мир. В-третьих, в произведениях невооруженным взглядом обнаруживаются схожие места, в которых очевидны реминисценции Достоевского на роман своего предшественника.

Предметом нашего исследования является вопрос о трансформации традиций М.Ю. Лермонтова в произведении Ф.М. Достоевского «Записки из подполья». Объектом - роман «Герой нашего времени» и «Записки из подполья».

Цель нашей работы заключается в доказательстве типологического сходства между романными структурами «Героя нашего времени» и «Записок из подполья» в контексте творческого диалога между Достоевским и Лермонтовым.

Реализация этой цели предполагает решение некоторых частных исследовательских задач:

• изучить основной массив научной литературы по заявленной теме ВКР;

• исследовать особенность формы «Журнала Печорина» и «Записок»;

• рассмотреть характер исповедального начала в произведениях;

• провести сопоставительный анализ главных героев по заявленному в работе плану;

• проанализировать рецепцию проблематики «Героя нашего времени» в «Записках из подполья».

Решение поставленных целей и задач определяет следующую структуру дипломной работы. Работа состоит из введения, двух глав, заключения.

Во введении формулируется актуальность и новизна исследовательской работы, его научно-теоретическая основа, главная цель и задачи, а также обосновывается структура работы.

В первой главе мы рассматриваем исследование «Героя нашего времени» и

«Записок из подполья» в отечественном литературоведении и критики. Особое место отводится проблеме «Лермонтов и Достоевский». Нами проанализированы основные труды, затрагивающие эту тему, а также, опираясь на черновики и «Дневник писателя», мы рассмотрели отношение самого Достоевского к своему предшественнику.

Во второй главе проанализированы основные аспекты сравнительно- типологической характеристики произведений:

• роль исповеди в идейной структуре произведений;

• «записки» «подпольного человека и «журнал» Печорина: жанровый аспект;

• искренность как социально-психологическая доминанта характера Печорина и «подпольного»;

• внутренние противоречия героев и парадоксальность мышления;

• философские аспекты нравственных исканий героев;

• «герой» - «антигерой» в системе авторского мышления «Записок» и «Героя нашего времени»;

В заключении формулируются основные выводы и результаты исследования.

Библиография состоит из пятидесяти пяти источников. В нее входит литература, посвященная исследованиям по проблеме «М.Ю. Лермонтов и Ф.М. Достоевский», литературно-критическая и научно-исследовательская литература о М.Ю. Лермонтове и Ф.М. Достоевском, а также научная литература справочного и теоретико-методологического характера.

Методология данной работы базируется на принципах сравнительно- типологического анализа и методе обобщения и систематизации данных. Все главные выводы сделаны на основе исследования текстов «Героя нашего времени» и «Записок из подполья».

Практическая значимость дипломной работы определяется возможностью использования ее выводов в процессе школьного обучения на внеклассных уроках литературы в 8-10 классах средней общеобразовательной школы и в классах гуманитарного профиля.

Научно-теоретической основой исследования являются труды ведущих отечественных литературоведов, историков литературы, специалистов по творчеству М.Ю. Лермонтова и Ф.М. Достоевского: А.И. Журавлевой, Л.И. Вольперт, Б.Т. Удодова, А.Б. Криницына, А.П. Скафтымова.

Все цитаты из произведений Лермонтова и Достоевского, выбранных для анализа, в данной работе приводятся по следующим изданиям:

· Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 6 т. -- М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954-- 1957;

· Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. - Л.: Наука, 1972-1990.

Цитаты сверены с указанными первоисточниками, поэтому в тексте ВКР ссылки на них не оговариваются.

Глава I. Проблема творческого диалога М.Ю. Лермонтова и Ф.М. Достоевского в отечественной критике и литературоведении

1.1 Личность и творчество М.Ю. Лермонтова в оценке Ф.М. Достоевского

Общечеловеческий пафос открытий русской литературной мысли второй половины XIX столетия во многом связан с исследованием глубин человеческой души, интимных сфер человеческого сознания, всех модусов, составляющих психическую структуру личности. Можно с полной уверенностью говорить о том, что эти открытия стали возможны на почве той культуры, которая создала свой уникальный комплекс философских, этических идей. Творчество А.С. Пушкина, а за ним и М.Ю. Лермонтова во многом определило ход формирования и развития этого комплекса.

Одним из гениальнейших исследователей психологии человека заслуженно считается Ф.М. Достоевский. Неоспоримым фактом является влияние А.С. Пушкина на все творчество Достоевского. Пушкин близок ему в первую очередь в своей любви к русскому народу. Он не только указал на «больную язву» современного общества, но вывел исходный путь, заключающийся в «преклонении перед правдой народа русского» 1. Правда эта заключается в абсолютной вере Достоевского - во многих своих взглядах солидарного со славянофилами - в силу национального духа России, в ее самобытность. В возвращении к своим исконно русским началам Достоевский видел позитивное будущее своей страны.

В объяснительном слове к знаменитой речи о Пушкине, Достоевский пишет, что Александр Сергеевич Пушкин первым из русских писателей вывел тип страдающего, отрицающего интеллигента, исторически оторванного от народной почвы2. Родоначальником таких литературных героев, «лишних людей», стал Сильвио из повести «Выстрел», взятый из Байрона.

В «Дневнике писателя» за 1877 год, Достоевский рассматривает такое течение, как байронизм, и дает ему обстоятельную характеристику. Байронизм воспринимается Достоевским как естественный и логически обоснованный процесс. Это недолговременное, но великое и даже «святое и необходимое»3 явление в европейской и мировой литературе. Байронизм сравнивается литератором с «могучим криком» между «глухих стонов»4. Он родился в сердцах людей в минуты глубокого разочарования, потери веры в прежние идеалы, смутного представления о будущем существовании. Этот «могучий крик», отголоски которого еще долго звучали в произведениях многих писателей, пронесся над целым миром и прочно засел в сознании современников. Русский человек стал понимать свое достоинство и значение, стал понимать, что и он может войти в европейскую цивилизацию и иметь в ней свое место. Но это понимание было ошибочным, поскольку призывало к действиям на европейский манер. Ощущая всю силу собственной личности, он, русский человек, не учитывал свою национальную идентичность и самобытность мысли. Поэтому, имея определенные противоречия, наше «большинство» начало усердно думать, уходя в глубины собственной психики: «Мы бросились с горя в скептическое саморассматривание, саморазглядывание»5. Именно байронические настроения повлияли на то, что Белинский назвал XIX век эпохой «сознания, философствующего духа, размышлений и рефлексии». Россия, как и Европа, не была лишена разочарований, давних противоречий, и потому любой сильный умом человек того времени не мог пройти мимо байронизма.

Заимствованный у европейцев тип мятежного героя оказал огромное влияние на всю русскую ментальность. Будучи хоть и страстным «криком», призывом к деятельности, он принес новые потери и разочарования. В одном из мест дневника Достоевский развивает мысль о том, что новые течения повлияли на эстетическое восприятие русского человека, по натуре своей не являющегося «дурным», а только «дрянным»6. Дурным он стал как раз благодаря западному авторитету, вдохнувшему в сознание русского человека эстетизацию зла. «Мало ли у нас было Печориных, действительно и в самом деле наделавших много скверностей по прочтении "Героя нашего времени"», - говорит Достоевский, рассуждая о последствиях романтических настроений в обществе. Опасный романтический стереотип, «начиная с Онегина, зародился в высшем свете, но затем пошел перерождаться и развиваться с каждым новым поколением. Появились Печорины, полные злобы, а потом и Волковский. Чиновники начинали корчить из себя Мефистофелей, только что выйдут, бывало, из департамента»8.Так, развиваясь, трансформируясь из поколения в поколение, «он (Печорин) дошел до неутолимой, желчной злобы и до странной, в высшей степени оригинально русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения».

Так пишет Достоевский о самом главном, самом выстраданном детище М.Ю. Лермонтова. В целом, интерес к творчеству Лермонтова активизировался во второй половине жизни писателя. В его набросках все чаще возникает тема «печоринства», тесно связанная с генезисом образа Ставрогина. В черновых записях Достоевский, работая над образом главного героя «Бесов», пишет времени». Здесь же писатель конкретизирует мысль: «…Грановский объясняется с сыном: «Ты кстати приехал. Я хочу жениться» - и т.д. И потом все связать с сыном и с отношениями Грановского к сыну (все от него - как от «Героя нашего времени»)».

Еще одним подтверждением интереса Достоевского к своему предшественнику и к его роману может служить запись в набросках 1869-1870- х гг., где он задумывает показать «подробный психологический анализ» того, «как действуют на ребенка произведения писателей». И в этом плане писатель останавливается именно на произведении Лермонтова.

Однако, обращение к «Герою нашего времени» прослеживается и в более раннем творчестве Ф.М. Достоевского. Являясь истинным героем времени, показательным примером всех «язв» и «пороков» современности, Печорин явление уникальное, ни на кого не похожее. Нигде в русской литературе мы не найдем такое разрушительное, но настолько привлекательное, а потому и опасное, «зло». Печорин - личность нездоровая, по словам Достоевского, «страдающая своим европеизмом»10. Запутавшись в сложности и глубине собственно русской души, перенявшей «иностранные» идеи, эта личность теряет жизненную ориентацию, ввиду размывания границ между «казаться» и «быть». Болезнь времени - несоответствие формы и содержания11, распадение на «внутреннее» и «внешнее» и конфронтация между этими сторонами. На страницах романа намек на это дан не единожды. Двойственность Печорина отмечена путешествующим рассказчиком в портретной характеристике героя: глаза его «не смеялись, когда он смеялся», на нем «ослепительно чистое белье», но «запачканные перчатки». С первого взгляда ему можно дать «не более двадцати трех лет», а при более внимательном изучении - все «тридцать». Сам Печорин говорит, что в нем сосуществуют два человека, один из которых живет и чувствует, а другой оценивает, размышляет и судит. Только благодаря дневниковым записям самого героя, читателю дается возможность установления связей между двумя ликами Печорина, между «внешним» и «внутренним».

Падение авторитета церкви, разнообразие усвоенных просветительских идей делают Печорина логичной фигурой эпохи. Все более популяризирующийся рационализм, всеобщее отрицание внесло в общество атмосферу скептицизма, критического мышления. Все это вызывает в сознании

«героя времени» ощущение покинутости, что, в свою очередь, приводит к пониманию не только своей беззащитности, но и тотальной вседозволенности. Печорин чувствует свою силу и невероятные человеческие возможности, но не может найти им применение в жизни. Печорин тоскует по большой цели.

Потерю смысла жизни, бездействие героя Б.Т. Удодов объясняет сложившимися социальными условиями. Природное, естественное начало в человеке конкурирует с общественным. Общественное в данном случае воспринимается как «извращенное дворянско-крепостническим» обществом природное начало. Такого же мнения придерживается Е.Н. Михайлова, утверждая, что все негативное в человеке обусловлено социумом, а ему противостоящее положительное этому социуму не подчинено13. Подавление личностью лучших качеств ставит во главу угла свободу воли, которая, в свою очередь, приводит к крайнему индивидуализму и эгоизму.

С экзистенциальной стороны недуг современности трактует В.И. Мильдон. Болезнь связывается им с невозможностью понять свою сущность, свое истинное назначение. Таким образом, проблема «лишнего человека» заключается в нем самом, а действительность носит фоновый характер, является лишь местом действия. Печорин мучается от того, что не может перейти к высшему развитию, он «чувствует в себе силы необъятные», но не знает способа их реализации, не верит в бессмертие души, он наверняка знает лишь то, что «в одно прекрасное утро» умрет.

Роман Лермонтова - первый в русской литературе аналитический роман, в котором показана душевная и умственная жизнь человека изнутри. «Герой нашего времени» с его искусно выведенной глубиной и сложностью характера, с его идейной, философской значимостью и внимательным рассмотрением мировоззренческих проблем современности не мог не стать одним из важнейших этапов в становлении русского психологического романа. Лермонтов указал на всеобщую меланхолию, на болезнь общества, лишенного моральных ориентиров, истинной веры в бога. Печорин, как характерный представитель этого общества, личность глубоко страдающая. Белинский называет это «переходным состоянием духа, в котором для человека все старое разрушено, а нового еще нет, и в котором человек есть только возможность чего-то действительного в будущем, и совершенный призрак в настоящем».

Признавая творческий гений Лермонтова, Достоевский не признает, а, может, не хочет признавать значимым сам тип «русского интеллигента». Образ Печорина воспринимается писателем однобоко, потому что для него этот персонаж не наш, не русский, но человек, забывший о национальном духе и унаследовавший тенденции Запада, причем человек не широких масс, а все- таки личность исключительная. Достоевский считал, что если бы этот «особенный байронист», т.е. Лермонтов, «престал возиться» с Печориным, то непременно дошел бы того, до чего в свое время дошел Пушкин, а именно до признания необходимости русской народной почвы. На то, по мнению писателя, есть безусловные намеки. К ним он относил лермонтовские «Бородино», «Казачью колыбельную песню» и, конечно, «бессмертную», по его обозначению, «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова»17. Отношение Достоевского к творческому гению М.Ю. Лермонтова четко выразилось в последний год его жизни: «Какое дарование!.. 25 лет не было, он уже пишет «Демона». Да и все его стихи -- словно нежная чудесная музыка. Произнося их, испытываешь даже как будто физическое наслаждение. А какой запас творческих образов, мыслей, удивительных даже для мудреца»18. Однако Достоевский не разглядел в Печорине самое главное: меланхолия и разочарование Печорина появляются не на пустом месте, а как отражение модных иностранных веяний, распространившихся и в России. Печорин на протяжении всей жизни ищет ответы на свои вопросы, ищет доказательства существование провидения, судьбы и высших сил. Иначе говоря, Печорин ищет Бога, а это уже ставит героя в один ряд с Раскольниковым, Кирилловым, Иваном Карамазовым.

О том, как этот ряд осмысливался в отечественном литературоведении, мы порассуждаем в следующем параграфе.

1.2 Проблема художественной рецепции творчества М.Ю. Лермонтова в произведениях Ф.М. Достоевского (обзор работ современных исследователей)

Проблема творческого диалога Лермонтова и Достоевского принадлежит к сфере наименее изученных в истории отечественной литературы. Причина тому - весьма сложное и противоречивое восприятие личности и творчества Лермонтова самим Достоевским. Это восприятие стало сравнительно подробно изучаться только в последнее время в работах Х.Ш. Точиевой, А.И. Журавлевой, Л. Аллена, А. Валагина, М.Г. Гиголова. Дадим краткий обзор основных выводов, к которым пришли историки литературы и попробуем сформулировать свое отношение к данной проблеме.

В своей статье «Лермонтов в творческом восприятии Достоевского» Х.Ч. Точиева выявляет преломление некоторых лермонтовских мотивов, тем и образов в творчестве Достоевского. Об их художественных связях, по мнению литературоведа, можно говорить хотя бы потому, что оба они являются представителями психологического реализма в литературе, в основе анализа которого лежит психика человека. Основной темой произведений Лермонтова и Достоевского становится тема духовной трагедии человека, вызванной ложным самопознанием. Его источником служит эскапизм личности, отчуждение от реальной жизни и попытка подменить «действительность своим образом»19.

Углубленный самоанализ Печорина, по мнению Х.Ш. Точиевой, положил начало развитию рефлектирующего сознания «подпольного человека»20. Однако сами образы героев у двух писателей различны. Герой Лермонтова окружен романтическим, «эстетическим» ореолом, тогда как Достоевский этот ореол со своих персонажей снимает, перенося центр тяжести с неприятия мира на стремление героев утвердить себя над миром, попирая, если понадобится законы нравственности.

Так же в этой статье Х.Ш. Точиевой подробно рассматривается место писателей в произведениях, их связь с центральными персонажами. Лермонтов восхищается гордыми, сильными личностями, потому «лирическая связь» между автором и Печориным в «Герое нашего времени» очень сильна. Связь же Достоевского и «подпольного», Точиева называет «диалогической»21, поскольку в «Записках» автор скорее полемизирует с героем, чем разделяет его убеждения. Таким образом, философские идеи Лермонтова у Достоевского, его антипода22, становятся объектом изображения.

Как и многими критиками, в том числе Х.Ш. Точиевой, Л. Алленом отмечается существенная разница в отношении Достоевского к Лермонтову и Печорину. Если к концу жизни писатель проникся к автору «Героя нашего времени» самой искренней симпатией, то его персонаж так и остался ему «омерзителен». Печорин для него тип «антирусского», символ и воплощение эстетической фальши, роковой эстетической неправды23.

Аллен пишет, что «Герой нашего времени» Лермонтова дал существенный толчок всему творчеству Достоевского, и наиболее лермонтовским произведением Федора Михайловича Достоевского является роман «Бесы»24. В своей статье Аллен подробно рассматривает основные и самые яркие переклички образов Николая Ставрогина и Печорина, а также формы произведений. Аллен подчеркивает, как значимо было для Достоевского открытие Лермонтова в композиционном плане. Пытаясь так же передать «историю души человеческой», писатель использует в романе прием многоголосия и разнообразные вставные конструкции, которые способствуют раскрытию главного действующего лица с разных сторон.

О творческом диалоге литераторов пишет А.Н. Журавлева в статье «Лермонтов и Достоевский»25. Литературоведом подробно рассматривается то, каким образом раскрывается в их произведениях определенная идейная проблематика. Писателей в первую очередь интересует внутренняя жизнь человека, его место в мире и обществе, поэтому особая роль в произведениях отводится эксперименту. В романах Достоевского мы застаем героев, которые уже одержимы определенными идеями, и которые желают эти самые идеи «испытать», «так или иначе реализовать»26. И в этом, безусловно, Достоевский является приемником Лермонтова.

Уже многими литературоведами обозначено, что писателей сближает психологическая направленность их произведений, однако Журавлева называет «Героя нашего времени» предшественником идеологического романа27.

Печорин - это первый русский герой, который экспериментальным путем пытается ответить на свои философские вопросы, осмыслить тот опыт, который преподносит ему сама жизнь.

В отличие от Аллена, самым лермонтовским романом А.Н. Журавлева считает «Преступление и наказание». Ни одно другое произведение Достоевского, по ее мнению, не ставит и не исследует с такой прямотой вопрос о сильной личности, о ее возможностях и правах, о ее взаимоотношениях с людьми и миром. Конечно, это все у Федора Михайловича Достоевского прослеживается во всем творчестве, однако в «Преступлении и наказании» подобная проблематика преобладает.

Занимаясь поиском общих типов героев в творчестве Достоевского и Лермонтова, А. Валагин сопоставляет образы Печорина и Ставрогина, а также отношение авторов к своим персонажам. В романе «Бесы» Достоевский хотел отразить преемственность в развитии мысли героев разных поколений, начиная со старшего Верховенского и заканчивая Ставрогиным. Слово «развитие» необходимо подчеркнуть, потому как еще Лермонтов сделал на этом акцент: «это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». Ставрогин - это чисто русский тип «правдоискателя», который вбирает в себя героическую ошибочность декабристов и онегинскую скуку, печоринское отчаяние и всеотрицающий нигилизм28. Если Печорин - это духовный современник М.Ю. Лермонтова, то Николай Ставрогин - это результат полувековых «заблуждений» русского интеллигента.

Валагиным подчеркивается, что трагедия Печорина со всей его жизнеспособностью является отражением безысходности времени, бесперспективности обстоятельств, тогда как «болезнь» Ставрогина зависит от характера его личности29, ее патологии. Демонизм личности у Лермонтова, ее мощное влияние на окружающих, все же психологически обоснованы и не выходят за рамки обычных человеческих представлений. Те же свойства личности у Достоевского принимают некую гипертрофированность: Ставрогин красив настолько, что даже «омерзителен», при всем внешнем благородстве он совершает аморальные поступки, а положительные человеческие отношения, такие как любовь, дружба, уважение, приобретают «болезненно-нервическую восторженность, доходящую до молитвенного экстаза»30.

В одном из мест романа Тихон говорит, что «есть одна казнь, преследующая оторвавшихся от родной земли, - скука и способность к бездельничеству, даже при желании дела». Печорина эта скука привела к глупой «смешной, ненужной смерти»31. Еще более бессмысленна и нелепа смерть Ставрогина: Достоевский вешает его «прямо за дверцей» в темной комнатке. Так, по мнению А. Валагина, замыкается цепь духовных исканий русского интеллигента, оторвавшегося от почвы.

К числу литературоведов, занимающихся исследованием творчества Достоевского и Лермонтова в их взаимосвязях, относится М.Г. Гиголов. В статье «Лермонтовские мотивы в творчестве Достоевского»32 Гиголов делает принципиальное для нашей работы замечание: именно из «мечтательности» Печорина в ранней своей молодости вырастают «мечтатели» Достоевского, у которого после они трансформируются в «антигероев подполья», а в середине 60-х гг. в «великих грешников»33. Помимо этой связи, литературовед анализирует все «места» в романах «Великого Пятикнижия», где фигурирует имя Лермонтова и его произведения: в контексте противоречивости характера «подпольного», «книжности» его сознания анализируется фрагмент погони в «Записках из подполья», где главный герой сравнивает себя с Арбениным из «Маскарада». Гиголов пишет о самой личности Лермонтова и о ее восприятии Достоевским. В сфере его размышлений оказывается образ Лизы из «Бесов», которую Достоевский в своих черновых работах назвал «Лермонтовым в юбке». Но наиболее примечательным, по нашему мнению, в данной статье является рассуждение о месте лирики Лермонтова в романах Достоевского, так как цитирование стихотворений поэта или их фрагментов встречается чуть ли не в каждой серьезной работе Достоевского. Литературовед приходит к выводу, что Достоевскому была свойственна тенденция к отождествлению личности Лермонтова с его байроническими героями, и во много писатель судил о поэте по характерам Арбенина, Мцыри, Демона и Печорина.

Как видим, из многочисленных параллелей Печорина с героями романов Достоевского, лишь параллель с героем «Записок из подполья» осталась практически вне поля внимания литературоведов. Между тем, именно она является предметом нашего исследования.

В сущности, образ «подпольного человека» во многом соотносится с типом «лишнего человека». Про людей 60-х гг. писал сам автор «Записок»:

«Мы видим, как исчезает наше современное поколение, само собою, вяло и бесследно, заявляя себя странными и невероятными для потомства признаниями своих “лишних людей”. Разумеется, мы говорим только об избранных из “лишних людей” (потому что и между “лишними людьми” есть избранные); бездарность же и до сих пор в себя верит и, досадно, не замечает, как уступает она дорогу новым, неведомым здоровым русским силам, вызываемым, наконец, к жизни». Общие черты «подпольного» и «лишних» людей обнаруживаются с первого взгляда: это и самоистязание, самолюбие и упоение своей рефлексией Гамлета Щигровского уезда, и мнительность, оторванность от реальности Чулкатурина, и эгоизм, гордость, жажда истины Печорина.

Исследованием «Записок из подполья» и их места среди произведений о «лишних» людях посвящена статья Н.Ф Будановой «”Подпольный человек” в ряду “лишних людей”». Литературовед важным сходством двух образов считает «крайний эгоизм и эгоцентризм безверия, скептицизм, гордость, неспособность к делу, отсутствие идеалов и цели в жизни (полная невозможность “прилепиться душою” к чему-нибудь помимо собственного “я”) и в то же время - в силу строгого самоанализа - презрение к себе…»34 Но есть и существенные различия между героями этих литературных типов. Представители «лишних» людей, как правило, по происхождению своему близки к дворянским семьям, а «подпольные» чаще всего выходцы из разночинной среды. Обнаруживаются и отличия в отношении героев к рационализму: «лишние» люди возводят метод разумного познания и поведения в культ, а «подпольный человек» разрушает его изнутри, предпочитая логическим действиям действия «парадоксальные».

Начиная со второй половины XIX столетия за героем Лермонтова закрепилось определение «лишнего человека», хотя сам писатель такого определения не давал. Принадлежность Печорина к типу «лишних» людей во многом зависит от самого истолкования сущности данного типа. Говоря об Онегине и Печорине как о представителях «лишних людей», А.И. Герцен совершил очень глубокое наблюдение: «Печальный тип лишнего…человека - только потому, что он развился в человека, являлся тогда не только в поэмах и романах, но на улицах и в гостиных, в деревнях и городах»35. Для Герцена и Онегин, и Печорин, безусловно, «лишние люди», потому что в своем развитии они идут дальше большинства, развиваясь в личность, что, по словам Герцена, было одним «из самых трагических положений в мире»36.

Достоевский - продолжатель той линии субъективного или психологического реализма, которую обозначил Лермонтов37, отмечавший, что Печорин является собирательным образом представителей современного общества. Подобно Лермонтову, Федор Михайлович Достоевский пишет: «Я впервые вывел настоящего человека русского большинства»38. Таким образом, он указывает на то, что пишет своего собственного «героя времени». Но и тут писатель выступает новатором. Как в раннем творчестве он впервые в русской литературе раскрыл душу и пожалел маленького человека в лице Макара Девушкина, так здесь он впервые вывел тип страдающего, рефлексирующего интеллектуала, жителя «петербургских углов». Описанный Лермонтовым представитель светского общества на страницах «Записок из подполья» превращается в «подпольного парадоксалиста». Таким образом, существенным обстоятельством становится прогрессия болезни, которую наметил автор

«Героя нашего времени». Извративши все высшее общество и поначалу только ему свойственная, она оставила отпечаток на сознании людей низших слоев. Достоевский снижает образ Печорина, лишает его обаяния. Перед нами больше не благородный, смелый, образованный, красивый и располагающий к себе человек, а ничем не выдающийся, не имеющий друзей и связей бывший чиновник, «мыслящая мышь».

«Герой времени» у Достоевского превращается в один из «характеров протекшего недавнего времени», в «антигероя», в «обыкновенное» «лицо публики», о чем заявлено писателем в первой сноске к запискам. Но, тем не менее, «подпольный человек» обладает теми качествами, что присущи «героям» Лермонтова. К таким качествам относится крайний индивидуализм, раздвоенность, утомленность и внутренние волнения, о каждом персонаже можно сказать, что он «весь съеден самоанализом»39. Таким образом, возможность сопоставления образов Печорина и парадоксалиста выявляется с первых строк «Записок». Читателю открывается социальный тип 60-х годов XIX века, тот тип, который становится логическим продолжением, потомком или развитием рефлектирующего «героя» конца 20-30-х гг. «Подпольному человеку» сорок лет и он «один из представителей еще доживающего поколения». Но если лермонтовский персонаж искал надежду, смысл жизни и, не найдя, умирал по пути из Персии, то старший его почти на 25 лет наследник, не отыскав себе применения, лишенный любых серьезных мотивировок, уходит в «подполье», продолжая там жалкую и пошлую жизнь. Сам Лермонтов в предисловии к роману указал, что показывал человеческие пороки в «их развитии». Выходит, Достоевский показал их результат.

Болезнь века «подпольного», так же, как и болезнь Печорина, заключается не в самом сознании, а в противоречии между мыслями и делом, между убеждениями и поведением, в угрызениях совести, вызванных неспособностью подтверждать слово делом40.

Но такие литературные аллюзии прослеживаются далеко не всеми критиками и литературоведами. Одной из самых актуальных проблем XIX-XX века становится проблема правильного толкования «Записок из подполья» и, соответственно, выявление возможных параллелей между Лермонтовым и Достоевским.

Достоевский вслед за своими предшественниками: Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем - продолжает и совершенствует традицию психологической прозы. Одной из особенностей письма Достоевского является не только полное погружение в сознание человека, в «кожу другого»41, но и совершенно новое выстраивание структуры отношений «автор - герой», «автор - читатель», «текст - внетекстовая реальность». Так, многообразие голосов, различных точек зрения, самораскрытие героя без авторского пояснения, отстраненность личности писателя, возможность читателя быть сотворцом произведения - все это поднимает творчество Достоевского на совершенно другой уровень.

В первой половине XX века в печать выходят все новые и новые трактовки смысла произведения, сыгравшие «отрицательную роль в оценке «Записок из подполья» нашим литературоведением» 42. Связаны же они, по мнению А.П. Скафтымова, с недостаточным обращением к общему контексту творчества Достоевского43.

Впоследствии появилась целая плеяда литературоведов и критиков, которые обозначили «Записки» как «проповедь индивидуализма». Достоевский еще в ранний период творчества столкнулся с тем, что слова его героев трактуются как его собственные слова и позиция, рядовой читатель, а то и критик, зачастую не способны распознать, где автор выражает свою мысль, а где мысль героя. В письме к своему брату М.М. Достоевскому за 1846 год Достоевский пишет: «Во всем они привыкли видеть рожу сочинителя, я же моей не показывал. А им и невдогад, что говорит Девушкин, а не я»44. Невольно приходят в голову негодования Лермонтова на ту же тему. В свое время он так же, как и автор «Записок», столкнулся с проблемой отождествления автора и литературного героя. В предисловии к роману «Герой нашего времени» он объясняет это неопытностью и наивностью нашей читающей публики, верящей всему на слово и встречающей трудности в прочтении «басни» без «нравоучения».

Одним из самых ярких представителей такого положения дел является Лев Шестов и его книга «Достоевский и Ницше». По мнению философа, «Записки из подполья» - «это раздирающий душу вопль ужаса, вырвавшийся у человека, внезапно убедившегося, что он всю жизнь лгал, притворялся»45, когда убеждал себя в любви к маленькому человеку, такому, как Макар Девушкин. В «Записках из подполья» критик видел идейный ключ ко всему творчеству Достоевского. На страницах своей книги Шестов отметил тот факт, что «первый дар, который Европа с благодарностью приняла от России, была «психология» Достоевского, то есть «подпольного человека» с его разновидностями: Раскольниковыми, Карамазовыми, Кирилловыми», - а не идею «всечеловеческого братства», которую России, верил Достоевский, суждено вернуть Европе46.

Наблюдение Шестова верно: буржуазная и мелкобуржуазная мысль на Западе восприняла как истину в конечной инстанции не подлинные взгляды Достоевского на личность и ее место в мире, а то, что противоречит этим идеалам, - возражения, сомнения, доводы против них, высказываемые героями романов.

Духовно близким автору «Записок из подполья», по мнению Шестова, является Фридрих Ницше. Неоспоримым фактом является близость его философской концепции с идеями Раскольникова. Их, безусловно, роднит вера в сверхчеловека, в могучую личность, способную творить великие дела, в разделение общества на разряды «обыкновенных» и «необыкновенных». Как и Ницше, Родион Романович убеждает себя в необходимости отказаться от общества, которое является ничем иным как обузой в жизни «власть имеющих». Но Шестов считает, что устами его идеологов говорит сам автор, а потому считает Достоевского, Ницше и себя - последователями одних и тех же взглядов. Для Льва Шестова, для его «философии трагедии» личности, суть «Записок» в «великом отчаянии», порожденном крахом веры в добро, счастья и мировую гармонию. Это, утверждал Шестов, апофеоз «подполья».

Продолжателями шестовского подхода к изучению «Записок» стали Л.П. Гроссман, А. Долинин и В. Комарович.

В последней своей работе о Достоевском Л.П. Гроссман называет «Записки из подполья» прологом ко всем большим романам писателя47. Однако это произведение рассматривается литературоведом в качестве выплеска «накопившегося за два десятилетия мучительного скептицизма»48, «первым открытым провозглашением эгоцентрического и аморального индивидуализма», из чего делает вывод, что это одни из самых правдивых страниц Достоевского. Так же, как и Л. Шестов, Л.П. Гроссман называет «Записки» итогом разочарования в гуманистических идеях, которым Достоевский «поклонялся» в годы раннего своего творчества. В этом произведении он навсегда отрекся от возможности благоустроить людей по заранее обдуманному плану, от утопических надежд на светлое будущее и воспел «свободу человеческих хотений», «законность его страсти к хаосу»49.

А. С. Долинин, соглашаясь с теорией Л. Шестова и ссылаясь на него, называет «Записки из подполья» «манифестом о полном разрыве с прошлым»50. Этот второй период творчества Достоевского, по мнению литературоведа, начинается с переоценки своих ранних идей и с беспощадной критики позитивной морали и позитивного счастья51. «Подпольный», в молодости читавший Шиллера, негодует, почему же он не может найти покой и утешение на оставшуюся ему жизнь? Но это негодование приводит его только к отчаянию и беспредельной злобе. Долинин пишет: «Так злобствует человек из подполья: до такого исступления доходит Достоевский, заступаясь за загубленную жизнь единичной личности»52, т.е. за свою жизнь.

Объектом внимательного исследования для Долинина становится поэтика и стилистика творчества Достоевского. Он пишет, что в минуты нарастания пафоса, пытающийся отстраниться автор нехотя врывается в саму канву повествования и сливается с образом героя воедино53. Долинин считает изолированность героя невозможной, поскольку личность писателя доминирует над его персонажем.

Другой исследователь творчества Достоевского В.Л. Комарович так же настаивает на существенном изменении взглядов писателя между ранним творчеством и «Записками из подполья». Как и многие, В.Л. Комарович разделяет творчество Федора Михайловича Достоевского на два периода с долгим переходным этапом между ними. Именуя «Записки из подполья» документом внутренней жизни писателя54, Комарович называет это произведение исповедальным. И, по мнению исследователя, в исповеди этой отражено страдание и самого Достоевского. В «Записках» «втаптываются в грязь его мечты о героизме, о героическом служении человечеству»55. Однако, в отличие от того же Л. Шестова, В.Л. Комарович отмечает, что «юношеских верований» Достоевский так и не изжил, потому гуманистические мотивы можно проследить на всех этапах его творчества56.

Во второй половине 60-х годов 20 века подход к изучению художественного наследия Ф.М. Достоевского претерпевает существенные изменения. Такие литературоведы как В. Кирпотин, М.С. Гус, А.П. Скафтымов, В. Левин, Р. Г. Назиров и А.Н. Латынина отказываются от традиционного понимания произведений Достоевского и настаивают на необоснованности отождествления писателя и его героев-идеологов. Между тем, положение автора относительно героя принципиально важно для нас. Если придерживаться мнения, что Достоевский не тождественен «парадоксалисту», а, наоборот, вступает с ним в полемику, то это дает все основания утверждать, что Достоевский полемизирует также и с Лермонтовым, в частности, с главным действующим лицом романа «Герой нашего времени». Перед читателем изображена слабая, тупиковая позиция героев-мыслителей, «идейный уголок»57, в который «забивается» человек 60-х гг.

В книге «Достоевский в шестидесятые» В. Кирпотин пишет, что такое отождествление невозможно. Хоть взгляды писателя на жизнь были в высшей степени зыбки и противоречивы, но мировоззренческие вопросы волновали его более всего, и, отвечая на них, Достоевский все-таки имел в душе, пусть спорный, идеал совершенного, прекрасного и свободного человека. Таким образом, «подпольный человек» - это антипод Достоевского, «имеющий самостоятельное эстетическое существование»58, которому писатель от всего сердца сострадал.

Проблема автора и героя в творчестве Достоевского зачастую связана с тем, что многие критики не видят противопоставленной «подпольному человеку» позиции писателя59, не могут воспринять басню, «если в конце нет нравоучения». Поэтому спустя десять лет после написания «Записок из подполья» Достоевский разъяснил, что «разоблачил уродливую и трагическую сторону человека», а «трагизм состоит в сознании этой уродливости», в сознании лучшего и невозможности достичь его60. Такое разъяснение потребовалось Достоевскому, по мнению М. Гуса, чтоб донести до читателя и критика, что он не «поэт подполья», а его «прокурор и судья»61. В своих исследованиях М.С. Гус так же, как А.П. Скафтымов62, называет метод написания произведения «методом от обратного». «Записки» говорят о результате нахождения человека наедине со своим сознанием и самолюбием, о результате отсутствия в нем прочного нравственного стержня, о затуманенности сознания «книжными мечтами», о культе своеволия и уходе в «подполье».

Против отождествления автора и героя выступала А.Н. Латынина. В своих работах она критикует подход Л. Шестова, обвиняя его в одностороннем подходе к творчеству Достоевского. Однако А.Н. Латынина не считает вполне разумными не менее категоричные выводы М. Гуса. Соглашаясь с ним в неверности традиционной трактовки, она пишет, что так же неверно считать принцип Достоевского принципом «от обратного», поскольку ни одну идею Достоевского нельзя рассматривать как истину в конечной инстанции. Если Шестов извлекает из творчества Достоевского все индивидуалистическое и экзистенциальное, то М.С. Гус извлекает все гуманистическое и положительное. Для А.Н. Латыниной Достоевский в первую очередь «диалектик», который показывает «взаимодействие идей»63 в возможном им развитие. Вернее всего было бы говорить, что и идеи о правах человека, и идеи об ужасах «подполья» неразрывно связаны между собой, являясь духовным поиском самого писателя. Пытаясь отыскать истину, Достоевский ставит один эксперимент за другим, исследует столкновение идей, «причудливый переход каждой из них в противоположную».

Однако наиболее актуальной для нас является статья В.И. Левина, на сегодняшний день единственного литературоведа, который подробно рассмотрел связь «Героя нашего времени» и «Записок из подполья»64. Левин полностью отказывается от традиционной интерпретации «Записок», опровергая в статье мысль о равенстве «голоса» автора и «голоса» героя65. Он указывает на то, что, в первую очередь, Достоевский полемизирует с Лермонтовым и его «отрицающим интеллигентом», разоблачает романтическую демоническую личность, указывает на ее безнравственность. Но то, что Левиным называется полемикой, нами рассматривается как художественный диалог, переосмысление идей Лермонтова, потому что Достоевский осознанно вносит изменения в образ Печорина, переносит его в другое время, пространство и дает ему другой социальный статус. Основной мотивировкой этой модификации является не желание обличить, снизить конкретный образ Печорина, а скорее, попытка указать на результат развития демонической личности, а также на масштаб распространения болезни. Эта мысль, очевидно, была важна для писателя, потому что в своих романах он изображает все возможные локации: от крупных городов до сельских глубинок, и всех возможных персонажей: от князей до «лакеев». Достоевский показывает, к чему приводит безверие, как оно проникает вглубь русского общества.

Но сам писатель спустя семь лет после публикации «Записок из подполья» выводит образ самого страшного демона в русской литературе - Николая Ставрогина - и относится к нему не без некоторой симпатии. Да, безусловно, он не поддерживает Печориных и Ставрогиных в их взглядах на жизнь, а даже наоборот, но есть нечто в этих людях, чему писатель откровенно симпатизирует. Вероятно, это то же, чему в свое время симпатизировал и Лермонтов.

Левин считает, что автор «Записок» видел в Печорине не непримиримость по отношению к действительности, что присуще традиционным романтическими героям, а лишь «стремление утвердить себя над миром, попирание нравственных принципов, отсутствие чего-либо святого»66. От демонизма, пишет Левин чуть ниже, «лишь шаг до преступления Раскольникова», до «все дозволено». Тут важно внести пояснение. Да, так воспринимает Достоевский Печорина (что, конечно, тенденциозно и грубо). Но и сам Левин в статье невольно становится на позицию Достоевского, смотрит на Печорина его глазами, хотя и пишет, что «подпольный» - это «сниженная» копия Печорина. Однако, к сожалению, автор статьи не проясняет разницу между Печориным и «подпольным», не объясняет, чем Печорин «выше» героя Достоевского. К тому же необходимо различать трактовку Печорина со стороны Достоевского-критика (публициста) и со стороны Достоевского- художника. Последняя, безусловно, тоньше и глубже. И она-то и проявляется в неоднозначной трактовке образа «подпольного человека» как своеобразного «двойника» Печорина в «новом времени». Левин, по нашему мнению, недооценивает гений Достоевского, считая, что тот пытается отыскать в Печорине «длинный, гладкий хвост, как у датской собаки», снизить образ «демона» до образа «черта».

Но, тем не менее, статья В.И. Левина достойна внимания, потому что в ней опровергается шестовская интерпретация «Записок из подполья» и отмечается множество схожих мест в произведениях двух писателей, что свидетельствует о сознательном обращении Достоевского к «Герою нашего времени». Но к этому мы вернемся в следующей главе.

Выводы по первой главе

Итак, в данной главе мы привели краткий обзор основных работ по заявленной нами теме. В решении вопроса о преемственности Достоевским лермонтовских традиций важно было рассмотреть, прежде всего, мнение самого Федора Михайловича Достоевского. Отношение к своему предшественнику на протяжении всей жизни претерпело некоторую эволюцию, но, в конечном счете, Достоевский всегда с симпатией относился к таланту Лермонтова. Однако образ Печорина писатель всегда рассматривал с явным предубеждением.

Писательское общение с Лермонтовым продолжалось на протяжении всей жизни Достоевского. Проблема творческого диалога двух литераторов рассматривалось не только на основании «Записок из подполья», но и других произведений Федора Михайловича Достоевского. Х.Ш. Точиева утверждает, что писателей целесообразно сравнивать хотя бы потому, что оба являются представителями психологического реализма в литературе. Литературовед обзорно рассматривает связь между «Героем нашего времени» и романами «Великого Пятикнижия», поверхностно сопоставляя образы Печорина, Раскольникова, Ставрогина. Более подробно связь романа Лермонтова и «Бесов» иллюстрируют А. Валагин и Л. Аллен. Валагин останавливается на сопоставлении образов главных героев, выявляет их сходство и различие, а Л. Алленом рассматривается структура произведений и обосновывается выбор их форм. А.Н. Журавлева наибольшее количество перекличек с «Героем нашего времени» видит в «Преступлении и наказании». Она подробно анализирует идейную проблематику романов, роль сильной личности в литературе и жизни. Особого внимания требует статья М.Г. Гиголова, в которой исследуются все фактические упоминания Лермонтова и его творчества на страницах романов Достоевского.

Развивая в «подпольном человеке» те тенденции, которые установил Лермонтов, Достоевский показывает, к чему приводит человека углубленный самоанализ, потеря нравственных ориентиров, позиция «над» обществом. В данном контексте необходимо сказать о расстоянии между героем и автором. Печорин меньше, чем «подпольный», отдален от личности автора, потому и его осуждение не выглядит таким категоричным. Для Лермонтова слово «герой» сохраняет двойственное значение: это и типичный представитель времени, «составленный из пороков» своего поколения, и собственно «герой» - человек исключительных черт характера. Достоевский же снимает этот туман двойственности, описывает личность заурядную, характерную для своей эпохи.