Анализ романов "Александр I" и "14 декабря"

Размещено на http://www.allbest.ru/

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение

Глава 1. Общая характеристика трилогии “Царство Зверя” в контексте историософских взглядов Д.С. Мережковского

Глава 2. “Александр I”, “14 декабря”: концепция «религиозной общественности» Д.С. Мережковского и ее отражение в поэтике романов

2.1 Публицистика Д.С. Мережковского, посвященная I Русской революции

2.2 Д.С. Мережковский и лидеры террористических движений в России (Б.В. Савинков)

2.3 “Александр I”, “14 декабря”: концепция «религиозной общественности» Д.С. Мережковского и ее отражение в поэтике романов

Глава 3. «Александр I» и «14 декабря» в контексте отечественных романов, посвященных революции и политическому террору

3.1 С. Нечаев и «нечаевщина» как источник философии и этики отечественного террора

3.2 «Бесы» Ф.М. Достоевского и романы «Александр I», «14 декабря»

3.3 «Александр I», «14 декабря» и отечественные романы начала ХХ в., посвященные политическому террору

Заключение

Библиография

Методическое приложение

Данное исследование посвящено эволюции религиозно-философских взглядов Д.С. Мережковского в трилогии “Царство Зверя”, в частности, в романах “Александр I” и “14 декабря”.

Несмотря на глубокое философское и художественное осмысление Д.С. Мережковским русской истории, поднятие глубокой нравственно-этической проблематики в выбранной нами трилогии, данное произведение остается изученным не в достаточной степени. В отечественной науке о Мережковском трилогии “Царство Зверя” уделено не столь много внимания, в отличие от других романов и романических циклов автора. “Темным пятном” в литературоведении остается и ее поэтика. Также недостаточно исследованными представляются культурно-исторические аспекты творчества Мережковского: связь с историко-политическим контекстом, влияние личности писателя и его идей на политические и идеологические процессы начала ХХ века. Таковы ключевые моменты, обусловливающие актуальность анализа, проведенного в данной работе.

Важной, на наш взгляд, представляется нравственно-философская сторона вопроса, поднятого в исследуемых произведениях. Продолжая историческую преемственность 1800-х гг. - 1825 г. - 1905-1910-х гг., выстроенную Мережковским в трилогии, мы можем продлить идейную сопряженность изображаемого до наших дней: вопросы о природе власти, о церкви и религии, об этической и идеологической составляющих любого преобразующего общество движения не теряют остроты и актуальности. Таким образом,

фундаментальной проблемой исследования становится анализ религиозно- философских воззрений Мережковского, в первую очередь, его идеи религиозно-революционного единения общественных масс, сквозь призму его публицистических и художественных текстов.

Также проблемным представляется круг морально-этических вопросов, которые необходимо разрешить при движении к общественному преобразованию. Так, вопрос о возможности применения насилия в борьбе за высокие идеалы являлся ключевым в “подпольной” России рубежа веков; именно им был занят и Мережковский, разрабатывая неохристианские теории революционного движения в публицистике и романистике. “Вечные” проблемы, поднятые в творчестве Д.С. Мережковского, продолжают оставаться важными в XXI в.; концепции, близкие его идее всечеловечества, создают и современные философы: идея власти любви, близкой христианской, снова становится актуальной, как и взгляды на сопряжение человеческих усилий для преодоления индивидуализма и разобщенности и воссоединения в скоординированное, объединенное общими целями множество.

Основной целью исследования становится, таким образом, анализ романов “Александр I” и “14 декабря” через всестороннее рассмотрение религиозно- философских концепций Мережковского, в которых воплотилось его видение проблемы революции и религии, сформировавшихся в определенных культурно-исторических условиях. Для ее достижения поставлены следующие задачи :

? определение специфических черт художественного мышления Д.С. Мережковского, диалектичности его сознания;

? описание исторического контекста периода непосредственного создания трилогии, а также предшествующих лет творчества писателя, под влиянием событий которых происходило формирование ключевых концепций;

? анализ корпуса публицистических текстов, посвященных исследуемой проблеме “революции” и “религии”, предшествующих созданию трилогии, либо сопутствующих ему;

? анализ трилогии “Царство Зверя”: художественное воплощение историософских концепций Мережковского в пьесе “Павел I”, романах “Александр I” и “14 декабря” через организацию системы образов, преобразование исторического сюжета в художественный вымысел, использование системы изобразительно-выразительных средств;

? анализ художественных образов декабристов, выделенных Д.С. Мережковским для создания исторических романов, направленных на критику церкви и монархии и на поиск идеала религиозной революции.

Объектом исследования является поэтика исторической прозы Д.С. Мережковского. Предметом работы - поэтика романов “Александр I” и “14 декабря”, а также ряд критических произведений автора, имеющих тесную идейную взаимосвязь с исследуемыми романами. Материалом исследования послужили следующие произведения: трилогия “Царство Зверя” (1908-1918) и публицистические тексты Д.С. Мережковского, в частности, его труд “Революция и религия” (1910), статьи “ Грядущий Хам” (1906), “Пророк русской революции” (1906), “Христианские анархисты” (1908).

В работе использована комплексная методика анализа материала, включающая описательный, сравнительный и структурный методы.

Теоретическая значимостьработы состоит в том, что в данном исследовании выявляются способы воссоздания исторических событий и персоналий в художественном тексте на примере романов трилогии “Царство Зверя”. Также в ней описано становление религиозно-философских концепций как в критических статьях, так и в исторической романистике Д.С. Мережковского.

Практическая значимостьр аботы заключается в установлении межпредметных литературно-исторических связей при изучении исторического и художественного наследия XIX века. Материалы исследования возможно использовать при подготовке уроков, спецкурсов и спецсеминаров по методике преподавания литературы в школе. Также исследование позволяет спроектировать интегрированные уроки по отражению истории и литературе, в которых с помощью комплексного культурно-исторического подхода будет максимально полно проанализирован феномен декабристского движения, его идеологическая специфика и место в отечественной истории.

Рекомендации по использованию результатов дипломной работы в практике школьного преподавания литературы:

Результаты проделанной работы могут быть использованы в средней и старшей школе на уроках истории, посвященных декабризму, на уроках литературы, посвященных творчеству Д.С. Мережковского, либо знакомству с жанровыми особенностями исторических романов; также наиболее результативным станет использование исследования при создании интегрированного уроков по истории и литературе, пример которого представлен в Методическом приложении данной работы.

Структура работы. Данная работа состоит из Введения , трех Глав, Заключения и Методического приложения . Во Введении дается общая характеристика работы. В Главе 1 Общая характеристика трилогии “Царство Зверя” описана тема работы, творческие методы Д.С. Мережковского, кратко представлены его основные историософские концепции. В Главе 2 “Алексан др I”, “14 декабря”: концепция «религиозной общественности» Д.С. Мережковского и ее отражение в поэтике романов » прослеживается становление ведущих религиозно-философских взглядов Д.С. Мережковского, которые были воплощены им в исследуемых романах, дана характеристика исторического контекста, в котором создавались данные произведения, изучены особенности поэтического языка Мережковского-романиста, в частности, воссоздание им образов декабристов. В Главе 3 «Александр I» и «14 декабря» в контексте отечественных романов, посвященных революции и политическому террору» рассмотрена взаимосвязь романов Д.С. Мережковского с ключевыми произведениями рубежа веков и 1910-х гг., а также идеи и теории, обусловившие появление подобных литературных произведений.

Апробация и публикация материалов выпускной квалификационной работы:

Результаты исследования были сообщены в форме устных докладов на конференциях:

1. Международная научно-практическая конференция “Русская революция 1917 года в современной гуманитарной парадигме. XXII Шешуковские чтения”, МПГУ, 1 - 2 февраля 2017 г.

2. Второй Международный студенческий форум “Студенческое сообщество и развитие гуманитарных наук в XXI веке”, г. Воронеж, ВГУ, 17 - 19 апреля 2017 г.

3. XVI межвузовская конференция молодых ученых “Поэтика и компаративистика”, г. Коломна, ГСГУ, 20 мая 2017 г.

Часть данной работы (Глава 1, Глава 2) была представлена на общеуниверситетский конкурс студенческих работ МПГУ в 2017 году, где заняла 3-е место.

Глава 1. Общая характеристика трилогии “Царство Зверя” в контексте историософских взглядов Д.С. Мережковского

Глубина идей, нестандартные взгляды на исторический процесс, самобытные религиозно-философские мысли, отточенная форма художественных произведений - лишь несколько черт, которые позволяют оценить значимость фигуры Д.С. Мережковского в культурно-историческом процессе в России начала ХХ века.

Цельность - ведущая черта, с помощью которой Д.С. Мережковский утверждает взаимосвязь всего своего творчества. Его стремление к художественному синкретизму, слиянию разноплановых текстов воедино, было неоднозначно воспринято в среде современников: “Романтическая эстетика Мережковского всегда требует крайностей, бездн, полюсов, пределов, последнего и легко впадает в риторичность, для многих неприятную... Он одержим пафосом всемирности, принудительного универсализма, характерного для латинского духа, для римской идеи”. Однако данный “пафос” и метод, определенный Бахтиным как “принудительный универсализм” - универсализм как в стремлении к абсолютной циклизации всего творчества, так и в объединении противоположных начал, идей в рамках одного произведения и за его пределами - можно рассматривать не только как видение “мировой жизни” “лишь на полюсах”, не отход от ее “многообразия” и насильственное сведение широкой и полной картины мира к “полярным безднам”. В своем творчестве Мережковский изображает полную и взаимозависимую картину мира в интеграции отдельных ее фрагментов и культурно-исторических этапов, и, вопреки мнению Бахтина, решает “задание великого синтеза”.

Успешное выполнение этого “задания” отмечает ряд исследователей. Так, Л.А. Колобаева выделяет у Мережковского и его современников “стремление к всеобъемлющей целостности, к синтезу сознания”, и приходит к следующему выводу: своим творчеством Мережковский-романист выражает человеческую жажду целостной культуры, что приводит к “синтезу”, гармонии личности. В.В. Полонский оценивает результаты подобных поисков, выраженные сверхцикличностью творчества писателя, как гармоничный “многотомный текстовый организм”. Религиозные, философские и жанровые искания Мережковского, по мнению Полонского, выразились в “синтетической целостности высказывания за пределами чистой “литературности”, в дискурсивное единство художественного, идеологического и религиозного”.

Попытки универсализации бытия внутри системы художественных произведений, концепция синтеза культуры, ведущего к ее возрождению, привели Мережковского, начинавшего свой творческий путь с поэзии, к созданию крупных эпических произведений - к жанру историософского романа. В историософии Мережковского тенденция к синтезу и сверхинтреграции становится основной жанровой тенденцией. Отдельные циклы произведений могут слагаться в причудливую жанровую модификацию: “Романы Мережковского представляют собой гибрид нескольких литературных жанров: художественной биографии, романа, комедии, трагедии, а также исторической хроники, философского трактата, жития”. Уже первая трилогия “Христос и Антихрист” отличается от классического исторического романа концентрацией авторского внимания не вокруг героя - самостоятельной личности, вступающей в конфликт с реальностью, а вокруг “борьбы историософских концептов языческой плоти и аскетического духа”.

Отходя от анализа форм романистики Мережковского, стоит отметить две принципиально важные особенности его философских взглядов: отношение автора к религии, сфере трансцендентного и понимание им хода мировой истории в целом и русского исторического развития в частности.

Религиозные взгляды Мережковского на протяжении всей его жизни шли вразрез с догмами русской православной церкви: “Я понял -- опять-таки не отвлеченно, а жизненно -- связь православия со старым порядком в России, понял также, что к новому пониманию христианства нельзя иначе подойти, как отрицая оба начала вместе”. Он видит свой путь в поиске “неведомого Бога”, и путь этот должен осуществляться индивидуально: религиозные концепции Мережковский вывел и пережил сам, а не взял в готовом виде из книг и любых “чужих мыслей”.

Развивая идеи в “мистическом кружке”, основой которого были сам Мережковский, его жена - Зинаида Гиппиус - и Дмитрий Владимирович Философов, он совместно с “тройственным союзом” разрабатывает идею “Третьего Завета” (Царство Духа, Царство Любви и Красоты, которое наступит после Судного дня, окончательной победы над Антихристом). Воплощение “Третьего Завета” - синтез неба и земли, духа и плоти - часть концепции христианства обновленного, «общественного», которую породил уход философа от “эстетизма и ницшеанства”, “бегство от символизма” и обращение к “политике” и “общественности” - неохристианство, “которое не отрекается от мира земного, а идёт ему навстречу”, “облагораживающее телесную природу человека”. Цель духовного возрождения, по его мнению, состоит в завершении «всемирного исторического восхождения к Богочеловечеству», пути в «царство Божие на земле», всечеловечество - объединение людей общим религиозным началом.

Подходя к анализу романов Мережковского, нельзя переоценить важность понимания данной концепции -- ведь “почти все произведения писателя являются реализациями цельной неорелигиозной доктринальной парадигмы”. Философ делает шаг к преодолению антиномии между Человекобогом (воплощенного для него в образе Наполеона -- продолжение идей Ф.М. Достоевского) и восточно-православным идеалом Богочеловека.

“Общественная” религиозность, соединившая земное с небесным, плотское с духовным, наделена пафосом “надежды на преодоление трагедии человеческой истории”, направлена на “поиск возможностей объединения разных ветвей человечества”, “примирение” и соединение народов через “питающие их культуру религии”, через “осознание всечеловеческого смысла”.

Синтез религиозного и общественного начал является опорой и для поиска решений задач настоящего исторического момента. Объяснение происходящего вокруг себя Мережковский ищет в прошедших эпохах -- и создает исторические романы, в которых прослеживаются параллели с современностью. Каждому историческому (социальному, политическому) событию Мережковский дает религиозное обоснование (“я пытался объяснить учение символизма не столько со стороны эстетической, сколько религиозной” ), любой общественный упадок, взлет или перелом для него непременно наделен религиозным подтекстом. Данный метод является реакцией Мережковского- критика на позитивизм, “утилитарную” расчетливость современной литературы и культуры.

Пытаясь дать оценку той эпохе, которое среда русской интеллигенции окрестила эсхатологической, апокалиптической, и, помимо идеи окончания времени, закрепила идею безвременья, Мережковский опирается на исторические события прошлого, в которых ищет как отражение текущего момента и причины катаклизмов рубежа веков, так и идеал цельной личности, воплощение нравственного идеала, деятельной натуры, способной достойно пройти сквозь испытания века.

Идея обращения к прошлому, поиск ответа в предыдущих поколениях в неустойчивую, “странную” эпоху естественны, и внимание писателя в разных романах и романных циклах направлено на самые разнообразные исторические этапы: от дохристианских времен (роман “Смерть богов. Юлиан Отступник”), языческого Крита (“Рождение богов. Тутанкамон на Крите”), от Ренессанса (“Воскресшие боги. Леонардо да Винчи”) к монархической России, судьбам правителей, повлиявших на сложившуюся историческую картину (“Антихрист. Петр и Алексей”, трилогия “Царство Зверя”).

От классических исторических романов (и от произведений реализма в целом) данные тексты отличаются “ тем, что в них резко <…> возрастает роль условности, фантастики, и это связано с утвердившимся в его художественном сознании способом генерализирующей символики”; и символы “тяготеют к всеобъемлющим, вселенским смыслам”.

Остановимся на сопоставлении Мережковским настоящего и эпохи XIX столетия.

В книге “О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы” (1892) автор показывает свое видение исторического момента: “Мы живем в странное время, похожее на оттепель. В самом воздухе какое-то нездоровое расслабление и податливость. Все тает... То, что было некогда действенным и белым как снег, превратилось в грязную и рыхлую массу. На водах -- совсем тонкий, изменнический лед, на который ступить страшно. И шумят, и текут мутные, вешние ручьи из самых подозрительных источников”. (Тревожная картина осложнена “нездоровыми” образами, и в последующие годы в публицистике Мережковского болезнь закрепится как метафора общественного разлада -- в сборнике “Больная Россия”, 1910).

Но и в XIX веке “человек, абсолютно чуждый сомнений” -- явление редкое: “Чтобы так безупречно верить в какую бы то ни было святыню, надо иметь силу”. Источник этой силы Мережковский, следуя величайшим творцам того времени , находит в “любви к народу” -- этому “глубочайшему роднику всемирной поэзии”, который может проистекать только “из свободной веры в евангельскую святыню народа, только из божественного идеализма”. Здесь же он выводит идею синтеза красоты (как категории чистого искусства) и деятельной любвик народу, тенденций, в русской литературной и общественной мысли традиционно противопоставляемых: “Как все великое, как все живое, красота не отдаляет нас от народа, а приближает к нему, делает нас причастными глубочайшим сторонам его духовной жизни. Бояться или стыдиться красоты во имя любви к народу -- безумие”. Народная поэзия имеет “божественную основу”, и из вышеописанного синтеза гармонично вытекает новый, уже упоминаемый ранее, ключевой для творчества Мережковского: в единое целое сливаются хлеб и Бог, земное и небесное: “Но народ не может, не смеет говорить о хлебе, не говоря о Боге. У него есть вера, которая объединяет все явления природы, все явления жизни в одно божественное и прекрасное целое! <…> Для него самое рождение хлеба -- благодатное и неисповедимое чудо”. Полемизируя с представлениями о пафосе поэзии, укрепившимися в среде (народовольческой) интеллигенции, русских читателей и авторов, Мережковский выводит собственную формулу “божественного идеализма” -- художественного и нравственного ориентира.

Этим не ограничивается исторический поиск критика и писателя: “Только то поколение, которое научится ценить доброе и прекрасное в своих предшественниках, прощать их недостатки и признавать их силу, имеет право надеяться на будущее. Живое взаимодействие, примирение прошлого и настоящего -- вот величайшая основа всякой культуры”.

В “примирении” прошлого и настоящего внутри исторического романа автор не встречает противоречий -- и продолжает соединять противоположности, подходит к художественному тексту как органическому целому с собственной внутренней мотивированностью, принципы которой описывает в статье, посвященной Чехову -- “Старый вопрос о новом таланте”: “Творческий процесс не механический - а бессознательный, непроизвольный, органический, о чем может свидетельствовать каждый истинный художник и все, кому случалось наблюдать возникновение первого психического импульса, составляющего самое зерно художественного произведения… Истинно художественные произведения не изобретаются и не делаются, как машины, а растут и развиваются, как живые, органические ткани”

Понимание истории как неразрывного движения, “экспансивная эстетизация истории в литературе” являлись общими чертами “серебряного порубежья”. И не только Мережковский в своей историософской прозе прибегал к смешению разновременных и разнокультурных пластов: эпоха начала ХХ века выработала метод, названный Гаспаровым “мифологической симультативностью”. Наиболее полная характеристика этой симультативности, или “вертикального времени”, представлена в работе М.М. Бахтина “Вопросы литературы и эстетики”: “Все, что на земле разделено временем, в вечности сходится в чистой одновременности существования. Эти рассуждения, эти “раньше” и “позже”, выносимые временем, несущественны, их нужно убрать, чтобы понять мир, нужно сопоставить все в разрезе одного момента… Только в чистой одновременности или, что то же самое, во вневременности может раскрыться истинный смысл того, что было, что есть и что будет, ибо то, что разделяло их, -- время, -- лишено подлинной реальности и осмысливающей силы”.

Время как жесткая, ограничивающая категория устраняется или, по крайней мере, начинает претерпевать деформации внутри структуры символистского романа. В смешении эпох, в образном строе романов Мережковского, насыщенных отрывками вещих снов и видений, фантастических слухов, предчувствий и откровений, проявляется мифопоэтическое мышление, которое движется не рациональным, а интуитивным началом, -- и Мережковскому свойственна особая, интеллектуальная интуиция, которая выражена в “подходе художника к факту, документу, и в отношении к мифу, легенде, и в их отборе и интерпретации”.

Воплощение описанных магистралей религиозно-философской мысли Мережковского читатель находит при знакомстве с трилогией “Царство Зверя”, которая является основным анализируемым текстом данной работы. Именно в ней отражены религиозные идеи в их синтезе с общественно-политическим устройством, “одновременность” истории прошлых поколений и настоящего времени, поставлен вопрос о выборе человека в системе оппозиции “земного” и “небесного”: (“Любить землю -- грех, надо любить небесное…” -- звучат первые слова заключительного, “синтезирующего” романа трилогии “14 декабря”).

Структура трилогии уже характерно синтетична: цикл открывает пьеса “Павел I” (1908), в которой разворачивается приготовление сюжетных, политических и идейных линий двух последующих крупных (историографических) романов: “Александр I” (1911-- 1913) и “14 декабря”. Романы продолжают предыдущую -- первую -- трилогию “Христос и Антихрист” (“Смерть богов. Юлиан отступник”, 1896; “Воскресшие боги. Леонардо да Винчи”, 1901; “Антихрист. Петр и Алексей”, 1905), в которой была отражена вечная борьба Христа и Антихриста, обостряющаяся в переломные моменты истории. Вторая трилогия, включенная в универсалистский замысел, продолжает развитие идей, заложенных в “Христе и Антихристе”, но непрерывное историческое действие развивается в России.

Следом за жанровой неоднородностью заметна и неоднородность заглавий в трилогии: в название заключительного романа вынесена эпохальная дата, концентрация итогов прошлого и параллелей с настоящим и будущим, несмотря на первоначальный замысел Мережковского не отходить от традиции заглавий-имён. Внимание автора окончательно сместилось в сторону полюса Северного общества -- героев 14 декабря и Валериана Голицына в их центре.

Роман “14 декабря” подводит определенный итог рассуждениям автора в русле концепции Богочеловечества и представляет собой критику самодержавия, а также церкви как государственного института. Взгляд на самодержавную власть как на власть Антихриста был начат еще в предыдущем цикле, но ведущим становится именно в данном единстве -- мотив Зверя раскрывается в каждом из трёх произведений. “14 декабря” показывает возможность борьбы русской общественности с антихристианской властью.

Декабристы -- “первые развернувшие у нас знамя республики и уничтожение крепостного права”, “первые мученики борьбы против самодержавия в нашем веке” -- вели не только социально-политическую борьбу за “свободу, равенство и братство”, но -- что является ведущим для писателя моментом -- опирались на христианские заветы, и, как и Мережковский, искали Божественной правды в мироустройстве и организации общественного порядка. Показательно интертекстуальное обыгрывание “Православного Катехизиса” С.И. Муравьева-Апостола в романе “Александр I”: данный религиозно- анархический манифест, доказательно отрицая постулат православия «вся власть -- от Бога», становится одним из идейных центров всей трилогии.

Как и Муравьев-Апостол в программе освободительного движения, Мережковский принимает правду Ветхого Завета (1-я Книга Царств, глава 8-я) и утверждает синтез свободы и веры, а также провозглашает единство власти Бога на небе и на земле:

“Вопрос. Что же святой закон нам повелевает делать?

“Ответ. Раскаяться в долгом раболепствии и, ополчившись против тиранства и нечестия, поклясться: да будет всем един Царь на небеси и на земли -- Иисус Христос”.

В начале века, в свете революционных событий, по-новому начинает звучать фраза «не убий»: человеку, принявшему решение вести борьбу с несправедливостью общественного устройства необходимо преодолеть парадокс отстаивания благих идеалов, совмещенного с применением насилия вплоть до покушения на чужую жизнь. И если беллетристика «подпольной» России легко снимает противоречие, выстраивает стройную систему моральных санкций, культивируя террор и наделяя его пафосом истинно христианского самопожертвования, а революционера-террориста делает подлинным Героем эпохи, то Мережковский, обрисовывая круг первых «борцов за правду», не снимает с них моральной ответственности за грех, за кровь: герои остаются во тьме сомнений о правильности и оправданности своих поступков.

Для сравнения приведем в пример два знаковых произведения пространства

«подполья»: рассказ Леонида Андреева «Тьма» и роман Бориса Савинкова

«Конь Бледный». Герои в них одержимы общей жаждой жертвенности - истинно-христианского фантазма: принести в жертву (ради будущего общего блага) не только свою жизнь, но душу. Главный герой «Тьмы», отрицающий Бога революционер, ожидающий своего последнего покушения, восклицает: «кто душу свою положит - не жизнь, а душу, вот как я хочу». То же самое повторяет Ваня - герой Савинкова, жертвующий собой во имя блага других: «Нет, убить - тяжкий грех. Но вспомни: нет больше той любви, как если за други свои положить душу свою. Не жизнь, а душу».

Герой «подполья» погибает - но погибает счастливым, не замечая противоречий: его страдание - возвышающее, оно оправдывает его смертные грехи.

Оба описанных героя не испытывают сомнений в оправданности пролития чужой крови. Но герои исторических романов - прежде всего, Валериан Голицын, - пытаются разрешить данный парадокс; Голицын следует по пути Мережковского - пути по-настоящему религиозного искания абсолютной, цельной, неоспоримой правды.

Герой, находящийся в поиске, герой сомневающийся, не довольствующийся поверхностными и вынужденными нравственными ориентирами, становится настоящим образцом личности нового культурно-исторического этапа, который стремится создать - по крайней мере, в художественном тексте - Д.С. Мережковский. Универсализм в сочетании с целостностью идей на всех уровнях организации произведения, неординарная неохристианская концепция поиска Духа привели к тому, что Мережковский «стал одним из инициаторов религиозного возрождения в среде русской интеллигенции ХХ века»42.

Выводы по главе 1

В данной главе обозначены основные черты философского и литературного мышления Д.С. Мережковского.

Мережковский, вождь русского символизма, сохраняет в своем творчестве особенности данного направления - глубокую образность, многозначность создаваемых характеров и изображаемых явлений. На протяжении всей жизни в творчестве Мережковского главенствующее место занимают религиозные мотивы: и на исторические события, изображаемые в художественных произведениях - романных циклах - писатель смотрит сквозь призму собственных религиозных убеждений.

Д.С. Мережковский - создатель одной из ярчайших неохристианских теорий начала ХХ века. По мнению автора, историческое христианство, в том числе русское православие, в существующем виде не выполняет духовных задач, является несостоятельным, крайне отдаленным от истинной религии, которую провозгласил Христос. Исторической церкви требуется реформация: в первую очередь, религия должна стать общественной, органично слиться с народом, и разбить вековую связь с государственностью.

Мережковский, пристально изучив историю религий, создал цикл трилогий, в которых поставил задачу поиска идеала - в первую очередь, духовного. Он пытается найти в истории разных эпох и разных верований неординарную, гармоничную личность - и переосмысливает с собственных религиозно- философских позиций известные исторические фигуры, - Леонардо да Винчи, Юлиана Отступника. Также внимание художника касается русской истории: в трилогии «Христос и Антихрист» им показан противоречивый образ Петра I, с которого в истории русского народа начался глобальный раскол; на исторических событиях основана и трилогия «Царство Зверя», в которой выражено отношение писателя к власти, а также воссоздана история движения декабристов с позиций религиозно-философских концепций Д.С. Мережковского.

Для решения глобальных идеологических, художественных и религиозных задач, для совмещения различных эпох Мережковский использует диалектический метод - совмещает крайности, объединяет кажущиеся противоположными идеи. Данная система бинарных оппозиций, совмещенных в качественно новое целое, находит отражение в системе образов, композиции, и даже в заглавии произведений: Христос - Антихрист, Царь - бунтовщики (декабристы), и т.д.

Анализируемая в данной работе трилогия посвящена поискам Мережковским ответов на религиозные вопросы: может ли революция совершаться в гармонии с религией? Возможно ли переустройство общества на духовных началах, возможно ли объединение разрозненного культурным и социальным расколом народа в единое целое, вселенскую религиозную общественность? Возможно ли гармоничное совмещение земного и небесного?

Героям Мережковского, исходя из поставленных художественных задач, предстоит преодолеть сомнения, самостоятельно найти верный духовный и революционный, общественный путь, разрешить множество противоречий, поставленных перед ними, как и перед самим Мережковским, сложившимся мироустройством - в первую очередь, деспотическим самодержавием. Вместе со своими героями Мережковский пытается показать, возможно ли ниспровержение Царства Зверя ради устроения Царства Христа, - не только на небе, но и на земле, и установление нового, Третьего Завета.

Глава 2. “Александр I”, “14 декабря”: концепция «религиозной общественности» Д.С. Мережковского и ее отражение в поэтике романов

2.1 Революция 1905-1907 годов и концепция религиозной общественности в публицистике Мережковского

Д.С. Мережковский, будучи великим художником и “вождем” нового литературного направления - символизм, произносит своё оригинальное слово, отвечая на самые важные и злободневные для русского интеллигента вопросы: о природе революции - ее истоках и значении, и о религии - о ее месте в новой формирующейся жизни. Необходимо последовательно рассмотреть три главных составляющих его концепции «религиозной общественности»: литературу, религию и политику.

Литература

По справедливому замечанию Николая Бердяева, Мережковский “весь вышел из культуры и литературы”, “живет в литературных отражениях религиозных тем”, его мысль развивается из анализа творчества разных писателей, “из явлений литературных”, и в целом Мережковский как творческая личность - “литератор до мозга костей”.

Эту особенность, которую условно можно обозначить как литературоцентричность, отмечают и другие современники философа: например, Андрей Белый, вспоминая о Мережковском, рассказывает, что тот “предпочитает сидеть у себя в кабинете за фолиантом или даже лежать на софе с арабскими сказками”, “идет к себе, к своим книгам, к своим думам”, “...и должен бы выйти из заколдованного круга словесности, из цитат, ссылок, выписок” - но этого не происходит: реальность текстов занимает его более, чем какая-либо другая. Среди источников его вдохновения - “вечные спутники” человека культуры и мысли: Пушкин и Гоголь, Толстой и Достоевский, Тютчев и Некрасов, а также Сервантес, Марк Аврелий, Гёте, Ибсен, Флобер… И даже размышляя об общественных переменах, о ходе истории, природе власти, он всё же остаётся “политиком от литературы”.

Но можно ли ставить в укор “литературность”, опору на художественный текст как центральную категорию философу начала века?

Литература занимает место гораздо более значимое, чем простое отражение культурно-исторических процессов. Из “зеркала”, силы созерцающей, она превращается в силу действующую, созидающую, и особенно актуально это утверждение для периода общественных и политических кризисов конца XIX - начала ХХ века. Она находится не на периферии, а фактически в центре всеобщей реформации, - и даже не связанные с текстом напрямую учёные-политологи отмечают ее передовые позиции: крупнейший современный исследователь терроризма У. Лакер утверждает, что художественная литература может дать больше для осмысления сложного, зависимого от культурных традиций в разных странах, феномена терроризма, нежели политология . Наиболее емкое описание литературы как главенствующей и первичной силы в русском революционном течении приводит известный культуролог и историк Александр Эткинд: "Русская литература, философия и политическая мысль - не зеркала русской революции; скорее наоборот, революции совершались в текстах, а оттуда смотрелись в свое историческое отражение, тусклое и всегда неверное. Поэтому история текстов, разразившихся революцией, имеет самостоятельное значение.<...> Именно они [тексты] привели тех, кто принимал их за реальность, к созданию новой реальности, радикально отличной от знакомых им реальностей, в том числе и от реальностей их воображения".

Художественные произведения русских классиков, провозглашающие ценность человеческой личности, обличающие социальное неравенство и зло самодержавного строя, произведения беллетристов, тексты радикально настроенных агитаторов объединяются в единую силу, которая заставит задуматься не только над несправедливостью окружающего миропорядка, но и над способами ее преодоления, переустройства; силу, которая и создает движение “той самой истории, в ходе которой изменяется жизнь всех - авторов и читателей, лидеров и масс”.

Особенно важно в момент осознания необходимости борьбы - с властью, с общественным порядком - остаться человеком культуры, не растерять нравственные и духовные идеалы, не разорвать связь с гуманистическими традициями. Именно эти традиции и развивает Мережковский, создавая обширный круг духовно-религиозных публицистических произведений, в которых он привлекает к диалогу и писателей-предшественников, и литераторов-современников: Леонида Андреева, Антона Чехова; полемизирует с философами и критиками - Е.Н. Трубецким, А.В. Карташевым, В.П. Свеницким, В.В. Розановым, Л. Галичем и т.д. Его главное стремление - помочь человеку культуры, русскому интеллигенту, идентифицировать себя в резко изменяющейся действительности, сохранить высокий идеал, духовное богатство как первейший ориентир и как важнейший источник жизненной силы, формирующий в том числе гражданскую позицию, - ведь интеллигент является “интеллектуалом в модернизирующемся обществе, именно поэтому выполняющим ряд несвойственных интеллектуалу функций по реорганизации общества в поисках установления собственной (интеллектуальной, социальной и политической) идентификации”.

Политика

Во всем творчестве Д.С. Мережковского религиозное неотделимо от революционного; в критических статьях он постулирует “внутреннее единство религиозного и революционного движения в России”, доказывая, что “искание "другого Бога" всегда предполагает в России искание другого царства”. В 1905-1908 гг. в сознании З. Гиппиус и Д.С. Мережковского происходит становление концепции религиозной революции, которая, с одной стороны, выводится из их духовных исканий 1890-х, а с другой - является откликом на общественно-политические события 1905-1907 гг.

В данной работе будет сделана попытка, не нарушая выстроенного Мережковским синтеза этих двух начал - начала духа и начала власти, расставить акценты на соответстующих религиозных и политических взглядах писателя. Подробно отслеживая критику “исторической церкви”, развенчание Мережковским русского православия, читатель сможет приблизиться к пониманию следующих слов автора: "Нам предстоит соединить нашего Бога с нашей свободой, нам предстоит раскрыть единую мысль… это мысль о Церкви, как о Царстве Божием на земле…".

Зинаида Гиппиус подробно описывает процесс формирования религиозных взглядов Мережковского, оказавших влияние затем, с начала “религиозного возрождения”, на целую эпоху: "Наши путешествия, Италия, все работы Д.С., отчасти эстетическое возрождение культурного слоя России, новые люди, которые входили в наш круг, а с другой стороны - плоский материализм старой “интеллигенции” (невольно и меня толкавший к воспоминанию о детской религиозности), все это, вместе взятое, да, конечно, с тем зерном, которое лежало в самой природе Д.С., - не могло не привести его к религии и к Христианству. Даже, вернее, не к “христианству” прежде всего, а ко Христу, к Иисусу из Назарета...".

Ключевое значение для формирования его взглядов, бесспорно, сыграли так наз. Религиозно-философские собрания, открывшиеся 29 ноября 1901 г.Мережковский и Гиппиус входили в инициативную группу их организаторов.

На Собраниях представители (исторической) русской церкви встречались с людьми светского, “интеллигентского” общества. При этом, по словам З. Гиппиус, “подлинность и святость “исторической” христианской церкви никем из нас не отрицалась. Но вопрос возникал широкий и общий: включается ли мир-космос и мир человеческий в зону христианства церковного, т.е. христианства, носимого и хранимого реальной исторической церковью?”. В дискуссии с представителями православия поднимался вопрос о “христианстве вселенском”, а также об игнорировании христианством круга “земных” проблем, что создавало дистанцию между церковью и современным обществом.

Уже на первом заседании - 29 ноября 1901 г. - во вступительной речи Тернавцева (яркого и деятельного участника собраний, богослова-эрудита не из православной среды) были подняты главные вопросы религиозной общественности, не потерявшие актуальности в последующие годы и десятилетия: “ведь если бы вопросы, с такой остротой поставленные в 1901 году, были услышаны, если бы не только русская церковь, но и большая часть русской интеллигенции не забыли о них вовсе,- быть может, не находилась бы церковь в течение двух с половиной десятилетий в таком б е д с т в е н н о м п о л о ж е н и и, а русская интеллигенция, ее неубитые остатки, не вкушала бы г о р е ч ь с к и т а л ь ч е с т в а”.

С особым подъемом он в конце своей речи делает вывод о том, что положение русского благочестия, церкви - чрезвычайно, и что настало время показать - не только словом, учением, но и делом - что в Церкви заключается не только загробный идеал. Наступает время открыть сокровенную в Христианстве правду о земле. В конце доклада была постулирована идея об общественном спасении во Христе, соединении земного и небесного под главою Христа.

Доклад, сделанный Тернавцевым, не только определил тему последующих заседаний Собрания, но и явился выражением религиозных взглядов Мережковского - его неизменного стремления к синтезу: совмещению Церкви и общественности, земного круга проблем, и обогащению взглядов интеллигенции, светского общества, религиозными, христианскими идеалами.

Также большое влияние в первых годах ХХ столетия на Д.С. Мережковского оказало “одно из самых интересных из множества совершенных” путешествие вместе с Гиппиус к “Светлому Озеру” - ко “граду Китежу на июньское собрание духоборов, духовенства, староверов-раскольников, сектантов всякого толка. Для Мережковского это посещение позволило реализовать его давнюю мессианскую мечту “хождения в народ”, как он признается в письме к другу в мае 1900 года: “Нам нужно по-новому, по-своему "идти в народ". <…> Я чувствую, как это трудно, почти невозможно, труднее, чем нигилистам. Но, кажется, этого не избегнуть. <…> Но несомненно, что что-то везде, во всех (даже в марксистах) совершается, зреет, и мы пойдем навстречу. И тогда переход к народу будет проще, естественнее - через сектантов”. Результатом поездки для супругов стало чувство понимания и понятости в сектантской среде, “романтическое чувство единения с народом” - оказалось, что сектанты слышат их лучше, чем интеллигенты. Именно сектантская религия, их “народная” вера, отрицающая официальное православие и самодержавие (считая их воплощением Антихриста), становится для Мережковского основанием и оправданием идей подлинно национальной революции.

В статье “Революция и религия” (1910) Мережковский подробно описал процессы становления русского самодержавия и обосновал, почему единовластие, соединяющее государственное и церковное, является злом. Одной из причин исторической / культурной деградации является раскол - “сперва церковный, потом и бытовой, культурный, общественный - распад России на старую и новую, нижнюю и верхнюю, простонародную и так называемую "интеллигентскую", начавшийся со времен правления Петра I. Обозначая это разделение, Мережковский явно остается на стороне первых - простонародных русских бунтовщиков. “Церковные раскольники - первые русские мятежники, революционеры…”, и в их “бессознательной стихии - неугасимый свет и свобода религиозного творчества, бесконечная динамика, притом уже идущая <...> из глубины духа народного”.

С течением времени, с укреплением “здания” самодержавия, империализма, раскол углублялся, переходил с “поверхности исторической” в “глубину мистическую”, в сектантство, в котором, в крайних его формах (молоканство, штунда, духоборчество) дело доходило “до почти сознательного религиозного отрицания не только русского самодержавия, но и всякого вообще государства, всякой власти, как царства антихристова, до почти сознательного религиозного анархизма”.

(Позже, в 1908 году, в статье “Еще о "Великой России"”, Мережковский обратится к толстовскому анархизму и “родственным ему сектам” - молоканству, штунде, духоборчеству, - и, указывая на близость идей, сделает предположение о том, что “религиозно-революционный максимализм русской интеллигенции уходит корнями своими в глубину стихии народной”. Соотнесенность идей среды “интеллигентской” и среды “народной” натолкнет его на следующий обобщающий вывод о расколе: “Может быть, именно в этом "безгосударственном духе" не русская интеллигенция "отщепилась", откололась от народа, а весь русский народ расщепился, раскололся великим расколом?”)

В статье “Революция и религия” Мережковский утверждает истинность слов раскольников, сближаясь с ними, и надеясь, что их истина воплотится в будущем: “мы люди, настоящего града не имеющие, грядущего града взыскующие”. Сектанты оказываются наиболее близкими к воплощению фантазма Мережковского о “безгосударственной религиозной общественности”.

Подытоживая значимость сектантских идей в развитии мысли Мережковского, можно сделать вывод, что сектантство и является осуществлением религиозной революции, “которая рано или поздно должна соединиться с ныне совершающейся в России революцией социально-политической”.

Годы спустя, продолжая размышлять о христианстве, его природе и противоречиях, которые внес в религию ход истории - расколе на церковь официальную и отпадающие от нее секты, Мережковский вернется к идеалу безгосударственной религиозной общественности в статье “Христианские анархисты” (1908). В ней он последовательно отвечает на неочевидный для россиянина вопрос: “Христианская ли страна Россия?”

Неочевидной представляется сама возможность постановки этого вопроса тому большинству, которое, вслед за Достоевским, признает русский народ “богоносцем” - “долженствующим явить миру совершенный лик Христа”. В результате раскола происходит неразрешимый конфликт, спор между церковью официальной и сектой (в первую очередь, крайними формами - духоборством), и Мережковский задумывается над тем, кто в этом споре прав, кто по- настоящему, на деле хранит вечные христианские ценности: "Эти слишком благонравные, слишком христиане среди “православного” русского народа - "как колосья пшеницы между овсом". Пшеница Христова в христианской России оказалась плевелами, которые следовало сжечь огнём" . Далее Мережковский подтверждает свои мысли словами самих духоборов: "В 1895 году духоборы отказались от исполнения воинской повинности. "Решили мы не творить никому насилия, а тем более никого не убивать - и не только человека, но и других тварей, даже до самой малой птицы. Тогда нам не стало нужно оружия…".

Мережковский приводит и другие примеры, показывающие сектантов- духоборов людьми истинно духовными, которые провозглашают равенство и свободу, не на словах, а на деле идут за Христа на муку; и выйдя из “поместной церкви русской”, направляются “в грядущую вселенскую церковь” - идеал самого философа: “"В греко-российскую церковь мы не желаем", - говорят духоборы. <...> По нашему учению, все люди равны и свободны. И нет над человеком никакой власти, кроме власти Бога, власти истины. Духоборец и есть не кто иной, как человек, не признающий над собой никакой власти"”.

Итак, именно у духоборов - сектантов и “еретиков” с точки зрения официальной церкви и власти - Мережковский заимствует и далее развивает мысль о религиозном анархизме, откровении, выходящем за рамки Второго Завета, и ведущем в новый, Третий Завет: “от власти человеческой к власти Божьей” 77 . Религиозный анархизм означает отход от хаотичного отрицания власти, пути явно недостаточного, и позволяет выйти на путь “от государственного насилия к религиозной свободной общественности”: "религиозная правда духоборов в том, что они поставили вопрос о власти перед религиозною совестью человечества так остро, как еще никогда не ставился он во всемирной истории; но <...> только все человечество в своем всемирном историческом восхождении к Богочеловечеству на этот вопрос ответит".

Именно Мережковский, “кабинетный философ” и “европеец”, одним из первых в России приходит к пониманию того, что любая власть - это всегда структурное насилие; и во имя “православия”, сохранения авторитета церкви, истинности религии и утверждения борьбы с “ересью” власть непременно предпримет меры - любой степени жестокости.

Но в чем еще, кроме “кровной” связи с властью, обвиняет Мережковский русскую церковь?

"От священника все отказались", - скажет Л. Андреев в своем величайшем произведении, “Рассказе о семи повешенных”. Мережковский разглядывает в этих словах глубокий символический смысл: отказавшись от всей церкви, от христианства, герои идут с Христом (“И не потому ли именно, что с ними Христос, отказались они от священника? <...> Кто в христианстве, с тем уже нет Христа”). “Страшное значение этих слов” логически вытекает у философа в следующий вывод: "Не в имени, а в сущности, не в словах, а на деле Христос противоположен христианству, христианство противоположно Христу".

В знаменитом исследовании “Гоголь и чёрт”(1906) Мережковский снова повторяет мысль о жизни “во Христе” - в противовес жизни в христианстве. Перед современным человеком стоит не устраивающий его выбор: “или жизнь без Христа, или христианство без жизни”. “Будьте живые, не мертвые души” - последний завет Гоголя, Мережковский трактует как обращение к церкви, превратившейся в начало безжизненное, отмершее.

Развивая мысли о взаимосвязи самодержавия и православия, Мережковский неоднократно обращается к Достоевскому- его видению православия как преображающей силы, из которой происходит “единый народ-богоносец”. В статье “Пророк русской революции” (1906)Мережковский обозначает как величайшую ошибку мыслителя его веру в мнимые твердыни прошлого: православие, самодержавие, народность. Мережковский обвиняет Достоевского в том, что тот, принимая христианство, делает то же, что и его герой Раскольников: “разрешает себе кровь по совести”. Он оправдывает историческую религию, утверждая, что “пролитая кровь спасает”, что “война разбивает братолюбие и соединяет народы”... Мережковский, раскрывая этот софизм, “достойный Великого Инквизитора”, провозглашает: “освящать именем Христовым пролитие не своей, а чужой крови - значит не со Христом распинаться, а распинать Христа; освящать войну, всемирное человекоубийство, именем христианства - значит распинать Богочеловека в Богочеловечестве”.

К выводу о сути исторического христианства Мережковский приходит в статье “Христианство и государство” (1908). Противоречия в истории религии с течением времени все более усложнялись; “христианство, приняв свободу Христову в области личной, освятило рабство <…> в области общественной”. Это рабство, подчинение множества одному, является неприемлемой идеей для Мережковского - но именно на ней построено любое государство: но “в государство не вместилось человечество”. Провозглашая торжество личности, он подразумевает не привычные читателю тенденции индивидуализма, но ценность человека как подобия Божиего. Рим же, как идеальная модель воплощенной государственности, Urbs-Orbs, даровал “мир всему миру” с помощью меча, олицетворял достижение всечеловечества культивированием государственной мощи. Но “единственный ответ совершеннейшего государства на жизнь совершеннейшего человека” - это “позорное орудие казни - крест”. И снова - возвращение к идее раскола: "Древнее государственное всечеловеческое единство раскололось пополам, дало трещину, из которой вырвалось подземное пламя - начало всех грядущих религиозных и общественных революций. Образовалось два царства - государство и церковь".

Однако, несмотря на привычную для Мережковского логическую операцию синтеза, в этом вопросе отношений церкви и государства он предостерегает: “пока нельзя соединить, лучше отделить, чем смешивать”, и предложенное Достоевским “превращение государства в церковь” он категорически отрицает. Нельзя допустить и “превращение церкви в “департамент дел духовных”.