«Внешняя активность, подвижность, «любопытство Печорина - это жизнь мнимая, длящаяся по инерции»91. Все возвышенные чувства героя изживают себя в зародыше, а потому от него уходит «живая жизнь».

Так же обстоит дело и с «подпольным человеком». Через два десятка лет он осознает всю бессмысленность его поступков, их искусственность, выделанность: «от скуки сам себе приключения выдумывал и жизнь сочинял». Осознание этого необратимого процесса влечет за собой постоянную тоску, скуку. И инерция его, «то есть сознательное сложа-руки-сиденье», - результат отчаяния и принятия своего бессилия.

Как уже говорилось ранее, в Печорине все еще живет романтическое начало, а потому основной причиной разочарования героя является, с одной стороны, отсутствие идеальной содержательной наполненности. Отсюда вытекают циничные выпады героя против всякого идеального представления: «- Впрочем, кажется, в ее лице только и есть хорошего... А что, у нее зубы белы? Это очень важно! жаль, что она не улыбнулась на твою пышную фразу. - Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади». С другой стороны, духовная опустошенность сделала героя слабым перед неидеальной для романтического мироощущения реальностью.

Противоречия личности героя Лермонтова связаны и с тем, что стремление к самоанализу и аналитическое мышление приводят человека к потере внутренних естественных ориентиров, невозможности удовлетворения простой человеческой жизнью. Подобными чертами наделяет Достоевский и своего героя. Как и Печорин, «подпольный» не может удовлетвориться обыкновенным, тривиальным существованием. Его стремящееся к исключительности сознание так же отличается высокой степенью противоречивости. С.Г. Семенова в книге «Преодоление трагедии: "Вечные вопросы" в литературе» пишет, что иногда человек, болезненно нуждающийся в осознании исключительности своей личности, способен поступиться всеми благами, комфортом и спокойствием. Литературовед пишет: «Из одной потребности почувствовать себя существом, могущим поступать по-своему, а не как диктует ему чужая, даже самая «благая» воля, человек по самой своей натуре бывает неудержимо склонен поступать наперекор самому очевидному своему благополучию и счастью»92. Таким образом, «подпольный» отвечает крайностью, спасая и доказывая свою уникальность, возможность свободного выбора, даже и пусть наперекор собственной выгоде. Именно способность поступать так, как человеку вздумается, и есть та самая «выгодная выгода», «которая главнее и выгоднее всех других выгод и для которой человек, если понадобится, готов против всех законов пойти, то есть против рассудка, чести, покоя, благоденствия, - одним словом, против всех этих прекрасных и полезных вещей, лишь бы только достигнуть этой первоначальной, самой выгодной выгоды, которая ему дороже всего». При этом психологическая основа «злобы» героя раскрывает как раз стремление к этой «выгоде». Уязвленное самолюбие и осознание собственной беспомощности заставляет «подпольного» относится с явным и нарочно усиленным пренебрежением к тому, к чему его влечет. Так, не умея добиться расположения и уважения школьных товарищей, герой вслед за пониманием своей «униженности» специально, «назло» поступает так, чтобы открыто продемонстрировать свою независимость, самодостаточность и пренебрежение ко всему окружению: «Либо герой, либо грязь, средины не было». Не сумев сделаться героем, «подпольный» осознанно и целенаправленно опускает себя на самое «дно».

В «Герое нашего времени» это относится скорее не к Печорину, а к его антагонистам. Так, жертвой уязвленного самолюбия является Грушницкий: об этом говорят и его собственные поступки, да и об этом свидетельствует сам Печорин. Молодой человек демонстративно выказывает презрение к чинам и званиям, противопоставляет себя высшему обществу, как и подобает герою- романтику: «Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?» Но как только Грушницкий производится в офицеры, меняет драпировку, сразу стремится покрасоваться, утвердиться, показаться в свете. Продолжая рассматривать героев с точки зрения их внешнего облика и предпочтений, можно обнаружить очевидную разницу между Грешницами и Печориным. В одежде автора «Журнала» прослеживается тонкий вкус, любовь к изысканным нарядам, некоторое щегольство. В то же время Печорин может быть и безразличным к внешнему виду, что свидетельствует о том, что герой одевается не для других, а для себя и лишь в своих интересах. Печорину не свойственно самоутверждение в обществе за счет внешности, состояния, воспитания и манер. В сущности говоря, самоутверждение ему не свойственно в целом.

Подробно о сущности контрастов и противоречий в поведении героя рассуждает А.П. Скафтымов в статье «Записки из подполья» среди публицистики Достоевского»93. Исследователь творчества Достоевского на примере эпизода проводов Зверкова объясняет сущность «странного» поведения «подпольного». Сначала герой пытался поразить товарищей своим «благородством», но здесь его тщеславие не получило чувства удовлетворения, и моментально появилась озлобленность и демонстративное пренебрежение.

«Дойдя и здесь до невозможности («они» не реагировали на его старания «не обращать на них внимания»), герой вновь облекается в благородство (просит прощения)»94. Когда герой не достигает успеха и тут, он вновь бросается в унижение и в совершенной растерянности не понимает, как ему дальше поступить: ждать, когда те упадут перед ним на колени в мольбе о дружбе, или же дать Зверкову пощечину, вызвать на дуэль или просто «схватить за ногу, сорвать шинель». Несколько раз в течение вечера «парадоксалист» задумывается о том, не вернуться ли ему домой, но каждый раз себя одергивает, сейчас же понимая, что никуда он все равно не вернется, а «досидит до конца», «нарочно», потому что их «за пешек считает». После всех этих метаний и терзаний герой снова впадает в «прекрасное и высокое», наслаждается мыслью о том, как он, «в рубище, нищий» всех их простит и «выстрелит на воздух».

В данном контексте необходимо ввести слово «парадокс». «Парадокс - одна из категорий поэтики Достоевского, которая характеризует внезапное изменение понятий и явлений к противоположным значениям»95. Парадокс проявляет себя в качестве основной характеристики противоречивости героя и в «Записках из подполья», и в «Герое нашего времени», иллюстрирует конфликт внутренних, отчасти романтических, запросов и несоответствующей им действительности.

Так, парадоксы «подпольного» - не шалости раздраженного и обидчивого болтуна, закрытого в своем мирке, «норке», «углу», «подвале», а новое откровение человека о самом себе. Сознание «несчастной мыши», одиноко доживающей свой век в «вонючем подполье» - это сознание общечеловеческое, типическое. Здесь «подполье» понимается как идейное пространство, в котором личность противопоставляет себя всему миру, обосновывая это противопоставление критикой общественных идеалов прогресса и всеобщего блага. Именно отсюда вытекает философия вседозволенности и крайнего индивидуализма.

Безусловно, впервые такое мироощущение мы наблюдаем у Печорина. Выделяя из себя из общей массы, герой не чувствует никаких санкций против его «экспериментов» и наблюдений над другими людьми: после его вмешательства ломаются жизни Мэри, «честных контрабандистов», убит Грушницкий, Бэла, Азамат и их отец. Изучение внутренней жизни героя - это, по мнению Печорина, единственный возможный путь познания мира, высшее торжество «усиленно сознающего» себя человека. Однако при всем этом герой остается несчастным, ни чувство власти, ни «насыщенная гордость» не приносят Печорину спокойствия и удовлетворения, и, таким образом, он страдает от собственной философии.

Такую же «жертву» идеи о вседозволенности «сознающих» людей рисует Ф.М. Достоевский. Однако перед нами герой еще более противоречивый и сложный для понимания. Одновременно тщеславный и себялюбивый, «подпольный» предстает пред читателями как человек, вечно себя стыдящийся и ненавидящий. Одной из главных черт героя является его беспрерывная рефлексия. Он верит в существование «высокого и прекрасного», но по закону «усиленного сознания» оно становится объектом его рассмотрения, подвергается расщеплению и, таким образом, перестает быть идеалом. Именно из-за этого в минуты желания броситься в «высокое и прекрасное» «парадоксалист» одновременно понимает, что не может быть достойным его. От этого герой склоняется к другой крайности - «погружался в темный, подземный, гадкий - не разврат, а развратишко». В свою очередь и сам «развратик», «неприглядные деяния» «подпольный» также подвергает анализу, что тоже приводит к размыванию их границ. В мире героя нет ничего прочного, четкого.

Подобно Печорину, который эстетизирует зло, а следовательно, исключает его определенность и абсолютность, в понимании «подпольного» отсутствуют представления о «добре» и «зле», поскольку две эти категории являются для него относительными, отвлеченными: «Чем больше я сознавал о добре и о всем этом «прекрасном и высоком», тем глубже я и опускался в мою тину и тем способнее был совершенно завязнуть в ней.». Эта путаница вызывает у героя Достоевского постоянные душевные муки, доводящие его до парадоксальных поступков, до самообругивания, вызывает у «подпольного» желание стать еще хуже, еще гаже, в чем он, по законам его философии, видит и некоторое «наслаждение»: "Я до того доходил, что ощущал какое-то тайное, ненормальное, подленькое наслажденьице возвращаться бывало в иную гадчайшую петербургскую ночь к себе в угол и усиленно сознавать, что вот и сегодня сделал опять гадость, что сделанного опять-таки никак не воротишь, и внутренно, тайно грызть, грызть себя за это зубами, пилить и сосать себя до того, что горечь обращалась, наконец, в какую-то позорную, проклятую сладость и, наконец, в решительное, серьезное наслаждение! Да, в наслаждение, в наслаждение! Я стою на том ". Этот парадокс означает, что осознаваемое «унижение» может перестать быть одним лишь страданием.

«Подпольный» прекрасно понимает, что унижение, злоба его бессмысленны и смешны, а потому постоянно чувствует стыд за самого себя. Чтобы ослабить это чувство, кроме того, чтобы окружающие не могли его разглядеть, «парадоксалист» начинает вести себя «странно», эпатажно, вызывающе. Вспомним, как герой испытывает страшную неловкость за желтое пятно на панталонах, а потом самого себя ругает за эту самую неловкость: «Я предчувствовал, что одно уже это пятно отнимет у меня девять десятых собственного достоинства. Знал тоже я, что очень низко так думать». Мнительность и болезненное отношение ко всему, что может оскорбить его самолюбие («… я тщеславен так, как будто с меня кожу содрали, и мне уж от одного воздуха больно») вызывает в душе «подпольного» агрессию, желчь. Он пускается в оскорбления, пытается «тонко» и язвительно уколоть Зверкова и компанию. Такими образом, в душе «подпольного», в чьем основании уже заложен сам парадокс, сосуществуют два чувства: с одной стороны, он всеми возможными способами пытается удовлетворить свое больное, мы бы даже назвали его нарывающим, самолюбие в сочетании со стремлением шокировать публику, а с другой, - его постоянные размышления связаны с критикой своего поведения и эмоций, что доводит героя до ненависти к себе. В Печорине же это отсутствует. Действия героя Лермонтова не выглядят искусственно и не направлены на затягивание дыр в своем израненном самолюбии: психологическое самочувствие Печорина в этом плане удовлетворительно и не требует различных актов самореализации. В оценке своего поведения он холоден и беспристрастен: «Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия.»

Но на этом ряд противоречий героев не исчерпывается. Еще с древности считается, что гармоничным человек является тогда, когда его телесно- духовный центр - сердце - находится в гармонии с разумом. В «Записках из подполья» и в «Герое нашего времени» мы наблюдаем диалектику этих двух начал в человеке. Однако они разные по качеству: у Лермонтова «сердце», «чувство» связаны с эмоциональными переживаниями героя, а у Достоевского они же связаны с религиозно философской проблематикой.

В Печорине мы видим «сердечные» порывы, одному из них («во мне два человека») они свойственны в наибольшей степени, но он не дает им власти над своим сознанием. Печорин борется с самим собой, поскольку чувство делает «процесс познания и самопознания пристрастным, т.е. субъективным»96. В герое постоянно проявляется потребность любить и быть любимым: «…если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви». Но она давится всеми силами рассудка, делая, таким образом, из рефлексии некоторую «цензуру сознания»97. Печорин со временем пришел к тому, что признал все чувственное непригодным для жизни, а потому стал искать другие возможные типы поведения. Отрезав в себе живые движения души, герой иногда тоскует о «жалкой привычке сердца», и «однако, приятно, что я могу плакать».

«Подпольный» тоже испытывает какое-то облегчение от воспоминания о том, что в нем было «настоящее чувство» к Лизе. Под маской злобы и бунта герой прячет в себе стремление к «добру», «любви», «жалости», но найти им выхода он не может. Близость с другим человеком парадоксально воспринимается им как слабость. И как Печорин, он тоже считает чувство непригодным. В ночном разговоре с Лизой мы узнаем ту же игру, что вел Печорин с Мэри. Их воодушевляет чувство влияния на чужую душу, поиск их секретов и умение предугадать дальнейшие реакции. Их «увлекает игра». Но одновременно с этим герои постепенно начинают что-то испытывать к своим «жертвам». «Подпольный» признает, что «не одна игра» его увлекала, а Печорин говорит, что был готов упасть перед Мэри на колени и просить ее руки.

Также вспомним сцену погони за Верой. Получив от нее прощальное письмо, Печорин «как безумный выскочил на крыльцо, прыгнул на своего Черкеса, которого водили по двору, и пустился во весь дух по дороге в Пятигорск». Именно в этом эпизоде мы видим героя, которым движет не сила разума, тяга к собиранию «впечатлений», а «сердце», понимающее, что упускает нечто важное: «При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете, дороже жизни, чести, счастья!» Печорин в минуту сильных переживаний потерял самоконтроль над собой. Но после, когда он некоторое время пролежал на земле, прорыдался, к нему снова стало возвращаться привычное состояние. «Чего мне еще надобно? - ее видеть? - зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться».

Так и рассудок «Подпольного» отказывается видеть дальнейшие перспективы в отношениях с Лизой. После жаркой, пренебрежительной, самолюбивой и истерической исповеди, после унижения девушки из-за оскорбленной и уязвленной гордости, мы видим такое же поведение, как и у Печорина. Лиза ушла. И тут же бедный «парадоксалист» понимает, что «эта жестокость была до того напускная, до того головная, нарочно подсочиненная, книжная, что я сам, не выдержав даже минуты…. Со стыдом и отчаянием бросился вслед за Лизой». Снова возможность упустить любовь открывает в литературном герое его истинное лицо, не прикрытое его философией.

«Подпольный» бежит за девушкой, хочет «упасть перед ней, зарыдать от раскаяния, целовать ее ноги, молить о прощении». Но постепенно он остывает, разум его холоднеет и он, как и Печорин, начинает задавать себе вопросы и приходит к пониманию бессмысленности этой погони, к осознанию того, что его самолюбие никогда не даст ему полностью погрузиться в чистые человеческие чувства: «Разве я не возненавижу ее, может быть, завтра же, именно за то, что сегодня целовал ее ноги? Разве дам я ей счастье?»

Все это возвращает нас к теоретической главе «Записок» - «Подполью». Там герой заявляет, что «в минуту самой сильнейшей желчи, постыдно сознавал в себе, что я не только не злой, но даже и не озлобленный человек, что я только воробьев пугаю напрасно и себя этим тешу. У меня пена у рта, а принесите мне какую-нибудь куколку, дайте мне чайку с сахарцем, я, пожалуй, и успокоюсь. Даже душой умилюсь, хоть уж, наверно, потом буду вам на себя скрежетать зубами и от стыда несколько месяцев страдать бессонницей. Таков уж мой обычай». Утрата веры в «прекрасное и высокое», отказ от любви и добра героев сводится к еще более глубоким проблемам. Так, мы переходим к следующему параграфу нашего сопоставления, а также к философским поискам смысла бытия, к представлениям героев об устройстве вселенной и их бунте против нее.

2.6 Философские аспекты нравственных исканий героев

«Современная мысль … дошла до возможного рубежа и осматривается, роется кругом себя, сама осознает себя. Почти всякий начинает разбирать, анализировать и свет, и друг друга, и себя самого. Все осматриваются и обмеривают друг друга любопытными взглядами …Люди рассказываются, выписываются, анализируют самих же себя перед светом, часто с болью и муками … анализ не щадит и самих анализирующих»98, -- пишет Достоевский в 1847 году. Однако процесс безостановочной рефлексии, напряженного анализа внутренних «движений души», а отсюда и прогрессирующих философских течений, описанный Достоевским, начался еще в 30-х годах. Именно с этой темой М.Ю. Лермонтов вошел в русскую поэзию, и именно эту тему он разрабатывал в своей прозе.

В сущности, «Герой нашего времени» - это первый роман, где центрального персонажа занимает «решение вопроса». Одним из китов, на которых стоит представление Печорина о мироздании, является поиск истины, поиск ответов. Суть же вопроса заключается в попытках определить цель и смысл жизни человека, его назначение. Печорин - не только сторонний наблюдатель, но и активный участник и даже творец, создатель, зачинатель некоторых «событий», ситуаций. Перед нами герой-экспериментатор, стремящийся философски осмыслить опыт, который ему преподносит жизнь.

Невзирая на то, что генерализирующую цель в жизни Печорин так и не нашел, неверно говорить, что он ведет бесцельный образ существования. Более всего героя занимает процесс решения загадок природы и возможностей человека. Именно отсюда и вытекает нескончаемая цепь нравственно- философских экспериментов, которые он проводит над собой и другими.

С этим связана и еще одна проблема, волнующая Печорина, а именно «самопостроение себя как личности, так или иначе соизмеряющей свое поведение с неведомым герою “назначением высоким”»99. На страницах «Журнала» герой неоднократно затрагивает тему свободы как главной для него ценности, того, ради чего все земные блага меркнут и теряют свою притягательность. Печорин спрашивает себя: «Отчего я так дорожу ею? что мне в ней?.. куда я себя готовлю? чего я жду от будущего?». И пусть ни на один из вопросов герой не нашел четкого ответа, все же само их наличие говорит о многом.

Как уже было сказано прежде, Печорина наиболее всего интересует развитие своей личности, совершенствование своего духовного начала, а потому он постоянно занимается воспитанием своей воли как деятельной и творческой стороны человека. Свою волю он испытывает не только во взаимоотношениях с другими людьми (часто в их подчинении себе), но и для проникновения в сущностные глубины их личности. Печорин обладает великолепным чутьем и проницательностью, благодаря чему он создает ситуации, в которых его «подопытные» проявляют себя тем или иным образом. Герой проверяет, испытывает людей на прочность, на честность, на то, насколько каждый из них свободен. Так, Печорин мастерски снимает с Грушницкого его трагическую маску, лишает его романтического пафоса не только для того, чтобы развеять скуку, но и для того, чтобы пробудить в молодом человеке его человеческое ядро: «Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему…», «вспомни -- мы были когда-то друзьями...» Печорин выстраивает ситуацию таким образом, что человек способен действовать свободно, без давления со стороны своего оппонента.

Однако важно отменить, что отчасти благие намерения и стремления Печорина осуществляются совершенно не гуманными средствами. Мы уже говорили, что понятия добра и зла в герое смешаны, а потому в своих действиях он ориентируется не на бытующую мораль, а на собственные представления о ней. Характерен фрагмент: «Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого роду чувство кипело тогда в груди моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с такою уверенностью, с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакой опасности, хотел меня убить как собаку, ибо раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утеса. Я несколько минут смотрел ему пристально в лицо, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния. Но мне показалось, что он удерживал улыбку...» Собственно, за эту улыбку Грушницкий и поплатился. Печорин, безжалостно вторгаясь в чужие жизни, вмешиваясь в чужие судьбы со своим собственным мерилом всех вещей, часто приносит людям больше страданий, чем «выгод». Жертвами своеволия Печорина становятся и Мери, и Бэла, и несчастный Грушницкий, и Вера, и слепой со старухой, и многие другие обычные люди.

Проблема Печорина в том, что его совершенно необычное мировосприятие, независимость его мышления переходят в ничем не ограниченный индивидуализм. В попытках изменить мир, в сопротивлении обычному «ходу дел» герой ориентируется только на свое собственное «Я». Именно такое мироощущение позволяет герою относиться к людям как «к цветкам», которые можно выбросить «на дорогу», как к пище для своего «ненасытного сердца». Не зря сам герой ассоциирует себя с Вампиром из повести Дж. У. Полидори, главной герой которой по своей прихоти погубил немало честных девушек, совращенных и опозоренным им, что уж говорить о том факте, что для продолжения жизни Вампиру просто необходимо насыщаться кровью других людей. Учитывая лишь собственные желания, Печорин апеллирует к индивидуализму человека как «мере всех вещей». Отрицая в себе все, что навязывается обществом, нормами морали, которые ограничивают его личностное начало, герой считает, что спасает в себе то самое человеческое ядро. Он создает модель нового мироздания, где действуют только субъективные мерки и установки. Однако сам Печорин не воспринимает индивидуализм, хоть он и является основой его философии и мировоззрения, как истину в конечной инстанции. Подвергая все анализу, сомнению, герой еще способен испытывать настоящие чувства: «Я скакал, задыхаясь от нетерпенья. Мысль не застать уже ее в Пятигорске молотком ударяла мне в сердце! - одну минуту, еще одну минуту видеть ее, проститься, пожать ей руку... Я молился, проклинал плакал, смеялся... нет, ничто не выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете - дороже жизни, чести, счастья!», «Возвратясь домой, я заметил, что мне чего-то недостает. Я не видал ее! Она больна! Уж не влюбился ли я в самом деле?..» И, конечно, тягу его к людям не скрыть никакими масками гордого циника.

Все это получило развернутое отображение в творчестве Ф.М. Достоевского. В основе убеждений «подпольного человека» находится идея «самостоятельного хотения»: «С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо - одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела». По мнению «парадоксалиста», любое поведение человека будет оправдано его своеволием, его собственным желанием. Подобно Печорину герой сознательно встает на путь индивидуализма, путь эгоизма. Однако такое мироощущение в «подпольном» продемонстрировано более ярко и менее привлекательно. На станицах своих

«Записок» герой, дискутируя с выдуманным собеседником, подвергает самой серьезной критике все самые известные философские направления тех времен. Согласно некоторым учениям, которые в России поддержал Н.Г. Чернышевский, человек -- это «разумный эгоист», но в основе своей добрый и разумный, и, следовательно, зло не выгодно для него, а потому различные столкновения можно предотвратить и создать совершенный и идеальный мир:

«Вы скажете, что это было во времена, говоря относительно, варварские; что и теперь времена варварские, потому что (тоже говоря относительно) и теперь булавки втыкаются; что и теперь человек хоть и научился иногда видеть яснее, чем во времена варварские, но еще далеко не приучился поступать так, как ему разум и науки указывают. Но все-таки вы совершенно уверены, что он непременно приучится, когда совсем пройдут кой-какие старые, дурные привычки и когда здравый смысл и наука вполне перевоспитают и нормально направят натуру человеческую. Вы уверены, что тогда человек и сам перестанет добровольно ошибаться <…> Тогда-то, - это все вы говорите, - настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностью, так что в один миг исчезнут всевозможные вопросы, собственно потому, что на них получатся всевозможные ответы. Тогда выстроится хрустальный дворец. Тогда... Ну, одним словом, тогда прилетит птица Каган…» «Подпольный человек» резко выступает против этой теории, так как она не учитывает систему индивидуальных черт и интересов человека, не дает ему права выбора, а ведь человек по природе своей непредсказуем и живет, действует не «по бумажке». Как и Печорин, «подпольный» знает, что каждый человек уникален, что в каждом живет своя собственная «выгода». Однако, в отличие от Печорина, герой Достоевского не нацелен испытывать людей, выявлять их природную сущность и пробуждать «человечность», но, как и он, пытается сохранить свою особенность, уникальность и неповторимость, «неисчерпаемость и непредсказуемость ее свободного выбора»100. Но если герой Лермонтова идет наперекор общественному мнению, не стремится соответствовать устоявшимся социальным нормам, то герой Достоевского способен идти наперекор собственным желаниям, лишь бы утвердить свое право на «самостоятельное хотение». «Хотение» для «Подпольного» -- «проявление всей жизни, всей натуры человека, и сознательной и бессознательной, с ее свободой и своеволием». Так, «парадоксалист» осознанно закрывается в «подполье». Именно в этом жесте заключается бунт героя, он «ищет свободу в сознательной изоляции от общества, в злостном неучастии»101.

Возникший мотив бунта «подпольного человека» связан с нежеланием жить по законам мироздания, по правилу «дважды два четыре». Лев Шестов, характеризуя такую позицию, пишет: «Наряду с декларацией прав человека перед обществом (гуманностью) к нам занесли и декларацию бесправия перед природою»102. Герой не согласен жить по законам моральной арифметики и поэтому выступает против рассудка, против регламентации. Жизненные убеждения Печорина тоже можно назвать бунтом, ведь его индивидуализм далек от прагматизма: все свои уже имеющиеся блага (деньги, статус, привлекательность) он отвергает как ненужную мишуру. Герой настроен против торжествующей несправедливости, мелочности людей, «масочности». Таким образом, Печорин, а вслед за ним и «подпольный» в своем бунте, выразившимся в крайнем индивидуализме, имеют цели благие и высокие, но оба используют неправильные средства, идут не тем путем к достижению своей цели. Лев Шестов пишет: «У человека есть, должна быть неизмеримо большая, качественно иная свобода: не выбирать между добром и злом, а избавить мир от зла … Свобода не выбирает между злом и добром: она истребляет зло, превращает его в ничто…»103 Но свобода, перешедшая в бессмысленный и своевольный бунт, не принесет никаких плодов, она ведет лишь к нравственному уродству и уходу в «подполье».

И так, пытающиеся освободиться герои, освобождаются только на реально-бытовом уровне, оказываясь в то же время несвободными на бытийном. Свободные в своем понимании, они несвободны в философском смысле. И здесь встает очень важный вопрос для героев и их создателей: есть ли что-то, что может ограничить волю человека, что-то высшее? Все поставленные Печориным и «подпольным» опыты, эксперименты, все их страдания -- это попытки разрешить эту проблему.

Но результат предпринятых героями попыток не оправдывает их надежды и ожидания. Хоть герой Лермонтова и не желал причинить никому «зла», в результате действий Печорина гибнут люди, их душа покалечена и уязвлена. Так же и попытки «подпольного» доказать важность своего индивидуалистического «Я», показать людям, что он не «органный штифтик», приводят его только к уходу в «подполье», в котором он просидел двадцать лет, прежде чем понял весь содеянный им ужас: «А вот посадил бы я вас лет на сорок безо всякого занятия, да и пришел бы к вам через сорок лет, в подполье, наведаться, до чего вы дошли? Разве можно человека без дела на сорок лет одного оставлять?», «Вру, потому что сам знаю, как дважды два, что вовсе не подполье лучше, а что-то другое, совсем другое, которого я жажду, но которого никак не найду! К черту подполье!» И так перед нами появляется тема «предопределения» и «потребности веры в Христа».

А.И. Журавлева в статье «Лермонтов и Достоевский», рассуждая о самопознании человека, пишет, что ввиду различных аспектов этого процесса могут быть разными и «эксперименты»104. Литературоведом выделяются два типа эксперимента. В одних ситуациях экспериментатор исследует психологию других людей или свою собственную. В других - целью эксперимента является возможность личности ориентироваться в мире, определить свое место в нем и «испытать меру своей свободы или зависимости от каких-то не человеком установленных законов и связей»105. Так, тема судьбы, предопределения нередко возникала в лирике Лермонтова и часто воспринималась им как что-то могущественное, даже злое, что нельзя преодолеть и с чем зачастую нельзя примириться. Эта же тема возникает и в романе «Герой нашего времени» и тоже рассматривается в нем с трагической стороны. Сам Печорин возлагает на себя роль «топора», тем самым оправдывая все свои плохие и жестокие поступки. Пытаясь найти свое «предназначение», реализовать «силы необъятные», герой причиняет многим людям боль, считая это проверкой их характера. Становясь таким образом посредником между судьбой, высшими силами и человечеством, «он желает знать ее [судьбы] волю и сообщать ее другим или же -- действовать от ее имени и по ее “поручению”»106. Большую часть своей осознанной жизни герой пытается ответить на тревожащие его вопросы: решен ли заранее его жизненный путь и путь человека в целом или же нет, волен ли человек в своем выборе или лишен его? Целью Печорина является не победа над судьбой, доказательство своего могущества. Печорин судьбу исследует, пытается постичь ее законы и принципы. Это касается, прежде всего, отношения героя к смерти: «Ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не минуешь!». Но Печорин не может жить вслепую, молча вверяя свою жизнь предопределению. Ему важно знать все, вплоть до часа и места своей предчувствуемой смерти. В поиске истины герой отдает всего себя, все свое чувство, весь разум, потому что именно от нее зависит смысл бытия и миссия человека на земле. Печорин не только не избегает смертельных опасностей, но настойчиво их ищет - иногда осознанно, иногда инстинктивно. В попытках узнать свою участь, герой неоднократно жертвует своей жизнью: во время ночного свидания с Ундиной, дуэли с Грушницким, пленения казака, похищения Бэлы. Собственная жизнь для героя не представляет как таковой ценности -- все его желания устремлены к раскрытию секретов мироздания. И в этом он отчасти фанатичен, азартен.

Познавая судьбу, Печорин и добивается той самой внутренней свободы. Но человек не может быть свободен полностью, он всегда будет чем-то ограничен (будь то социум или собственные рамки). Гипотетически, «свободный» человек способен сделать все, что находится в пределах его физических и интеллектуальных возможностей, но разумный человек осознает потребность или невозможность тех или иных действий, ситуаций. А потому, если исключить все случаи, воспринимаемые им как неприемлемые, все, что останется и есть настоящая свобода конкретного человека. Именно понимание свободы как «осознанной необходимости» делает Печорина причастным к будущему философскому учению - экзистенциализму.

В главе «Тамань» герой раскрывается с романтической стороны, демонстрируя исключительные человеческие качества. Как и контрабандисты, Печорин противостоит внешнему миру со своими нормами и принятыми порядками. Так, душою герой Лермонтова, конечно, тянется к романтически- преступному миру, но характеры Янко, Ундины и слепого мальчика в целом лишены романтического ореола и изображаются объективно. Но Печорин стремится отыскать идеал, а в противозаконной жизни контрабандистов много отрицательных сторон: алчность, нечестность, возможность предательства. Фраза, заканчивающая главу, упоминание о «мирном круге честных контрабандистов», определяет сущность суждений Печорина о мире. Печорин старается относиться к «злу» с философской точки зрения, принимать его неотвратимость, фатальность, естественность. И тут в сознании героя происходит переворот, целью которого является искоренение романтических стремлений рассудочным фатализмом.

По сути своей, «подпольный человек» -- это поздний романтик, романтик века победившего капитализма, т.е. во многом предшественник того литературного течения, того мировоззрения, которое позже назовут экзистенциализмом. Романтизм «парадоксалиста» демонстративно аморален, низок и имеет даже эстетическое значение. Герой стремится поразить читателя своим цинизмом мысли и слога. Это отсылает нас к эстетизму Печорина, который поэтизирует зло, когда он выступает в роли «демона». Но если эстетизм Печорина еще может привлечь читателя, то «подпольного человека» Достоевский рисует жалким и гадким в его бунте, протесте против жизни.

«Подпольный человек» стремится к абсолютной духовной свободе, своевольному решению вопросов мироздания, к доказательству права отрицать авторитет закона и социальных условностей. Для «Парадоксалиста, тоже во многом фанатичного, его идеи становятся болезненной страстью. О своей болезни герой говорит в «Записках» неоднократно; недаром у него болит печень, потому как именно печень не дает организму отравить самого себя. Эту метафору Достоевский использует для подчеркивания ошибочности суждений персонажа, его заблуждений. «Подпольный» страдает духовно, он не в силах обрести мир и спокойствие своей души. Верный путь, а именно принятие своим сердцем Христа, несчастный герой увидеть не может.

«Парадоксалист», еще не понимающий Творца, не может выявить сущность своих страданий. Вторая часть «Записок» может напомнить библейскую историю об Иисусе и блуднице Марии, которой были отпущены содеянные ею грехи за раскаяние и безмерное страдание. Покаяние для нее явилось перерождением, и после Мария встает на путь добра и праведности, верно следуя за своим учителем. В отношениях героев Достоевского в роли Иисуса выступает «парадоксалист». Но вместо спасения души грешницы он старается получить власть над Лизой. «Подпольный» не оценил духовный потенциал девушки, сумевшей раскрыть всю величину страданий и заблуждений героя. «Подпольный» не находит возможности изменить себя: «Я упражняюсь в мышлении, а следовательно, у меня всякая первоначальная причина тот час тащит за собой другую, еще первоначальнее, и так далее в бесконечность». Индивидуализм рождается из-за обиды не только на людей, но и на провидение или же саму природу с ее непреложными законами (символ стены), которая создала его столь беспомощным, ограниченным и слабым. При помощи истории «подполья» Ф.М. Достоевский говорит не только о важности веры в Христа, но и показывает страшную картину безбожной жизни человека, считает невозможной любую идею «свободного хотения» и гордыни; Достоевский не принимает индивидуализм Печорина, носящий и некоторые благородные цели.

Описывая судьбу «подпольного человека», Достоевский не зря ориентировался на «Героя нашего времени». По нашему мнению, для Достоевского отрицание духовных, христианских догм и замещение их рационализмом неприемлемо и ошибочно: «Всякое сознание болезнь». Стоит обратить внимание на детство героя «Записок». С ранних лет он невзлюбил своих одноклассников за их насмешки и колкости, а по мере взросления, развития своего интеллектуального потенциала посредством книг стало появляться и чувство презрения: «…меня уже и тогда изумляли мелочь их мышления, глупость их занятий, игр, разговоров. Они таких необходимых вещей не понимали, такими внушающими, поражающими предметами не интересовали, что поневоле я стал считать их ниже себя». Вероятно, «подпольный» именно из-за уязвленного самолюбия выискивал изъяны у своих товарищей, преувеличивал их недостатки и закрывал глаза на достоинства. Такая тяга к преувеличениям возникла из-за врожденной повышенной чувствительности героя, сильно развитого воображения и из-за того, что Достоевский называет «излишним сознанием». В книге «Киргегард и экзистенциальная философия» Шестов большое внимание уделяет философскому осмыслению рационализма. Он развивает мысль, что изначально в сотворенном Богом мире зла не было, не было греха, от которого зло и пошло. Несчастья, страдание и грех появились тогда, когда человек вкусил плод с древа познания: «в сотворенном мире не все добро, в сотворенном мире -- и именно потому, что он сотворен, -- не может не быть зла, притом много зла и зла нестерпимого»107. Достоевский считает, что истина не может быть отыскана и оправдана человеческим разумом, позиция «все подвергать сомнению» первоначально не имеет никакой положительной программы. По мнению Шестова, чтобы «обрести веру, нужно отказаться от разума»108, однако, по нашему мнению, позиция Достоевского менее радикальна, но все же в стремлении понять мир при помощи рацио он видел много опасного, искушающего: «Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось оставаться с Христом, нежели с истиной»109.

2.7 Герой - антигерой в системе авторского мышления «Записок» и «Героя нашего времени»

Последним, завершающим этапом нашего сравнительного анализа является рассмотрение оппозиции «героя» и «антигероя» в контексте произведений М.Ю. Лермонтова и Ф.М. Достоевского.

Для начала следует обратиться к словарям. В слове «герой» Ожегов усматривает несколько значений:

1. Человек, совершающий подвиги, необычный по своей храбрости, доблести, самоотверженности. Герои Великой Отечественной войны. Г. труда.

2. Главное действующее лицо литературного произведения. Г. трагедии. Г. романа.

3. чего. Человек, воплощающий в себе черты эпохи, среды. Г. нашего времени.

4. кого-чего. Тот, кто привлек к себе внимание (чаще о том, кто вызывает восхищение, подражание, удивление). Г. дня.

В сущности, все эти значения прописываются и во многих других словарях. Принципиальным для нас является многозначность слова, заключающая в себе противоположные друг другу смыслы: с одной стороны, герой - это человек исключительный, выделяющийся на фоне окружения своими качествами, а с другой, героем может называться и человек заурядных качеств, представитель «большинства».

И действительно, большинство исследователей «Героя нашего времени», говоря о сложности и противоречивости образа Печорина, апеллируют к обоим значениям. Для самого писателя образ Печорина лишен всякой однозначности: он описывает и героя эпохи, «сына века», и уникального молодого человека, контрастирующего со своим окружением. Изначально Лермонтов думал дать другое название своему тексту - «Один из героев нашего времени». В нем подчеркивается роль персонажа как представителя всего своего поколения, являющегося его частью, его примером/образцом. К первому значению отсылает нас и само предисловие к роману: «Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии».

К другому же значению слова «герой» отсылает нас весь текст произведения. Печорин на фоне всех других персонажей выделяется своим исключительным умом, хитростью, умением говорить и вести себя в обществе. Также мы не наблюдаем ни одной ситуации, в которой герой струсил или проявил малодушие; наоборот, он храбро ведет себя в главе «Фаталист», смело смотрит в глаза смерти и различным опасностям (дуэль, погоня за Казбичем).

Нетрудно заметить, что сам образ Печорина соткан из противоречий. Он человек высоких духовных запросов, безграничной энергии и жажды жизни. И все это не пошлость, не наивная мечтательность. Печорин целеустремлен и подходит к совершению различных поступков вполне осмысленно. После он без всяких увиливаний анализирует своим мысли, действия, причем анализирует и с нравственной стороны, и если надо, подчеркивает, что поступает не самым лучшим образом по отношению к другим людям. Печорин стремится познать мир и его устройство, определить место человека в нем; к тому же мысль его свободна, а действия не ограничиваются законом социума и его устоями. Как правило, все это характеризует натуру героическую, стремящуюся к действиям и победам. «Печорин -- деятель не только по натуре, но и по убеждению»110: «В чьей голове родилось больше идей -- тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума…». Печорин как раз и является этим «гением», но «гением», чьи возможности не способны реализоваться в «безгеройной» реальности.

Безусловно, «чистым» «героем» Печорин не является в обоих случаях. На страницах романа он выступает и обычным и не обычным человеком одновременно, и офицером, и Вампиром. Печорин непонятен многим другим людям, он шокирует публику своим поведением, а многие его поступки абсурдны и нелогичны. Это не дает нам право называть его «представителем» всего общества. В то же время, трудно назвать Печорина героем, потому что его поступки не приносят никому толка, а лишь боль и неудобство. Разумеется, Печорин -личность поэтическая, творческая, но во многих жизненных ситуациях проявляющая себя циником, наглец. А потому наверняка сказать невозможно, какое именно определение слова «герой» Печорин реализует.

«Печатью мужественности, даже героизма отмечено его ни перед чем не останавливающееся отрицание неприемлемой для него действительности», которому он не изменил до конца жизни. Но в то же время Печорин не способен совершить что-то стоящее, его реализующее, он умирает так и не совершив того, что мог бы совершить. А это приближает его к жизни «большинства».

В «Записках из подполья» Достоевский сохраняет неоднозначное определение центрального персонажа. Однако здесь постановка проблемы героя, получившего статус «антигероя», приобретает новое осмысление. Как уже известно, сам Достоевский видел значимость «Записок» в том, что в них он «впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону...», тогда как до этого писателями изображалась жизнь «исключений». Не «герой», то есть «антигерой» - это самоопределение «подпольного», которым он заканчивает свои записи: «В романе надо героя, а тут нарочно собраны все черты антигероя».

В литературном энциклопедическом словаре дается такое определение понятия «антигерой»: «АНТИГЕРОм Й, тип литературного героя, лишенный подлинных героических черт, но занимающий центральное место в произведении и выступающий в той или иной степени «доверенным лицом» автора; условно вычленяется в типологии литературных характеров XIX--XX вв.» К этому термину часто будут обращаться модернисты XX века, однако первым в своем творчестве использовал его именно Ф.М. Достоевский.

Писатель «указал на новизну главного персонажа своей повести, мыслил его как антипода и одновременно как несостоятельного «конкурента» традиционных положительных героев»111. Своим персонажем Достоевский продолжает ту же линию «байронических персонажей», однако уже не способных «героически» сопротивляться окружающей действительности. В. Бирюков называет текст «Записок из подполья» «неприятным», потому как «подполье» иным быть не может112. Проблему неоднозначности личности

Печорина Достоевский решает более радикально: его персонаж, являясь героем в качестве представителя своей эпохи, находится не на стыке понятий «герой» и «не герой», а на стыке «антигероя» и «не антигероя» в философском смысле. Все мыслители индивидуализма расцениваются писателем отрицательно, а потому образ Печорина трансформируется в «неприятный» образ «подпольного». Таким образом, Достоевский высказывает свое мнение к таким героям как Печорин, призывает не обманываться их внешней «притягательностью». Важно отметить, что Печорин не дает себе подобных характеристик, тогда как «антигероем» «подпольного» называет он сам».

Л.П. Ельницкая называет «антигероя» «современным европейски образованным человеком, который интуитивно постигает объективные тенденции мировой истории, связанные с наступлением на неповторимую личность человека»113. «Антигерой -- тот, кто, стремясь сохранить собственное лицо, живет в постоянном противоборстве с миром, выдвигает бунт и несогласие с ним как программную установку»114. «Парадоксалист» не имеет имени, четкой биографии, его жизнь в «подполье» трудно назвать жизнью в полном смысле этого слова. «Он -- ничто, так как существование без сущности есть ничто»115. «Подпольный» мыслит себя «антигероем», потому что не видит смысла своего существования, но само желание этот смысл найти, «воплотиться», жизнь смыслом наделяет. Таким образом, «парадоксалист» одновременно «антигерой» и нет, его жизненная ориентация, направленная на самого себя, не дает выхода из его положения.

Характер «подпольного» не имеет четких границ, он не целокупен и «означает во многом распадение, деструкцию личности» гипертрофирует человеческую личность. Однако, хоть в «парадоксалисте» распад личности доведен почти до предела, в «подпольном» могут обнаружиться объективно героические черты: упрямство, метафизический бунт против законов бытия.

В «Герое нашего времени» и в «Записках из подполья» понятия «герой» и «антигерой» не обозначают положительного или отрицательного персонажа. Обоих героев невозможно отнести ни к одному, ни к другому понятию, оба переживают трагедию личности, гнетущее чувство нереализованности, обуревающих противоречий, оба метаются между разными полюсами своей личности.

Выводы по второй главе

Итак, великий роман М.Ю. Лермонтова, несмотря на неоднозначное отношение к главному герою, оценивался Достоевским очень высоко. Достоевский говорил о Лермонтове: «Какое дарование!... 25 лет не было, он уже пишет «Демона». Да и все его стихи - словно нежная чудесная музыка.

Произнося их, испытываешь как будто физическое наслаждение. А какой запас творческих образов, мыслей, удивительных даже для мудрецов!»117 К творчеству своего предшественника писатель обращался многократно, но в данной работе мы исследовали авторскую рецепцию «Героя нашего времени», проявившуюся в «Записках из подполья». Имеющие в основе общий нравственный фундамент, трагедию «подполья», роман и повесть во многом не идентичны, так как различно авторское отношение к выведенной в текстах проблеме.

В данной главе нами был произведен сравнительный анализ произведений, направленный на поиск основных схождений и параллелей, что позволяет обнаружить бесспорную зависимость «Записок из подполья» от «Героя нашего времени». Идея сравнения заключается в выявлении новых, важных для понимания произведения смыслов.

Отправным моментом нашего исследования стало выявление роли исповедальных мотивов в текстах, сравнение жанров повествования героев и их особенностей. Исповедь относится к инструментам «прямого психологизма», потому что все мысли героя, его чувства передаются не опосредованно, а напрямую, без посредника (автора-повествователя), который преломляет образ героя.

В ходе нашего исследования мы пришли к выводу, что «Записки» и «Журнал» не совпадают с каноническим жанром исповеди. В них отсутствует очень важный компонент - раскаяние. А потому, исповедальное начало характеризует лишь саму форму передачи мыслей героев, оформление их рефлексии и «усиленного сознания». В нашей работе мы проанализировали эту форму и дали характеристику таким мемуарным жанрам как «журнал» и «записки». Откровение Печорина ориентировано на себя, главной его целью является постижение законов человеческого существования, фиксации любых внутренних движений и любых вспышек чувства. Именно эти вспышки герой стремится нейтрализовать посредством анализа, так как страсти встают на пути к «высшему состоянию самопознания человека». Кроме того, стиль Печорина афористичен, отточен и даже научен. На страницах «Журнала» мы встречаем большое количество пейзажных зарисовок и философских отступлений. Записки «подпольного» стихийны и, в отличие от журнала, в котором впечатления фиксируются спустя некоторое время, взвешенно, а не спонтанно. Речь «подпольного» строится по разговорным моделям и изобилует просторечиями, междометиями. Такой стиль выбран не случайно, потому как основная задача «подпольного» заключается в доказательстве своего существования. Доказательство должно быть непременно громким, шокирующим.

Анализируя степень откровенности героев перед самими собой, мы противопоставили свою точку зрения позициям А.Б. Есина и В. Левина, которые обвиняют Печорина в неискренности. По нашему мнению, герой во всех ситуациях остается самим собой, но ставит различные акценты в процессе достижения той или иной цели. «Драматизация» или любая «театрализация» присутствуют в его речи только в качестве бутафории, не меняющей принципиальный смысл его выражений. Искренность «подпольного» кажется деланной, «вымученной». Откровенность для «парадоксалиста» является средством провоцирования, обескураживания своей воображаемой публики.

Нами делается вывод, что быть откровенным и публиковать свое откровение не одно и то же. Оба героя заявляют о том, что пишут исключительно для себя. Однако нами доказывается, что в «Записках из подполья» герой не искренен по отношению к себе и к потенциальному читателю: он постоянно ориентируется на другого человека, а поэтому часто ерничает, рисуется, встает в позу. Обоим героям не чуждо романтическое начало, но именно в образе «подпольного» романтизм «антиэстетизируется», целенаправленно превращается в нечто уродливое. Герой стремится казаться «подлецом», «злодеем». Отличие «подпольного» от Печорина в том, что первый, пытаясь быть кем-то, теряет свой стержень, свое личностное начало и попадает в безвыходную ситуацию «подполья». Печорин так же работает над собой, но его задача заключается в подавлении одной из сторон, составляющей его личность.