Библейские мотивы в творчестве Леонида Андреева

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

Леонид Андреев (1871-1919) вступил в литературу как писатель-реалист, творчество которого сразу же обозначило особый круг проблем и резко выраженную индивидуальную манеру письма. Литературные наклонности Андреева проявились уже в гимназические годы, когда он читал произведения русских и зарубежных писателей.

Мировоззрение Андреева испытало сильное воздействие народнических идей, творчества Л.Толстого, В.Гаршина. Знакомство с философскими трудами немецких мыслителей А.Шопенгауэра и Э.Гартмана стимулировало в сознании Андреева становление трагического миросозерцания, в котором преобладало представление о мировой дисгармонии и героическом долге личности выстоять перед лицом жестокости существования. Современная писателю эпоха характеризовалась резкой поляризацией в духовной сфере. С одной стороны, в предреволюционные годы произошел характерный взрыв атеистических умонастроений, и активно пропагандировалась материалистическая картина мироздания. С другой стороны, это были годы взлета разнообразных религиозных исканий, теософии, антропософии, гностицизма, толстовства и других форм богоискательства, еретических с точки зрения православно-христианской церкви. В этих исканиях, что чрезвычайно важно, немалое участие принимали круги художественной интеллигенции, в том числе писатели.

«Серебряный век был эпохой мифотворчества и утопий различного толка, которые дали импульс к антиутопиям в искусстве, а подчас и в самой жизни» (22, с.12). Один из авторов термина «серебряный век», Николай Бердяев, писал: «Это была эпоха пробуждения в России самостоятельной философской мысли, расцвета поэзии и обострения эстетической действительности, религиозного беспокойства и искания, интереса к мистике и оккультизму» (4, с.140) .

Этот период называют также русским культурным ренессансом. Именно на рубеже веков в России пробуждается оригинальная, самостоятельная религиозно-нравственная и философская мысль. Русские философы-эмигранты стали первооткрывателями и основателями философии персонализма, философии свободы и философии творчества: «Метафизика всеединства» Вл. Соловьёва, борьба духа и плоти и «Царство третьего Завета» Д. Мережковского, персонализм и творческая борьба против объективации духа Н. Бердяева.

Исследователь Е.К. Соколинский считает, что катастрофизм и фанатичность социальной действительности начала века, границы непознанного и иррационального, рокового и свободного в объективном мире человека - целый комплекс «андреевских» вопросов породил в его творчестве многообразные виды гротеска, реалистической символизации, экспрессионистской плакатности и условности. Эти формы, которые он вводил как необходимые и органические в творчество и которые, по мнению Андреева, были способом расширения границ реализма, содействовали его обогащению (27, с.79). Вот почему с середины 1900-х годов Андреев определяет свой собственный творческий метод словами-терминами: неореализм, реализм универсального психологизма.

Критик А.Богданов в статье «Между стеной и бездной» говорит о творческой индивидуальности Л.Андреева, об обособленности его творчества от всех существовавших тогда литературных течений. Исследователь подчеркивает оторванность метода писателя от символизма.

Вячеслав Иванов рассматривал метод Л.Андреева как слияние символизма и атеизма: «Если для символиста всё преходящее есть только подобие, а для атеиста проходящего вовсе нет, то соединение символизма с атеизмом обрекает личность на вынужденное уединение среди бесконечно зияющих вокруг неё провалов в ужас бытия» (13, с.45).

Л.Андреев отвергает традиционную шкалу эстетических ценностей и пытается создать новую. Писатель отказался от буквального следования правилу правдоподобия и стал изображать жизнь в условных, абстрактных образах. Он пытался создавать не предметы, и не личности, а сами философские понятия. Например «стена» - это то, что, мешает человечеству на пути к счастью. Андреев пытается сочетать в своем творчестве конкретное изображение жизни с абстрактным.

В рассказе «Бен-Товит» (1903) мировое по своему трагизму событие, распятие Иисуса, описывается не со слов евангелистов, а через восприятие простого иерусалимского торговца Бен-Товита. Сама сцена распятия упомянута лишь вскользь. Толпа представляет собой серую массу, подчиняющуюся законам, называемыми судьбой или роком. Философско-религиозные категории в этом произведении меняются местами: добро, лишенное света, кажется злом, а зло, расцвеченное мнимыми добродетелями, выдает себя за добро. Роман Л.Андреева «Дневник Сатаны» - пророчество автора о будущем человечества. Используя Откровение святого Иоанна Богослова, Андреев разрабатывает в романе сюжет о приходе дьявола на землю. Христианские сюжеты и образы занимают большое место в творчестве писателя. Противопоставление истинной веры и веры слепой, фанатичной, пленников веры и свободно мыслящих людей станет лейтмотивом многих произведений Л.Андреева, таких как «Жизнь Василия Фивейского», «Тьма», «Иуда Искариот», «Савва», «Жизнь человека», «Анатэма», «Дневник Сатаны» и других.

Цель нашей работы - представить особенности развития христианских мотивов в творчестве Л. Андреева в связи с мировоззрением писателя.

Реализации данной цели способствует решение следующих задач:

1. Раскрыть проблему столкновения религии и правды жизни в произведениях «Жизнь Василия Фивейского» и «Елеазар».

2. Определить своеобразие толкования образов евангельских героев в рассказе «Иуда Искариот».

3. Исследовать проблему богоборческого бунта в драмах Л.Андреева «Жизнь Человека», «Савва», «Анатэма».

Глава 1. Богоборческий бунт героя в повести «Жизнь Василия Фивейского»

В повести «Жизнь Василия Фивейского» Л.Н. Андреев решает вопросы, волновавшие его на протяжении всего творческого пути - это, прежде всего, проблема веры истинной и веры ложной, фанатичной. В этом произведении автор обращается к древнему сюжету книги Иова. Но этот сюжет переосмысливается в духе новейшего индивидуалистического бунтарства. Для Андреева главной правдой было одиночество человека перед небом и другими людьми, - одиночество, на которое каждый обречен с момента рождения. Эти взгляды автора близки к взглядам художников-экзистенциалистов. В повести ярко проявилась андреевская концепция личности: человек ничтожен перед лицом вселенной, не существует предопределенного, «высшего» смысла его жизни, мрачна окружающая его действительность.

«Тематика и композиция повести близки к житийному жанру древнерусской литературы. Но повесть о Василии Фивейском - это одновременно и полемика и сопоставление со Священным писанием. Канонизированные святые святы по своей природе, жития должны эту святость обнаружить. О.Василий делается святым, пройдя мученическую жизнь, через познание страданий и грехов человеческих» (14, с.107).

Легенда об Иове - одна из самых драматичных во всем Ветхом Завете. В ней с необычной остротой поставлены вопросы о цели человеческого бытия, о границах человеческого разума в их соотнесении с божественным провидением. Толкование книги Иова сводится к мысли, что человек должен безусловно покорятся премудрому и всемогущему Богу, не пытаясь своим ограниченным умом проникать в действия всевышнего мироправителя. Л.Андреев не перелагает книгу Иова. Он лишь использует некоторые ее мотивы и ситуации. «При внешнем сходстве в изложении мытарств и страданий о.Василия с испытаниями, ниспосланными Иову, при общей для обоих мысли об избранничестве, повесть Андреева о «житии» Василия Фивейского построена по совершенно иному внутреннему закону».

Крушение веры человека, его постепенное отчуждение от мира людей и от религии Л.Андреев воплощает в образе Василия Фивейского. Когда человек теряет веру, то остается только правда, но эту правду жизни не каждый может вынести и открыть новый смысл гармоничного существования. Эти люди, по Андрееву, обречены на гибель духовную и физическую. Но почему им уготована такая участь? Общество не может принять правды, которая должна разрушить вековое мироустройство. Личность, посягнувшая на нерушимые основы мира людей, обречена на гибель и осмеяние.

Для Василия Фивейского вера в самом начале жизненного пути была единственной силой, которая крепила его дух, несмотря на испытания, выпавшие на долю его семьи. Отец Василий был человек с незлобивой душой, искренне верующий в бога. Но несчастья, обрушившиеся на его семью, постепенно убивают его веру, хотя он со всей силою души старается сохранить внутреннюю твердость и преданность христианской вере.

Трагическая гибель сына повлекла за собой еще одну беду - попадья стала сильно пить от горя и тоски по умершему ребенку. Когда Василий в первый раз увидел пьяную жену, он «весь сжался и захохотал тихим, бессмысленным хохотком» (Т.1, с.491). Этот смех противоречит основам христианской религии; с этого момента священник теряет веру в силу божественного вмешательства, в возрождение его семьи. В русской народной традиции смех ассоциируется с освобождением, возрождением. Но «хохоток» отца Василия свидетельствует о тяжелом духовном состоянии, внутреннем кризисе. Фивейский борется с терзающими его душу черными мыслями. Он в одиночестве выходит в поле и произносит «молитвенный вопль так безумно похожий на вызов»: «Я - верю» (Т.1, с.492). Тяжелая внутренняя борьба героя отражается на его лице - «скрипнув зубами, поп с силою развел их, - и с этим движением уст его, похожим на судорожную зевоту, прозвучали громкие, отчетливые слова» (Т.1, с.492). С этого момента начинается тяжелая внутренняя борьба в душе отца Василия и отчуждение его от основы жизни - веры в силу христианской религии.

Семейная трагедия усугубляется отношением прихожан к отцу Василию: за время службы в церкви священник не заработал ни любви, ни уважения к себе: «все брезгливо сторонились от него, считая за дурную примету всякую с ним встречу и разговор» (Т.1, с.493).

Открыто противостоит Василию церковный староста Иван Порфирыч Копров, он отказывается целовать у попа руку, нагло оскорбляет попадью в церкви. И при всем этом он верует в Бога. Но Л.Н. Андреев, мастер натуралистической детали, одной меткой фразой показывает, насколько сильна вера старосты. Иван Порфирыч верил, что волосы, растущие по всему его телу, приносят ему удачу, «он верил в это так же крепко, как и в бога» (Т.1, с.493).

Наступает второй круг испытаний Василия Фивейского - рождение больного ребенка, который был зачат в пьяном безумии. Библейская легенда о чудесном воскресении обретает в произведении обратное значение - рождение ребенка не было чудесным знамением, божественным даром, на свет появилось существо без разума, без мысли, чтобы продолжить мучения Фивейского. Ребенок, названный Василием, становится символом духовной гибели семьи. Снова были обмануты надежды священника, потерян смысл жизни, но в этот критический момент звучит голос попа, «он был надломленный, придушенный и глухой, как стон самой великой бесприютности»: «Я - верю» (Т.1, с.496). Василий Фивейский продолжает противостоять несчастиям, старается возродить угасшую веру в божественную силу.

Л.Н. Андреев с психологической точностью описывает состояние человека в момент тяжелых душевных потрясений. С рождением больного ребенка попадья снова начинает пить, образ идиота не оставляет ее ни на минуту. Она снова попадает в замкнутый круг, находится на грани безумия.

В произведении тема веры и тема безумия тесно переплетаются, они объединяются в образе Василия Фивейского. Автор выступает как психолог, искусно сочетающий крушение веры героя с настигающим его безумием. Первым, кто упрекал Фивейского в безверии, была жена, находящаяся в бессознательном, пьяном состоянии. Отца Василия терзают тяжелые думы, переживания, он живет как будто в ином мире, обособленном от людей. Человек со сломленной волей, доведенный до отчаяния жизненными проблемами старается найти выход из сложившейся ситуации. Отец Василий не пытается изменить ход событий, облегчить положение семьи - мирские проблемы его не интересуют. Его сознание занимают вечные вопросы бытия, поиск правды, «которой не дано знать никому» (Т.1, с.506).

С этого момента происходит перелом в сознании отца Василия: внутренний мир открывается внешнему, священник начинает сближаться с реальной действительностью. В рассказе поднимается тема правдоискательства, Фивейский вдруг замечает, что «на земле есть и другие люди - подобные ему существа, и у них своя жизнь, свое горе, своя судьба» (Т.1, с.516). Отец Василий обращается к загадке человеческой души, надеясь найти в ней правду о Боге, о таинственных судьбах человеческих: «он не знал, чего он ищет, и беспощадно переворачивал все, на чем держится и на чем живет душа» (Т.1,с.519). Священник чувствовал, что каждый из людей несет свою маленькую правду, являющуюся частью большой, всеобъемлющей правды, для которой нет даже человеческого слова, чтобы назвать ее и объявить истинной.

В библейской этике проповедуется всепрощающая любовь к ближнему, Андреев же, опровергая эту христианскую истину, изображает священника, который никого не любит, и, что интересно, его герой не сокрушается перед этим открытием в своей душе, он говорит такие страшные вещи смеясь. Дочь священника Настя признается отцу в своей ненависти к людям, она говорит о своем желании убить мать и больного ребенка. Настя, так похожая на своего отца, выражает темные стороны души Фивейского, которые он сам еще не познал в себе. Загадочна душа отца Василия, терзаемая тяжелыми думами и поиском «великой, всеразрешающей правды» (Т.1,с.519).

В моменты тягостных размышлений отец Василий начинает сомневаться в безумии своего сына. Об этом Андреев, мастер психологического портрета, прямо не говорит, но глазами священника, который ночью при бледном свете смотрит на спящего сына, читатель видит не больного ребенка, а лицо актера, измученного трудною игрою. Но это видение лишь результат больного, измученного воображения и игры света в полутемной комнате.

Символичен образ мальчика-идиота. «Он выражает собой все роковое, безымянное и непостижимое для человеческого ума зло, которое со всех сторон окружает Василия Фивейского. С момента рождения облик идиота сопутствует делам и помыслам о.Василия, оттеняет его слабость, заблуждения, неспособность реально повлиять на ход жизни» (14, с.125).

Во время Великого поста к отцу Василию приходят исповедаться люди. Бедствующий крестьянин Семен Мосягин раскрывает свои грехи перед Фивейским. Но грехи его ничтожны по сравнению с теми испытаниями, которые выпали на его долю. Несмотря на то, что Семен всю жизнь трудился не покладая рук, его дети и жена всегда голодали. Мосягин похоронил всю свою семью, не выжил даже сирота, которого Семен из жалости взял к себе. «Казалось, что слезы не должны были высыхать на глазах этого человека, крики гнева и возмущения не должны были замирать на его устах, а вместо того он был постоянно весел и шутлив…» (Т.1, с.512). Грехи Мосягина были ничтожны, и от этого еще больше и страшнее становились его страдания, «кто его слышал, плакать хотелось, а он насмешливо и тихо улыбался» (Т.1, с.512). Василия Фивейского поражает смирение, с которым крестьянин рассказывает о своих муках, он ни на кого не жалуется, никого не упрекает и не просит о помощи. Вера в Бога Мосягина стихийная, нерассуждающая, это безропотное почитание Всевышнего и преклонение перед ним. На вопрос о.Василия, почему Бог не помогает Семену, он отвечает: «стало быть не заслужил» (Т.1, с.513). Эти слова отражают психологию русского народа, смирение перед несчастиями и непротивление злу, принятие Бога как абсолютной истины. В повести только образ Мосягина можно соотнести с образом мученика Иова.

Василий Фивейский, выслушав исповедь Семена Мосягина, вдруг отчетливо представляет все ужасы, которые пришлось испытать крестьянину. Семен надеется на скорое облегчение своей участи, но Фивейский не находит слов, чтобы утешить его, потому что сам не верит в божественное провидение. О.Василий говорит Мосягину: «Что я могу сделать? Что я - Бог, что ли? Его проси» (Т.1, с.513). После молитвы Семен становится весел, и теперь он знает заранее, что ему станет легче.

«Большинство героев Андреева одиноки из-за личного горя, личной обиды, причиненной жизнью, но сострадание, чуткость к чужому горю может уживаться с эгоцентризмом, человек может претворить чужие страдания в свои собственные и жить ими, и тогда опять из-за своих ощущений боли и скорби он не будет видеть остального мира. Человек, чувствующий боль от чужой раны, на этой, уже своей боли, сосредотачивает свое внимание, и она, разрастаясь, тоже способна заслонить мир, как и личное горе» (15, с.56).

Во время поста к отцу Василию является много исповедников, которых он «настойчиво и сурово» допрашивает; смысл каждой услышанной речи «страдание, страх и великое ожидание» (Т.1,с.520). О.Василий начинает чувствовать себя слугой и рабом страждущих людей. Он уже не может освободиться от ощущения вселенского горя, от ожидания высшей правды, которая должна была объяснить смысл человеческих страданий на земле. В своем неизменно одиноком подвижничестве герой ощущает себя посланцем «собирательного» человека, горем и страданием которого проникся, «всего живого мира», который ждет от него помощи. «Дух, разорвавший тесные оковы своего «я», - так сказал Л.Андреев об обновленном о.Василии. В этот период близости к страданиям других людей в сознании Фивейского горе общее сливается с его внутренними переживаниями, расширяются границы личности, «я» героя выходит за свои пределы. В сознании о.Василия продолжается тяжелая внутренняя работа, поиск всеобщей истины. «А ночью живые люди превращались в призрачные тени и бесшумною толпою ходили вместе с ним - прозрачными сделали они стены его дома и смешными все замки и оплоты. И мучительные, дикие сны огненной лентой развивались под его черепом» (Т.1, с.521).

В повести образ Бога, признанного в христианской традиции отсутствует, для о.Василия есть лишь некий символ, метафизическая тайна, которую нужно разгадать, дабы объяснить смысл человеческого существования. Фивейский не верит и библейскому писанию, раскрывающему основы мироздания. И между тем священник ощущает близость с Богом, ему будто бы открывается тайна человеческого бытия, но он никак не может ее разгадать, претворить в реальность. Герой повести почитает того Бога, который даст человеку - в его, Фивейского, лице - власть «над жизнью и смертью». Иначе говоря, безгранично, вровень с собою возвысит личность. «Но попытки найти себя в Боге (точнее в метафизической тайне, которая здесь, в рассказе о священнике, предстаёт под именем «Бог») кончаются крахом. Чаемое горнее благо обернулось инфернальной злобою, поправшей мученическую жизнь, но не смогшей унизить ее. «Он должен быть сломан, но не побежден», - сказал писатель о своем герое» (13, с.37). Путь к высшей правде остается возможен для героя лишь через одинокое «я». Но именно в процессе этого пути оно, это «я», выходит за свои пределы, приобщается к «неведомым и таинственным» высотам сверхличного знания.

Для Василия Фивейского наступает новый круг испытаний: попытка самоубийства попадьи, пожар, священник узнает новые ужасные тайны человеческой души на исповеди. О.Василий доведен до отчаяния, в его душе назревает открытый бунт против несправедливости. Несмелый вызов небу в начале повести сменяется открытым противостоянием: священник поднимет богохульственный кулак и «пронзительно и исступленно» закричит: «И ты терпишь это! Терпишь! Так вот же…» (Т.1, с.520). В церковь о.Василий идет как на казнь, «где палачами являются все: и бесстрастное небо, и оторопелый, бессмысленно хохочущий народ, и собственная беспощадная мысль» (Т.1, с.522).

На исповеди Василий Фивейский слышит страшный рассказ от нищего калеки об убийстве девочки-подростка. Сначала священник говорит о каре небесной, о том, что убийцу ждет ад, но затем о.Василий сам же опровергает свои слова: «Ты не бойся. Ада не будет» (Т.1,с.520). Фивейский понимает, что для этого человека, испытавшего столько несчастий, ад уже не страшен, ад для него - это земная жизнь. Тогда о.Василий говорит о том, что ада не будет для преступника, будет только рай. Такая позиция Фивейского полностью противоречит христианскому закону о карающей деснице божьей, об испытаниях, которые ждут души грешников в аду. Священник признается, что он сам убил человека, девочку Настю. Образ дочери Фивейского - это символ светлого, доброго и безмятежного в душе главного героя, но все светлые начинания омрачились смертью, мир стал черным в восприятии о.Василия, и Настя изменилась, стала черствой, жестокой, но только она понимала отца.

В образе дочери Фивейского воплощены тайные, бессознательные переживания самого героя. По мнению Насти, все, что мешает нормальному существованию семьи: пьющая мать, ребенок-инвалид - должно быть уничтожено. Только тогда Фивейский смог бы обрести хоть малую долю душевного спокойствия. Но сам о.Василий таких мыслей никогда не высказывал. Поэтому священник говорит не о физической смерти Насти, а о духовной. С этого момента в повести становится ясно, что будущего у о.Василия уже нет, как нет и прошлого, а настоящее - это больная жена и образ полуребенка, полузверя.

Василий Фивейский пытается выйти из замкнутого круга несчастий, подавить в себе бурю темных и тягостных мыслей. Он решает снять с себя сан священника, признается жене: «Я не могу идти в церковь» (Т.1,с.523). И снова в доме о.Василия появляются первые, несмелые ростки счастья и радости - мысль о скором отъезде и расставании с идиотом. Фивейский старается что-то предпринять, чтобы спасти семью и свою истерзанную душу. Это попытка оставить христианскую религию - он больше не хочет проповедовать истины Бога, в которого не верит.

Ненадолго воцаряется в доме о.Василия покой. Но спокойствие было только внешним, сознание Фивейского не покидали тяжелые, мрачные мысли. Тема рока, жестокой предопределенности судьбы человека воплотилась в образе главного героя. Даже в моменты мирного существования его семьи он где-то в глубине своего сознания ощущал близость новых, еще более жестоких потрясений. О.Василий был одинок в своих переживаниях, в своем стремлении познать мир без иллюзий, правду о человеческом существовании и о месте Бога на земле. Так Л.Андреев говорит об одиночестве своего героя: «Если бы сошлись добрые и сильные люди со всего мира, обнимали его, говорили бы ему слова утешения и ласки, он остался бы так же одинок» (Т.1,с.523).

Новый круг несчастий обрушился на о.Василия - в страшном пожаре пострадала попадья, затем умерла в страшных мучениях. Во время прощания с попадьей Фивейский высказывает мысль о скором избавлении от мучений, о близости Бога, который дарует грешнице вечный мир и покой. Почему о.Василий так проникновенно говорит о божественном провидении, о силе Спасителя? Может, он хочет облегчить участь умирающей женщины, испытывающей мучительную боль, или в душе священника, освободившегося от тягостных сомнений и размышлений, просыпается истинная христианская вера? Действительно, такой перелом взглядов Василия Фивейского, связан с особенностями психики человека, испытавшего столь сильное потрясение. Такое внезапное принятие христианских истин и слепое следование им лишь страх перед жестоким роком, нависшим над семьей Фивейского.

Итак, у о.Василия на смену безверию приходит слепая, фанатичная вера, но именно она дарит ему шаткое душевное равновесие. Другого пути у Фивейского нет, его сознание, находясь в воспаленном состоянии, не выдержало бы столь страшного удара - смерти жены. Вера в Бога спасла о.Василия от гибели: «Самую жизнь свою перестал он чувствовать - как будто порвалась извечная связь тела и духа, и, свободный ото всего земного, свободный от самого себя, поднялся дух на неведомые и таинственные высоты» (Т.1, с.527). Живая мысль покидает главного героя, он живет теперь «таинственной жизнью созерцания» (Т.1, с.528).

Признавая Бога, Василий Фивейский чувствует себя не простым верующим, он ощущает себя избранным для великой цели, еще не известной ему. Для главного героя возможно принятие веры только при осознании себя равным Всевышнему, познавшим «неизъяснимую близость Бога» (Т.1, с.529).

Андреев, искусный психолог, во время монолога о.Василия о своем подвиге во имя веры, вводит эпизод с цыпленком, который так ёмко и точно раскрывает позицию автора - все в руках человека. Ранее автор приводит эпизод с ночной бабочкой, которая попала под огонь лампы: «…отовсюду лился на нее беспощадный свет и обжигал маленькое, уродливое, рожденное для мрака тело. С отчаянием она начинала трепетать короткими, опаленными крылышками, но не могла подняться на воздух и снова угловатыми и кривыми движениями, припадая на один бок, ползла и искала» (Т.1, с.528). В повести возникает тема избранничества: если личность поднимается выше своего «я», стремится к познанию тайн бытия, она обречена на погибель так же, как и бабочка, рожденная для вечного мрака, но летящая к свету.

Новая жизнь о.Василия похожа на добровольное затворничество. Фивейский живет только жизнью духа, отрекшись от плоти, он готовит себя для подвига во имя Бога. Фанатичное служение в церкви священника, приходящего даже в самый лютый мороз и проникновенно читающего молитву, пробуждает тревогу у людей: «В прямом, безбоязненно открытом и светлом взоре попа они уловили мерцание тайны, глубочайшей и сокровеннейшей, полной необъяснимых угроз и зловещих обещаний».

Василий Фивейский уединяется от внешнего мира в холодном доме вместе с идиотом, который становится невольным затворником. Священник читает сыну библейские сказания о чудесах, совершенных Иисусом Христом на земле. Но рассказ об исцелении слепого только в душе у о.Василия вызывает бурные эмоции, потому что сам он начинает ощущать себя избранником Бога на земле, способным совершать чудеса. Однако в ответ Фивейский слышит лишь «бессмысленный зловещий смех» идиота. Темные предзнаменования окутывают жизнь о.Василия, но он с еще большим рвением отдает всего себя служению тому неизведанному, что представляет он под именем Бога.

Под Троицу умирает Семён Мосягин, люди были потрясены его страшной гибелью, но все «думали о попе, и сами не знали, почему о нем думают и чего от него ждут» (Т.1, с.543). Нелепая смерть Семёна становится причиной появления слухов о таинственных способностях о.Василия. Священник в сознании людей приобретает некую мистическую силу, становится магом-чародеем, с трепетом и страхом начинают относиться к нему прихожане: «перед ним широко расступались и долго не решались стать на то место, где невидимо горели следы его тяжелых больших ног».

Таким образом, Василий Фивейский вступает с окружающими в противостояние, его постепенное отчуждение от людей в этот период подходит к высшей точке: для окружающих он становится воплощением нечистой силы. Главный герой как будто бы познал тайну смерти и возвысился над остальными людьми. Но это лишь иллюзии суеверных; страдания за весь род человеческий во имя истины бытия никогда не одобрялись обществом. А тех, кто посмел восстать против общепринятого порядка, всегда предавали суду.

У Андреева тот, кто должен быть пастырем народным, становится злейшим врагом для окружающих, которые обвиняют его в служении не христианскому Богу, а нечистой силе. Василий Фивейский слышит из уст старосты Ивана Порфирыча обвинение в смерти Семена и просьбу уйти из дома подальше от людей. Священника хотят изгнать как прокаженного, потому что он поражен заразой неверия, которая подрывает основы человеческого мироустройства, вносит в привычную жизнь людей разлад и смятение, заставляет искать правду о Боге и о людях.

Ощущение неотвратимого, страшного финала присутствует в эпизоде похорон Семена Мосягина. Действие повести приближается к своей кульминации. Душевный перелом героя предвещает природа: «в них (окна) смотрело медно-красное, угрожающее небо; оно точно переглядывалось угрюмо из окна в окно и на все бросало металлические сухие отсветы» (Т.1, с.544). Смятение и страх были и в душах прихожан, ожидание чего-то неизвестного и оттого страшного не покидало людей в этот день. Только о.Василий был неизменно спокоен и чужд всем волнениям природы и людей. Для него будто не существовало ни усопшего, ни прихожан. Он весь отдался сложной внутренней работе, ожидая разрешения вопросов, которые волновали его воспаленное сознание.

По мере совершения обряда отпевания церковь окутывает тьма. Слова из Святого писания не приносят успокоения ни в природе, ни в сознании людей; внешне не ощутимая внутренняя тревога охватывает прихожан. Искусный психолог, Андреев изображает состояние ужаса, паники, которое охватывает людей при осознании ими тонкой грани, разделяющей жизнь и смерть, сущее и мистическое, ирреальное. Василий Фивейский стоит ближе всех к разрешению этих коллизий, потому что только он имел в себе дерзость задуматься над тайной мироздания.

Тьма в повести переходит из отвлеченного понятия в реальный образ, она появляется в ответ на слова из Святого писания: «позади их выползло что-то чугунно-серое, лохматое, взглянуло на церковь мертвыми очами и поползло выше, к кресту» (Т.1, с.549). Василий Фивейский тоже почувствовал тьму, но не понял ее, он подумал, что наступило зимнее раннее утро, одно из тех, когда он молился в одиночестве. В этот момент в сознании о.Василия как будто всколыхнулись мысли и чувства, им овладело ощущение страшной пустоты и смерти. Но неожиданно на смену этим чувствам пришли новые; ощущение радости при разгадке великой тайны бытия.

Ощутив в себе божественную силу и волю, Василий Фивейский «хохочет беззвучно и грозно», наводя своим поведением ужас на окружающих людей. Но это смех не безумного человека; священник находится в возбужденном состоянии, его воспаленное сознание только что нашло выход из, казалось бы, непроходимого мрака загадок и тайн человеческого бытия. Смех Фивейского - это смех над жизнью и смертью, он символизирует перерождение главного героя, новый этап борьбы. О.Василий примет Бога и христианскую веру только при условии, если он будет наравне с Всевышним. Чтобы проверить силу своей веры, священник решается на поступок, который приводит в ужас всех людей и заставляет их бежать из церкви, как из преддверия ада. «В паническом страхе люди бросились к дверям и превратились в стадо: они цеплялись друг за друга, угрожали оскаленными зубами, душили и рычали» (Т.1, с.550). Василий Фивейский, задумав воскресить усопшего, продолжает повторять страшные просьбы, обращенные к разлагающемуся телу: «Тебе говорю, встань!» (Т.1, с.551).

Попытка оживления Фивейским умершего человека - это аллюзия на библейское писание, где Иисус Христос совершает чудо воскрешения. Но отождествление себя с Богом не приносит умиротворения душе о.Василия, не открывает перед ним тайны мироздания до конца.

Эпизод «воскрешения» написан Л.Андреевым с натуралистической достоверностью. Через мелкие, порой ужасающие детали, в андреевских произведениях воссоздается неповторимый мир, полный мистики, страха и гротеска, где человеческая личность стоит одна перед лицом Вселенной.

Василий Фивейский, желая совершить чудо, подобное божественному, отрешается от окружающего мира, всем своим существом отдаваясь идее воскрешения. Он уже будто бы слышит звуки в гробу, шаги на улице, воспаленное сознание о.Василия жаждет совершения чуда, но оно не происходит. И священник начинает возвращаться в реальность, безумная идея воскрешения оставляет его мысли, он начинает чувствовать окружающий мир. Фивейский видит перед собой гроб с телом, понимает, что все люди разбежались в страхе и ужасе от него. И в этот момент он вспоминает идиота как неудавшуюся попытку воскрешения, как обман неба, насмешку над собой Всевышнего.

Сознание о.Василия как будто бы пробуждается от мучительного, изматывающего сна, в котором идеал веры и служение всевышнему были превыше всего. Но Фивейский не принимает Бога как абсолютное, вечное начало, не требующее никаких доказательств. Для него Бог, или то, что он понимает под этим образом, существует только тогда, когда есть доказательства. Поэтому о.Василий ставит себя наравне с Богом, дабы проверить силу всевышнего, его участие в жизни людей. Без доказательств идея Бога для Фивейского бессмысленна, потому что она бездейственна для человека.

В финале повести звучит вызов Фивейского небу, в котором он отрекается от веры, но в то же время он открыто просит всевышнего явиться ему воочию, чтобы удостовериться в существовании царя небесного, в том, что жизнь прожита не зря. «Так зачем же я верил? Так зачем же ты дал мне любовь к людям и жалость - чтобы посмеяться надо мною? Так зачем же всю жизнь мою ты держал меня в плену, в рабстве, в оковах? Ни мысли свободной! Ни чувства! Ни вздоха! Все одним тобою, все для тебя. Один ты! Ну, явись же - я жду!» (Т.1, с.552).

Василий Фивейский снова и снова обращается с настойчивыми просьбами то к небу, то к умершему. Л.Андреев изображает своего героя в момент тяжелого эмоционального напряжения: сознание священника полностью поглощено идеей веры, реальность перестает существовать для него; подсознательное стремление к истине владеет волей, разумом и всем существом Фивейского.

Внезапно о.Василий видит вместо тела Семёна смеющегося идиота, «слияние вечной жизни и вечной смерти» (Т.1, с.553). Желание воскресить умершего сына в новорожденном ребенке породило на свет лишь подобие человека, лишенного разума и воли. Когда Фивейский опять желает воскресить человека из мертвых, он видит вместо чуда смеющегося идиота, который является символом бессилия самого о.Василия.

Сознание Василия Фивейского не выдерживает такого напряжения, он бежит из церкви прочь, бьёт пытавшегося его удержать псаломщика. Небо для священника кажется охваченным огнем - «в самых своих основах рушится мир» (Т.1, с.553). О.Василий бежит на окраину села, находясь в состоянии сильного эмоционального напряжения, для него не существует ни чувства времени, ни ощущения пространства, его сознание теряет последнюю связующую нить с реальным миром, оно обращено в самую глубину души, где все рушится и где не осталось ни надежды, ни мысли, ни воли.

Но последняя мысль, мелькнувшая в сознании Фивейского, была о людях, ему кажется, что все умерли. Это отчасти становится правдой, потому что люди отреклись от него. Бегущего о.Василия видят проезжающие невдалеке люди, они останавливаются, но как только узнают священника, бьют лошадь и скачут дальше, уже не останавливаясь.

Все, чему Василий Фивейский посвятил свою жизнь, оказалось мифом, обманом для него. Во имя людей, их счастья и благополучия страдает он. Его не устраивает мир, где страдают все и ждут благословения Всевышнего слепо и безропотно, не пытаясь найти истину, объединяющую небо и землю. А в итоге он в самую тяжелую минуту своей жизни остается один, люди бегут от него.

В финале повести тема одиночества человека перед Вселенной принимает всеобъемлющее значение, становится ведущей в круге других проблем. Василий Фивейский умер в трех верстах от села, но «в своей позе сохранил он стремительность бега <… > - как будто и мертвый продолжал он бежать» (Т.1, с.554).

Со смертью Василий Фивейский не обрел покой, он до последнего момента боролся, но бунт был обречен на гибель. В этой повести Л.Андреева раскрывается убеждение автора в том, что Бог должен быть только внутри каждого человека, в его мыслях и поступках.

Как мы смогли убедиться, христианские образы и сюжеты наполняются у Андреева новым смыслом и содержанием, они перерождаются под его пером и начинают жить новой жизнью. Обращение к Библии у писателя - это лишь оболочка произведения, идейное содержание которого часто противоречит христианскому миропониманию. В творчестве писателя, посвященном библейским сюжетам, изображается личность, которая отвергает царство Бога на земле - это одинокий герой, который равно одинок как перед небом, так и перед другими людьми.

бессмертие библейский герой драма

Глава 2. Тема бессмертия в библейском сюжете рассказа «Елеазар»

Рассказ Л.Андреева «Елеазар» был опубликован в журнале «Золотое руно» в 1906 году. Это произведение имеет в своей основе библейский сюжет о чудесном воскресении Иисусом Христом Лазаря. Евангелие от Иоанна гласит, что Лазарь - брат Марии и Марфы, в доме которых часто останавливался Иисус Христос, заболев, умирает. Христос, предвидя его смерть, возвращается в Иудею. Иоанн пишет, что Иисус, увидев плачущую Марию, «сам воскорбел духом и возмутился» (25, 1239,11:33). По его приказу пещеру - место погребения усопшего - открывают. Иисус «воззвал громким голосом: «Лазарь, иди вон». И вышел умерший» (25, с.1240, 11:43). Но для Л.Андреева сюжет, взятый из Священного писания, лишь внешняя оболочка. Тематика и идейное направление рассказа полностью противопоставлены первоисточнику.

В «Елеазаре» Л.Андреев раскрывает тему бессмертия в социально-философском плане. Через натуралистическую деталь, реальный образ автор рассматривает вечные вопросы смерти и бессмертия, одиночества человека перед лицом Вселенной. «Художник-реалист воплощает свои мысли в образы реальной жизни, в полные картины жизни, где наряду с важным и существенным дано и второстепенное, где соблюдена перспектива великого и малого, трагического и смешного, вечного и проходящего» (10, с.135).

Идейная направленность произведения восходит к философии экзистенциализма. Андреев говорит о бессмысленности проповедования загробной жизни человека. Смерть, по Андрееву, есть нечто непознанное, навсегда скрытое от человеческого сознания, как и мысли о Боге. В плане идейного содержания «Елеазар» близок «Жизни Василия Фивейского». В этих рассказах человек попадает в обстоятельства, которые выходят за грань познаваемого. Различие состоит лишь в том, что для Василия Фивейского внутренняя борьба расширяется до вселенских масштабов, а Елеазар не проявляет никаких волевых признаков, он подобен марионетке в руках высших сил, недоступных для сознания человека.

Рассказ начинается с того момента, когда Елеазар вышел живым из могилы, где провел три дня. Л.Андреев не приводит никаких объяснений, обоснований столь необычного случая. Человек не имеет никакого влияния на свою судьбу, он лишь слепо подчиняется чьей-то таинственной воле. Окружающими внезапное оживление мертвого воспринимается как великое чудо, не сразу люди замечают страшные перемены, произошедшие с Елеазаром. «Разрушительная работа смерти над трупом была только остановлена чудесной властью, но не уничтожена совсем» (Т.2,с.192).

Л.Андреев рисует мрачные подробности портрета Елеазара, на котором смерть оставила свой неизгладимый след. Не только тело подверглось разрушительной работе смерти, изменился и нрав Елеазара. На смену прежней веселости и беззаботности пришли скука и молчание. Не случайно Елеазар появляется в брачных одеждах. В русской народной традиции белый цвет свадебного наряда символизирует смерть и последующее возрождение. Но Елеазар воскрес не для вечной жизни в ином мире, как о том гласит христианское вероучение, его возрождение - это не жизнь души отдельно от тела, а механическое существование оболочки, лишенной сознательного содержания.

Для Елеазара открылась правда о смерти, но эта истина не подвластна человеку. Когда люди начинали спрашивать воскресшего о том, что видел он «там», Елеазар только молчал. Это молчание обволакивало все вокруг, заставляя утихнуть звуки. И только в эти минуты люди понимали весь ужас и противоестественность произошедшего. Они замечали страшные признаки смерти, которые не покидали тело Елеазара: страшную синеву лица, отвратительную тучность. Но ужаснее внешних признаков тления был взгляд его: «всё охватывая одним взором, тяжело и страшно смотрел воскресший Елеазар» (Т.2,с.194). Этот взгляд нес в себе губительную силу смерти, люди, попавшие под его взор, либо теряли ясность рассудка, либо начинали медленно умирать.

Мотив воскрешения объединяет произведения Л.Андреева, основанные на библейских сюжетах. Как мы помним, в повести «Жизнь Василия Фивейского» священник пытается совершить чудо воскрешения над трупом, его жена, потеряв сына и обезумев от горя, задумывает воскресить умершего путем рождения другого ребенка, но в итоге никакого чуда не получается. Отец Василий обезумев от горя, умирает в поле, а его жена, родив больного ребенка, ставшего обузой для всей семьи, находит утешение в спиртном, её состояние близко безумию. В рассказе «Елеазар» чудо воскрешения происходит, но это событие не подвластно человеческой воле. Именно бессилие человека, страх перед какой-то неведомой силой, которая способна вселять жизнь в умершего, рождает ощущения ужаса и хаоса в мире. После сиюминутного радостного порыва люди, увидевшие страшные следы, оставленные смертью на теле Елеазара, начинают испытывать страх к этому вновь ожившему человеку. Они чувствуют близость того мира, который скрыт от всех живых, о котором религиозное учение проповедует как о загробной жизни для души человека. Окружающим кажется, что сквозь темные зрачки Елеазара, «как сквозь темное стекло, смотрит на людей само непостижимое Там» (Т.2,с.196).

После своего выхода из могилы Елеазар жил одинокой жизнью, постепенно его покинули сёстры, Мария и Марфа. Люди обходили жилище Елеазара, только дети, не давая ему умереть ещё раз, приносили еду. Власть смерти будто продолжалась, но уже внутри Елеазара: он уже не видел разницы между новым и старым, между живым и мертвым. Дом его опустел и постепенно разрушался, поблекли брачные одежды, от него веяло холодом смерти, поэтому люди относились к нему как к прокаженному, даже хотели повесить ему на шею колокольчик. Но представив себе, какой страх будет рождать в душах людей ночной звон колокольчика под окнами, отказались от этой идеи. Естественное стремление оградиться от мира мертвых, который неведом живым, побуждало окружающих к такому холодному отношению к Елеазару.

Но находились такие люди, которые не верили в рассказы о странном человеке, взор которого несёт смерть. Любопытство приводило их к Елеазару, вид которого в то время уже изменился к лучшему. Пришедшие сначала думали о глупости людей, живущих в святом городе, но когда кончался их разговор, у всех на лице оставался неизгладимый отпечаток: «страшная тень опускалась на души и новый вид давала старому знакомому миру» (Т.2, с.197).

Для людей, посетивших Елеазара и испытавших на себе губительную силу его взгляда, пустота и тьма обволакивала всё вокруг. Одиночество проникало в саму природу человека, «одиноки становились частицы тела, потерявшие связь» (Т.2, с.197). Разрушение было во всём, пустота, проникая повсюду, испепеляла людей изнутри. Всё это рождало ощущение бессмысленности человеческого существования в этом мире. Время разорвало свой привычный ход. Всё новое, что было начато, уже в зародыше своем носило отпечаток смерти, и виделся конец существования любой вещи. Такой страшный след оставляла смерть в душах людей.

Человек по сути своей рожден для созидания. И первое, что им двигает вера в вечную жизнь, которая будет в том, что человек оставит после себя. Елеазар Л.Андреева полностью разрушает надежду на вечное существование человека, опровергает истины христианской религии о жизни духа после смерти телесного начала. В рассказе человек теряет всякую веру в созидательную силу жизни, перед ним открывается занавес, который закрыт для живущих. Ощутив близость и неотвратимость смерти, люди лишаются жизненной силы, их удел - либо медленная смерть, либо безумие.

Л.Андреев сталкивает в рассказе два противоположных начала: искусство, которое должно жить в веках, и смерть, которая воплощена в образе Елеазара. В Риме жил один скульптор, изваяния которого благодаря своей красоте носили отпечаток бессмертия. Аврелий решил отправиться в Иудею, чтобы своими глазами увидеть человека, который испытал влияние смерти на себе. До встречи с Елеазаром скульптор имел достаточно светлые взгляды на жизнь, умел ценить красоту. В его душе было даже тщеславное желание вернуть душу Елеазара к жизни. При встрече с ним римлянин постарался шутками, доброжелательным отношением пробудить в душе Елеазара теплоту. Но тот по-прежнему оставался холоден и мрачен. Губительная, ядовитая сила взгляда Елеазара начала действовать на талантливого скульптора: «будто вместе с уходящим солнцем уходила жизнь из его слов, и становились они бледные и пустые, будто шатались они на нетвердых ногах, будто скользили и падали они, упившись вином тоски и отчаяния» (Т.2, с.200). Этого человека постепенно окутывали пустота и мрак. Взгляд Елеазара подобен взору Медузы Горгоны, несущему смерть.

По возвращении домой римлянин принялся за работу, но его влекло не творческое вдохновение, а некая тайна, которая открылась скульптору при встрече с Елеазаром. Всё живое, прекрасное гибнет после встречи с ним. Талантливый человек начинает творить страшные, бесформенные образы. Сила великого искусства не может противостоять губительному дыханию смерти, исходящему от восставшего из могилы Елеазара. Так римлянин после возвращения из Иудеи очень долго трудится над очередным произведением. В итоге получается «нечто чудовищное, не имевшее в себе ни одной из знакомых глазу форм, но не лишенное намека на какой-то новый, неведомый образ» (Т.2, с.201).

Эта скульптура символизирует беззащитную, хрупкую человеческую жизнь, которая находится в постоянной борьбе со смертью. Жизнь художник представляет в виде бабочки, «с прозрачными крылышками, точно трепетавшими от бессильного желания лететь» (Т.2, с.201). Смерть предстает как «слепая, раскоряченная груда чего-то ввёрнутого внутрь, чего-то вывернутого наружу, каких-то диких обрывков, бессильно стремящихся уйти от самих себя» (Т.2, с.201).

Аврелий познал тайну смерти, но это откровение уничтожает, испепеляет душу, отравляя в ней все ростки доброго и прекрасного, безразличие, скука и тьма приходят взамен жизненной силе и светлой надежде на счастье. Человек, всю свою жизнь служивший прекрасному, создающий бессмертные творения искусства, после встречи с Елеазаром называет свои бесценные произведения ложью. Аврелий, ощутив весь ужас конца человеческой природы, считает, что ни один шедевр искусства не может выразить той истины, которую познал он. В этом эпизоде со скульптором раскрывается идея рассказа - познав правду о смерти, человек теряет свою сущность - способность творить и созидать.

Действие рассказа развивается по спирали, с каждым новым витком усиливается ощущение одиночества человека перед лицом вселенной. Постепенно Л.Андреев подводит читателя к мысли о бренности человеческого существования, о ничтожности всех начинаний, когда над всем тяготеет власть смерти и увядания.

В рассказе присутствует мотив странничества: в пятой части Елеазара призывает к себе великий римский император Август. Главный герой отправляется в путешествие на корабле. Лексика описания погребального обряда становится в этой части доминирующей, что усиливает мрачный колорит рассказа. Елеазара наряжают в пышные брачные одежды, будто «на старый, гниющий, уже начавший разваливаться гроб навели новую позолоту и привесили новые, веселые кисти» (Т.2, с.203).

Елеазар одинок среди людей, у которых он вызывает лишь ненависть и страх. Тема одиночества расширяется до вселенских масштабов, главный герой становится чужим всем людям на земле - «только пустыня отвечала протяжным эхом своим» (Т.2, с.204).

В Риме Елеазара приглашают смелые люди, дабы испытать свою жизненную силу. Хождения его в Вечном городе напоминают странствия Иисуса Христа, но после посещения Елеазара в домах остаются только скука и пустота, люди теряют интерес к жизни. Иисус Христос же символизировал светлое начало, он проповедовал вечную счастливую жизнь людей, исцелял их души и тела. Елеазар разрушает всё живое на своём пути, он будто ядом питает жизненные корни, которые затем начинают медленно отмирать. Но несёт ли Елеазар разрушение в себе сознательно или он лишь игрушка в руках неведомой силы?

Пьяница первым приглашает Елеазара в свой дом, но ни легкомыслие, ни хмель не способны спасти падшего от дыхания смерти: «на всю жизнь остался он пьяным; уже не пил ничего, но оставался пьяным, - но, вместо радостных грёз, что даёт вино, страшные сны осенили голову его» (Т.2, с.204).

Дальше Елеазар отправляется к юноше и девушке, которые влюблены друг в друга. Но даже столь сильное чувство, как любовь, вянет под действием губительного взгляда: «вечно соединяемые, вечно разъединяемые, они вспыхивали, как искры, гасли в безграничной темноте» (Т.2, с.204).

Наконец Елеазара в своем доме встречает гордый мудрец, который обладает точным знанием. Но «почувствовал он, что мудрость и глупость одинаково равны перед лицом Бесконечного, ибо не знает их Бесконечное». «Так погибало под равнодушным взором чудесно воскресшего всё, что служит к утверждению жизни, смысла и радостей её» (Т.2, с.204).

Люди, окружающие Елеазара, готовы были тайно убить его, потому что он нёс с собой только опустошение, подобное смерти. Но убийству помешало требование императора Августа о встрече с Елеазаром. Тогда люди решили облагородить вид его, чтобы хоть немного убрать следы тления с лица его. Вскоре Елеазар превратился в добродушного, красивого и спокойного старика, но они не посмели снять с него брачных одежд, которые не покидали его со дня чудесного выхода из могилы. Несмотря на изменения в облике, глаза Елеазара оставались такими же темными и страшными. Казалось, что сквозь них, будто через стекло на людей смотрит «само непостижимое Там».

Настал день, когда Елеазар появился во дворце Августа. Равнодушно смотрел чудом воскресший и на красивое убранство дворца, и на людей, как будто видел на их месте разрушение и пустоту. Страх и ужас испытывали люди, когда он проходил мимо, и никто не решался поднять головы. Потому что мёртвый знал о смерти, а живой - о жизни, «и не было моста между ними» (Т.2, с.206). Люди боялись не самого Елеазара, а его загадочного, страшного знания.

Император Август обращался к Елеазару с «царственной шутливостью, не лишенной страха» (Т.2, с.206). Одно приказал повелитель Рима - чтобы Елеазар не смотрел на него. Но император был обманут внешностью гостя, у которого следы тления были искусно скрыты красками.

Примечательно, что именно во время правления императора Августа возникает и развивается христианство, существовавшее как одно из апокалипсических, мессианских движений иудаизма. Начало диалога императора и Елеазара связано именно с этим историческим событием. Август спросил своего гостя, принадлежит ли тот к христианскому вероучению, на что Елеазар ответил отрицательно. Император поддерживает религиозные взгляды своего гостя: «Я не люблю христиан. Они трясут дерево жизни, не дав ему покрыться плодами, и по ветру рассеивают его благоуханный цвет» (Т.2, с.206). Август прославляет жизнь, её красоту и силу, о Елеазаре он говорит, как о жалком вредителе, не имеющем права на существование. Император желает посмотреть в глаза своему гостю, но даже столь сильный и великий человек не может противостоять той губительной силе, которая исходит от Елеазара. «Но всё крепче становились нежные объятия его, и уже дыхание перехватил алчный до поцелуев рот, и уже сквозь мягкую ткань тела проступало железо костей, сомкнувшихся железным кругом, - и чьи-то тупые, холодные когти коснулись сердца и вяло погрузились в него» (Т.2, с.207).