Н.И. Лобачевский и история признания его геометрии в России

Рапорт о поведении Лобачевского, вместе с общим отчетом инспектора о поведении студентов, был внесен на обсуждение университетского Совета в заседании 5 июля, но никакого постановления по тому поводу не состоялось. Ближайшее заседание Совета могло быть роковым для Лобачевского, но благодаря его немецким учителям дело приняло неожиданно иной, счастливый для Лобачевского, оборот. В этом заседании (10 июля) было заслушано представление Яковкина и некоторых других членов о повышении в степень магистра Юнакова, Булыгина, Самсонова и Алексея Лобачевского. О Николае Лобачевском не упоминалось, но в дополнение к этому представлению в том же самом заседании профессора Бартельс, Герман, Литтров и Броннер заявили, "что чрезвычайные успехи и таковые же дарования Николая Лобачевского в науках математических и физических могут рекомендовать его к повышению в степень магистра".

Авторитет представлявших профессоров, всем в университете известные блестящие способности Лобачевского заставили и нерасположенных к нему членов Совета пойти на компромисс. Совет согласился и с дополнительным представлением о Николае Лобачевском, но обставил свое согласие формальностью, описанною следующим образом в инспекторском журнале: "В сие же собрание призываем был студент Николай Лобачевский; получив выговор, увещеваясь в исправлении и признаваясь в весьма многих своих поступках, дал обещание и честное слово с подпискою в сей книге исправиться и не доводить до начальства впредь жалоб на его дурное поведение, в надежде чего и представлен в магистры".

3 августа состоялось и утверждение Лобачевского вместе с другими товарищами в степени магистра, но вместе с тем Руновский прислал в Совет и предписание: "А студенту Николаю Лобачевскому, занимающему первое место по худому поведению, объявить мое сожаление о том, что он отличные свои способности помрачает несоответственным поведением для того, чтобы он постарался переменить и исправить оное; в противном случае, если он советом моим не захочет воспользоваться, а опять принесена будет жалоба на него, тогда я принужден буду довести о том до сведения господина министра народного просвещения"^.

Так окончилось благополучно для Лобачевского дело о повышении его в магистры; даровитый, но свободолюбивый Лобачевский был спасен только заступничеством немецких профессоров; русские члены Совета готовы были с легким сердцем погубить талантливого юношу. С негодованием писал об этом деле Броннер летом 1812 г. академику Н. Фуссу: "У Яковкина разглагольствования о нравственности не сходят с уст, в особенности же в тех случаях, когда ему нужно провести собственное безнравственное намерение, или же погубить независимо себя поставивших, но легкомысленных юношей; так он едва не оклеветал и не сгубил из-за пустяков нашего лучшего воспитанника Николая Лобачевского, научные наклонности которого заслуживают исключительного одобрения и которого нам лишь с большим трудом удалось спасти".

Гроза, нависавшая над Лобачевским, рассеялась. С получением звания магистра он уже выходил из положения вполне зависимого от нерасположенной к нему инспекции и становился, напротив, в близкие отношения к высоко ценившим его Бартельсу и Броннеру. Магистры, по уставу 1804 г., являлись помощниками профессоров в их преподавательской деятельности. Главною обязанностью их было собственное усовершенствование в избранных ими науках, но в то же самое время они обязаны были приучаться к педагогической деятельности, и с этой целью они должны были явиться помощниками профессора-руководителя, повторяя со студентами пройденное и объясняя им то, чего те не понимали. Они входили вместе с тем в состав Педагогического института, состоявшего по штату из 12 кандидатов и 12 магистров. Профессором-руководителем Лобачевского был Бартельс; директором Педагогического института с 28 мая 1812 г. был назначен Броннер.

Уже в октябре 1811 г. Бартельс заявил Совету, что с Лобачевским он будет, особенно у себя на дому, заниматься четыре часа в неделю (по четвергам и субботам, от девяти по одиннадцати пополудни) арифметикою Гаусса и изъяснением первого тома "Небесной Механики" Лапласа, и сверх того Лобачевский будет объяснять студентам то, чего они не понимают. Талантливый магистр не ограничился добросовестным изучением классических сочинений Гаусса и Лапласа; изучение того и другого привело его к самостоятельным исследованиям. В 1811 г. он представил рассуждение: "Теория эллиптического движения небесных тел". К этому рассуждению, по-видимому, относятся слова Бартельса в донесении об успехах Симонова и Лобачевского, представленном им в Совет 10 июля 1812г.: "во многих местах рассуждения, Лобачевским составленного без всякой моей помощи кроме труда Лапласа, он проявил такие признаки отличнейшего математического дарования, что, наверно, составит себе славное имя". Также глубоко и основательно изучил Лобачевский и "Disquisitiones Arithmeticae" и в 1813г. представил физико-математическому отделению сочинение под заглавием: "О разрешении алгебраического уравнениях - 1 = 0'', в котором особенно подробно рассматривается случай, когда m=4n + 1 и даются общие выражения для коэффициентов уравнения n-ой степени, к которому может быть приведено данное уравнение. Содержание этой работы было позже им изложено в XVI главе (§ 215) "Алгебры" 1834 года.

До нас не дошли подробные сведения о занятиях Лобачевского под руководством Броннера. Но трудно отказаться от мысли о сильном влиянии много пережившего, разносторонне образованного, философски настроенного профессора на 18-летнего любознательного и талантливого студента; трудно не видеть следов этого влияния в той "Речи о важнейших предметах воспитания", которая одна проливает свет на взгляды и убеждения Лобачевского.

Преподавательская деятельность Лобачевского-магистра не ограничивалась только повторением со студентами и разъяснением лекций Бартельса. Она носила и более самостоятельный характер. Высочайший указ 6 августа 1809 г., состоявшийся под влиянием Сперанского, требовал от чиновников, желающих получить должности 8 класса, но не получивших университетского образования, сдачи особого экзамена. Чтобы облегчить служащим чиновникам этот экзамен, при университетах должны были читаться особые лекции. Лекции по арифметике и геометрии и были поручены Лобачевскому, который и читал их два часа в неделю, начиная с 1812 по 1814 г., продолжая в то же время по-прежнему свои магистерские занятия. По положению о магистрах каждый магистр по истечении трех лет если общее собрание, т.е. Совет, признает его достойным, производится в адъюнкты, а из лучших магистров, отличившихся в науках и поведении, двое, через каждые два года, отправлялись в чужие края для усовершенствования". Лобачевскому не пришлось воспользоваться этою заграничною командировкою, но 26 марта 1814 г., т.е. менее чем через три года по получении звания магистра Лобачевский "вследствие ходатайства Броннера и Бартельса" был произведен из магистров в адъюнкты чистой математики и начал свои самостоятельные лекции в университете или, как выражались тогда, "свое публичное преподавание".

3. Первые годы преподавательской деятельности (1814-1819)

1814 год, в котором Лобачевский начал самостоятельное университетское преподавание, был годом знаменательным и для Казанского университета. В течение первых десяти лет, протекших со времени его основания, Казанский университет не был организован сообразно с уставом 1804 г. Не было прежде всего правильного разделения университета на отделения или факультеты, и поэтому преподавание представляло из себя несвязанную общею идеею смесь отдельных дисциплин, которые выслушивались студентами без всякой последовательности. Классические языки, философия, русская словесность, красноречие и стихотворство, математика, естественные науки, юридические предметы, начатки медицины, музыка и другие "приятные искусства" - все это разнообразие предметов сваливалось в одну общую кучу "преподаваний", в которой не могли разобраться ни слушатели, ни преподаватели, ни само учебное начальство. Самоуправление, на основе которого должна была быть построена по ходу устава 1804 г. жизнь университета, не существовало, хозяйственная часть и вообще все административное управление университета находилось в руках директора Яковкина, которому вполне доверял попечитель Румовский, живший в Петербурге и после открытия университета не посещавший Казани. При самом начале деятельности университета группа молодых профессоров сделала попытку отстоять самостоятельность Совета от произвола директора; но эта попытка не встретила сочувствия у Румовского и привела к отставке Карташевского. Не менее обостренные отношения создались у Яковкинаа и с профессорами-немцами, принесшими из своих университетов "учености плоды - вольнолюбивые мечты". Понизился и нравственный уровень этих заброшенных в чужую им, некультурную среду людей: сплетни, ссоры, интриги стали характерною чертою университетской жизни. Из этого печального состояния университет был выведен смертью Румовского и назначением нового попечителя Михаила Александровича Салтыкова.

М.А. Салтыков, в течение шести лет имевший большое влияние на направление деятельности в жизни Казанского университета, принадлежал к старому дворянскому роду, служил в молодости в гвардии, был адъютантом Потемкина, позже принадлежал к либеральному кружку молодых друзей Александра I и считался долгое время в обществе крайним либералом, чуть не якобинцем. Он любил русскую литературу, переводил с французского и писал комедии, но печатных произведений не оставил. После отставки от должности попечителя Казанского округа он поселился в Москве и вращался в обществе выдающихся тогдашних писателей, был почетным членом "Арзамаса" (литературный кружок в Петербурге в 1815-1818 г.г., куда входили В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, А.С. Пушкин и другие видные литераторы XIX века). "Кланяйся от меня почтенному умнейшему арзамасцу, будущему своему тестю", - писал в октябре 1825 г. Пушкин барону Дельвигу, женившемуся на дочери Салтыкова. Сохранившиеся, благодаря аккуратности Броннера, письма Салтыкова рисуют его личность с привлекательной стороны.

Руководила ли Салтыковым симпатия к университетскому самоуправлению, отзвук его юношеского либерализма, или только желание избавить университет от влияния Яковкина, к которому Салтыков чувствовал большое недоверие - трудно решить. Как бы то ни было одним из первых шагов левого попечителя было "открытие" университета, т.е. полное применение к нему устава 1804 г.

Царским указом 24 февраля 1814 г. были утверждены выбранные университетом ректор (И.О. Браун - профессор анатомии, физиологии и судебной врачебной науки ) и деканы. Деканом физико-математического отделения был избран Бартельс. Открытие университета и было торжественно отпраздновано 5 июля 1814 г. Важнейшим результатом этого открытия явилась специализация преподавания сообразно четырем отделениям университета: нравственно-политическому, отделению физико-математических наук, словесному и врачебному. На 1814/1815 академический год преподавание математики было разделено между Бартельсом, Никольским (профессор прикладной математики) и Лобачевским. Последнему был поручен курс теории чисел по Гауссу и Лежандру, и тот же курс он читал и в следующем 1815/1816 академическом году.

Более ответственный курс - вероятно для студентов только что поступивших в университет - курс арифметики, алгебры и тригонометрии (по своим тетрадям) был поручен ему уже в профессора читает плоскую и сферическую тригонометрию (по своим тетрадям). В 1818/1819 г. Бартельс оставляет за собою только курс аналитической геометрии, и важнейший курс чистой математики - дифференциальное и интегральное исчисление (по Монжу и Лакруа) - поручается Лобачевскому.

Таким образом, преподавательская деятельность Лобачевского в эти первые годы была посвящена исключительно математике. В последующие годы ему пришлось брать на себя преподавание и механики, и физики, и астрономии.

Повышение Лобачевского одновременно с Симоновым в экстраординарные профессора было, как видно из дел, хранившихся в архиве университета, и из переписки Салтыкова с Броннером, результатом искреннего расположения Салтыкова к талантливым молодым профессорам.

Вопрос об этом возвышении был поднят по инициативе самого Салтыкова. 24 мая 1816 г. в Совете университета было заслушано письмо попечителя на имя ректора от 27 апреля следующего содержания: "На представление, сделанное мною его сиятельству г. министру народного просвещения об адъюнктах Лобачевском и Симонове, заслуживающим по своим отличным познаниям и поведению звания экстраординарных профессоров, его сиятельство, уважая мое о них одобрение, известил меня, что он не оставит их утвердить в сем звании, коль скоро получит представление от университета на основании устава, упоминая, чтобы я предложил о сем Совету. Вследствие чего прошу Вас, собрав Совет, предложение мое отдать на рассуждение оного, а определение каковое последует, прошу неукоснительно мне сообщить". По-видимому, Салтыков надеялся, хотя в своей переписке с Броннером он и отвергал это, провести обоих адъюнктов на экстраординарные профессора путем личного, помимо Совета университета, представления министру. Но министр (граф Разумовский) не захотел нарушить предоставленного университету права выбора и подписал передать это дело на решение Совета. В советском заседании 24 мая при слушании попечительского предложения возникло существенное разногласие. На точном основании университетского устава 1804 г.(§ 36)экстраординарные профессора избирались в количестве четырех из наличных адъюнктов; этот комплект экстраординарных был в то время в университете уже заполнен. Меньшинство членов Совета (8 членов) подали голоса за немедленное исполнение предложения попечителя и баллотирование обоих кандидатов; большинство же членов (14 голосов) требовали предварительной передачи на разрешение министра вопроса о том, может ли Совет приступить к выбору экстраординарных профессоров сверх означенного в § 36 числа. Совет разделился на две партии: большинство состояло из иностранцев и нескольких русских, - меньшинство, напротив, состояло исключительно из русских. Борьба между этими двумя партиями в течение значительного периода положила отпечаток на историю Казанского университета. Оставшиеся в меньшинстве профессора представили отдельные мнения, в которых пространными доводами доказывали необходимость и совершенную легальность точного исполнения предложения попечителя и немедленного баллотирования Лобачевского и Симонова. Но представление министру народного просвещения и донесение попечителю округа, конечно, было составлено согласно мнению большинства Совета.

Из переписки Салтыкова с Броннером видно в какое состояние крайнего раздражения и негодования был приведен Салтыков постановлением Совета.

Он увидел в нем результат влияния "личных страстей, берущих преобладание над стремлениями к общественному благу". "Задержка, оказанная в деле избрания Симонова и Лобачевского, подтверждает справедливость моих сетований. Яковкин приказал бы Совету, и его не посмели бы ослушаться. Я мог бы настоять на непосредственном назначении моих кандидатов министром, но я не желал лишать Совет права ему принадлежащего... Несправедливость явная. Совет колеблется подвергнуть избранию вполне достойных адъюнктов, которые с наилучшей стороны с самого прибытия моего в Казань рекомендовались мне всеми иностранными профессорами... Если это намерения чистые и честные, то я становлюсь в полнейшее недоумение".

Самолюбивый попечитель был вместе с тем искренне расположен к молодым профессорам. "Возможно, - пишет он в следующем письме к Броннеру, - что мое расположение к Симонову и Лобачевскому, действительно, побудило меня оказать им отличие по отношению к их сотоварищам. Это не было во всяком случае, актом какой-либо благодарности к ним с моей стороны уже потому, что приглашенный давать уроки моим детям Лобачевский брал у меня, в свою очередь, уроки французского языка". Считая себя оскорбленным Советом, Салтыков решился ходатайствовать за Лобачевского и Симонова непосредственно перед министром, о чем он сообщил и Броннеру. "Я писал обо всем министру, на днях рассчитываю лично говорить с ним и представлю ему всю несправедливость действий Совета". На этот раз хлопоты попечителя увенчались полным успехом. 7 июля 1816 г. Лобачевский и Симонов были утверждены министром в звании экстраординарных профессоров без избрания их в Совете ввиду "засвидетельствования г. попечителя об отличных их познаниях", о чем Салтыков победоносно и сообщил Броннеру в письме от 24 июля: "Симонов и Лобачевский утверждены наперекор интриге в звании профессоров. Я настоял на том и написал министру, что я почту честь свою оскорбленною, если он не утвердит их на основании моего представления - без баллотировки и помимо участия в деле университетского Совета". Предложение министра об утверждении новых экстраординарных профессоров было заслушано в Совете 4 августа, и Совету оставалось лишь принять к сведению совершившийся факт, сделав постановление о приведении Лобачевского и Симонова к присяге и о даче Правлению выписки относительно удовлетворения их жалованьем.

Так кончилось это столкновение самолюбивого попечителя и большинства университетского Совета.

Лобачевский, как экстраординарный профессор, должен был теперь не только взять на себя преподавание более ответственных и менее интересных для молодого ученого курсов (в 1816 г. он сменил преподавание теории чисел на преподавание начальной математики для вновь поступающих студентов), но и принять более деятельное участие во всей университетской жизни. Мы встречаем его имя в числе членов особого комитета, избранного 13 октября 1816 г. по делу "об ослушании студентов против начальства и чинимых грубостях". Комитет, образованный почти исключительно из светской, и притом русской, молодежи, уже 23 числа того же октября вошел в Совет с обширным представлением, в котором выказав весьма гуманное отношение к провинившимся студентам, подверг строгой критике условия студенческой жизни, содействующие понижению общего нравственного уровня студенчества.

Одною из наиболее характерных и симпатичных черт устава 1804 г. является та созидательная и руководящая роль в деле народного просвещения, которая возлагалась на университеты. Особый отдел этого устава - об училищах, подведомственных университету - ставит университет во главе всех, училищ его учебного округа. "Университет, имея надзирание за учением и воспитанием во всех губерниях, округ его составляющих, - говорит § 160 устава, - прилагает особое и неутомимое попечение, дабы гимназии, уездные и приходские училища везде, где оным быть положено, учреждены и снабжены были знающими и благонравными учителями и учебными пособиями и дабы порядок учения соблюдаем был везде неослабно". Непосредственным университетским органом по училищным делам является особый Училищный комитет, образующийся под председательством ректора из шести ежегодно избираемых Советом ординарных профессоров с секретарем из адъюнктов или магистров. Полномочия Училищного комитета в деле управления училищами округа были весьма велики. Он получал от избираемых университетским Советом губернских директоров, ближайших органов университета по управлению училищами, донесения о состоянии училищ, хозяйственные отчеты, и со своей стороны давал директорам руководящие указания и разъяснения.

Училищный комитет наблюдал за "способностями, прилежанием и благонравием" учителей округа и входил в Совет университета с представлением об удалении недостойных учителей. Он должен был ежегодно представлять Совету университета подробный отчет о состоянии училищных дел.

Училищный комитет при Казанском университете был открыт только в 1811 г. До 1811 г. университет был почти устранен от влияния на училищное дело. Но и после открытия Училищного комитета он едва ли мог принести большую пользу делу народного просвещения, пока в нем, как это было в первые годы после его открытия, преобладали профессора-иностранцы. Их "неведение русского языка" представляло, конечно, огромные неудобства, и Салтыков должен был обратить в 1816 г. внимание Совета на необходимость составить комитет "из русских чиновников или иностранцев, знающих русский язык и привыкших к течению дел". При выборах 1818 г. все места членов Училищного комитета были замещены русскими профессорами (исключение было сделано только для ректора университета Брауна); в состав членов Училищного комитета вошел в первый раз и Лобачевский (утверждение последовало 23 мая 1818 г.). Из дел Совета видно, что Лобачевский избирался в это звание и в 1819, и в 1822, и 1823г. С изданием устава гимназий (8 декабря 1828 г.) университет, как учреждение, был устранен от заведывания училищами и гимназиями.

Продолжительное пребывание членом Училищного комитета дало Лобачевскому возможность близко познакомиться с состоянием преподавания в средней школе. По свойству своей энергичной и добросовестной природы он не мог не принимать деятельного участия в делах Училищного комитета. К сожалению, эта сторона его деятельности остается не выясненною; находится только указание, что в 1820 г. он был членом комиссии для составления наставления директорам училищ.

Но в связи с его пребыванием членом Училищного комитета находятся его попытки составить учебник или, как тогда говорили, "Классические книги" по геометрии (1823 г.) и по алгебре (1825 г.). Обе эти попытки были неудачны, и история их весьма характерна.

4. Эпоха Магницкого (1819-1827)

В переписке Броннера с Салтыковым, которая дает богатый материал для истории Казанского университета за время попечительства Салтыкова, мы находим в письме Салтыкова из С.-Петербурга от 12 января 1817 г. следующее место: "Более нежели вероятно, что, за исключением Московского, все провинциальные университеты будут закрыты. Вопрос о закрытии Харьковского и Казанского университетов уже стоит на очереди. Клингер (немецкий поэт - романист периода штурма и натиска), не желая присутствовать при похоронах своего университета, выходит в отставку. Я предполагаю поступить так же, и тогда при моем преемнике начнутся проскрипции Мария и Суллы". В том же году другой Петербургский корреспондент Броннера академик Фусс писал ему: "Кровью обливается мое сердце, когда я сравниваю настоящее положение наших высших учебных заведений с теми ожиданиями, которые питал тринадцать лет тому назад под влиянием свежей жизненной струи, с высоты престола изливавшейся на все сферы русского просветительного дела ".

Эти мрачные предчувствия, осуществившиеся в 1819 г. и следующих годах, в эпоху, связанную с именами Магницкого и Рунича, были вызваны тою победою реакционного направления, которое проявилось в 1816 г. назначением на пост министра народного просвещения князя А.Н. Голицина и в 1817 г. объединением дела народного просвещения с делами всех вероисповеданий в одном министерстве духовных дел и народного просвещения.

Начавшаяся реакция против тех прогрессивных идей, которые позволяли Пушкину назвать первые годы XIX столетия "дней Александровых прекрасное начало", не была явлением исключительно русским. Немецкие университеты, которые имели право считать себя очагами свободы и независимости науки, подверглись преследованиям со стороны правительств, воодушевленных идеалами Священного союза.

Кинжал Занда, который воодушевил Пушкина написать одно из его революционных стихотворений, являлся проявлением того духа тьмы, который, по словам одной из речей, сказанных Магницким в стенах Казанского университета, шествует "с трактатами философии и хартиями конституции в руке".

Орудием реакционного нападения на Казанский университет был избран М.Л. Магницкий (1777-1844), бывший друг Сперанского, в один день с ним высланный из Петербурга в Вологду, но вскоре получивший назначение губернатором в Симбирск и там имевший возможность собрать материалы для обвинения Казанского университета.

Салтыков исполнил в 1818 г. свое намерение подать в отставку. Магницкий назначается 25 января 1819 г. членом Главного правления училищ и через несколько дней (10 февраля) получает от министра поручение отправиться в Казань для обозрения тамошнего университета. Магницкому предлагалось обратить особое внимание на состояние Казанского университета как по учебной, так и по хозяйственной части и представить министру свое заключение и мнение "обо всем, из коего должно открыться, может ли сей университет с пользою существовать и впредь". 8 марта 1819 г. Магницкий в первый раз является в заседание Совета университета, а 5 апреля уже возвращается в Петербург и подает министру отчет по обозрению университета. Окончательный вывод этого отчета тот, что Казанский университет, который только "несет наименование университета, но на самом деле никогда не существовал, который не только не приносит той пользы, которую можно было бы ожидать от благоустроенной гимназии, но даже причиняет общественный вред полуученостью образуемых им воспитанников и учителей для обширнейшего округа, особенно же противным религии духом деизма и злоупотреблением обширных прав своих, по непреложной справедливости и по всей строгости прав подлежит уничтожению. Уничтожение сие может быть двух родов: а) в виде приостановления университета и б) в виде публичного его разрушения". "Я бы предпочел последнее ", - решает Магницкий. "Акт об уничтожении Казанского университета тем естественнее покажется ныне, что без всякого сомнения все правительства обратят особенное внимание на общую систему их учебного просвещения, которое, сбросив скромное покрывало философии, стоит уже посреди Европы с поднятым кинжалом"⁵. Решительный приговор над "государственным преступником", Казанским университетом, не был приведен в исполнение. Император Александр, не согласившись на уничтожение Казанского университета, дал повеление о поддержании существования Казанского университета и о приведении всех частей его в должный порядок и устройство. Для выполнения этой задачи Магницкий 8 июня 1819 г. был назначен попечителем учебного округа. Началась эпоха "обновления Казанского университета". В заседании 20 августа 1819 г. Совет университета получил предписание попечителя об увольнении девяти профессоров. В начале 1820 г. он заслушал инструкции, в которых в категорической форме для каждой науки намечалось направление преподавания.

Под видом "обновления" университет был приведен в состояние полнейшего расстройства. Административный произвол, систематическое игнорирование прав, предоставленных университету его уставом, дух фарисейского лицемерия и обскурантизма - все это не могло не вносить глубокого разложения в среду деятелей университета. Притом целый ряд кафедр замещался личным усмотрением попечителя, открывался доступ к профессуре всякого рода проходимцам и авантюристам, и эта преподавательская клика была всецело поглощена желанием угодить всемогущему принципиалу. За нею, под опасением подвергнуться участи изгнанных Магницким товарищей, должна была поспешно тянуться и лучшая часть профессоров, положение которых было поистине трагическое.

Терроризированный Совет университета раболепно пошел навстречу пожеланиям Магницкого, клонившимся к искоренению независимого преподавания философии, и избрал его в почетные члены университета "в знак искренней своей признательности за отеческие попечения в преобразовании и воссоздании клонившегося уже к падению святилища наук".

Тяжело было положение всех лучших профессоров, но особенно тяжелые нравственные страдания должен был переживать Лобачевский. Независимость и упорство его характера, не мирившегося с лицемерием и фарисейством, его образ мыслей, далекий от мистицизма, не могли не быть известны Магницкому он отлично понимал и "неуместную и смешную гордость Лобачевского и возводившееся на него обвинение в безверии". Малейшее проявление независимости со стороны Лобачевского должно было подвергнуть его участи тех профессоров Казанского университета, увольнение которых было первым делом попечителя. Этим должны быть объяснены те факты жизни Лобачевского, которые лежат темным пятном на светлой личности великого ученого, - его роль сотрудника Магницкого по просмотру и "обличению" тетрадей лекций профессоров Петербургского университета Раупаха, Германа, Галича и Арсеньева (представление министру народного просвещения 29 ноября 1821 г. о награждении Лобачевского орденом Владимира 4-й степени) и его безмолвное присутствие во время университетского суда 1822/1823 г, лад профессором естественного права Солнцевым (профессор прав знатнейших древних и новых народов), чрезвычайно недобросовестно обвиненным Советом университета в "оскорблении духа святого господня и власти общественной". Хочется отметить хотя бы то, что он один в Совете возвысил голос, когда услужливые товарищи подняли вопрос о доведении до сведения Магницкого об "ясном и нетерпеливом желании профессора Кондырева уклониться от участия в суде над Солнцевым, объясняемым большою приязнью Кондырева с Солнцевым". Подписываясь под протоколом, Лобачевский оговаривался, что он "о большой приязни Кондырева с Солнцевым не знает, а полагает, что все товарищи по службе находятся в равной приязни, что он не видит намеренного уклонения Кондырева от заседаний, а приписывает только тому, что Кондырев толкует буквально предписания, не проникая в их смысл". Еще более хочется отметить поэтому смелый поступок Лобачевского, уклонившегося в 1821 г. от произнесения актовой речи". Какова должна была быть эта речь можно судить, например, по слову "О пользе математики", сказанному в эту эпоху профессором Никольским и наполненным мистическими толкованиями математических истин.

Несомненно, что семь лет "лихолетия" Казанского университета оставили тяжелый осадок в душе Лобачевского, и в нравственных страданиях, в это время им пережитых, нужно искать объяснения того, как из жизнерадостного студента и магистра, гордого и упорного юноши выработался тот, большею частью, пасмурный, сосредоточенный в себе человек, лишь изредка позволявший себе остроумную насмешку или искрение веселый громкий смех, каким он рисуется в воспоминаниях лиц, знавших его в сороковых годах (Н.П. Вагнер, П. Коринфский и др.).

Но горячая природа менялась не сразу, и не могла иногда не прорываться: этим объясняются дошедшие до нас факты из деятельности Лобачевского, как председателя строительного комитета. Этим объясняется возникшее в 1823 г. дело о "неблагопристойностях и противностях", оказанных Лобачевским при избрании секретаря Совета, объясняемое, вероятно, негодованием Лобачевского на раболепство товарищей, и то дело о "происшествий 12 октября 1825г.", которое могло иметь для Лобачевского крайне печальньй исход.

Понятно, что Лобачевский должен был искать успокоения от жуткого и постыдного зрелища, которое представлял собою в эти годы Казанский университет, от тех непрестанных сделок, которым подвергались его совесть и его образ мыслей в атмосфере ханжества и сервилизма (подобострастия). Он находил это успокоение в неутомимой деятельности, в ученых трудах и исследованиях, в преподавательской работе, наконец, в административной и хозяйственной деятельности на пользу родному университету. И действительно эти годы были годами большого и разнообразного труда.

Именно годы от 1817 до 1826 были временем выработки геометрической системы, обессмертившей его имя. В тиши своего кабинета Лобачевский обдумывал те идеи, которые, по словам Пуанкаре, были революцией в области геометрии.

Но хотя революция в геометрии даже для проницательного Магницкого не имела ни малейшей связи с принципами Французской революции, тем не менее, думается не случайно, что уже через месяц после 12 января 1826 г., когда в Петербурге был подписан указ о ревизии деятельности Магницкого, Лобачевский 12 февраля 1826 г сообщил своим товарищам мысли, до теx пор таившиеся в тиши его кабинета.

Неутомима и разнообразна была его педагогическая деятельность в университете за это время.

В том же самом историческом заседании Совета 20 августа 1819 г., в котором было сообщено предписание попечителя об увольнении девяти профессоров, Совет выслушал и предложение о поручении проф. Никольскому (профессору прикладной математики) кафедры профессора Лобачевского, которому вместе с сем предлагалось читать лекции по двум кафедрам: по кафедре физики и кафедре астрономии. После отъезда Броннера из Казаки кафедра физики не была никем замещена; физику читал магистр Кайсаров, который и назначался теперь "приспешником" Лобачевского. Что касается до кафедры астрономии, то преподавание поручалось Лобачевскому вследствие того, что профессор астрономии И.М. Симонов был в том же году прикомандирован к кругосветной экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева. Преподавание физики лежало на Лобачевском до 1825 г., когда профессором физики был назначен Купфер; преподавание астрономии он вел до 1822 г., так как Симонов по возвращении из экспедиции был в 1821 г. командирован за границу для покупки астрономических инструментов. В течение двух учебных годов (1819/1820 и 1820/1821) Лобачевский не читал ни одного курса по математике и занят был исключительно преподаванием физики и астрономии. Но с 1821/1822 учебного года вследствие оставления Бартельсом в 1820 г. Казанского университета и вследствие того, что Никольский, назначенный в 1820 г, ректором, тяготился чтением всего курса чистой математики, Лобачевский берет на себя часть курсов чистой математики. В 1825 г. Никольский отказывается и от курса прикладной математики, которую он читал с 1817 г. (к курсам прикладной математики относились, кроме механики, математические части физики, а также картография), оставляя за собой только чтение тригонометрии, и Лобачевский берет на себя преподавание механики и математической физики.

Конечно, все эти курсы не могли не отнимать много времени. По-видимому, к занятиям этими курсами относится тетрадь, сохранившаяся в библиотеке Казанского университета.

Вместе с чтением курсов по физике и астрономии возлагалась на Лобачевского и обязанность заведывания соответствующими учебно-вспомогательными заведениями: физическим кабинетом и астрономическою обсерваториею. Под его влиянием Магницкий еще осенью 1821 г, задался мыслью создать при Казанском университете большой физический кабинет, который отвечал бы всем современным научным требованиям и, воспользовавшись временным пребыванием Лобачевского в столице 21 октября 1821 г., дал ему следующее поручение: а) составить список всем орудиям и принадлежностям большого физического кабинета для Казанского университета и б) по утверждении сего списка "осмотреть известный здесь кабинет Росмини, прицениться у лучших мастеров и, ежели нужным почтется, заказать некоторые орудия". Лобачевский уже 30 ноября представил Магницкому список инструментов и книг, необходимых для будущего кабинета, распределив их на все группы: в первую он включил инструменты и книги, "кои следует приобресть немедленно", во вторую инструменты и книги, "кои представляют некоторую роскошь кабинета и могут быть приобретены во времени". По получении сведений о нуждах физического кабинета от Лобачевского и аналогичны: сведений о потребностях обсерватории от Симонова, Магницкий 9 декабря 1821 г. вошел в министерство народного просвещения с представлением об отпуске 40 000 рублей поровну на нужды физического кабинета и обсерватории. Представление выражало надежду, что "отличный математический факультет Казанского университета, получив все сии способы, учредит в университете публичные лекции опытной физики для распространения вкуса к учению и для привлечения публики к университету и займется изданием физико-математических записок, кои, без сомнения, принесут честь им и месту их образования". Что мысли, выраженные в этом представлении были внушены Магницкому молодыми профессорами, в этом убеждает нас то, что спустя много лет именно Лобачевский осуществил то и другое из этих предположений, читая народную физику для ремесленного класса в 1838 и 1839 г., и в 1834 г. положив основание ученому печатному органу Казанского университета.

Лобачевский заведывал также и астрономическою обсерваториею с весны 1819 г. до осени 1821 г. во время кругосветного путешествия И.М. Симонова и позже во время заграничного путешествия последнего в 1822 г. По предложению Магницкого Лобачевский должен был представить ему "новые предположения по обширнейшему устроению" астрономической обсерватории для Казани,

Усиленная педагогическая деятельность не одна отнимала время от научной работы; и в эти годы Лобачевский продолжал оставаться членом Училищного комитета, на который было возложено попечение о всем деле народного просвещения в обширном округе, и, конечно, по свойству своей деятельной и энергичной природы он принимал живое участие в его делах. Так, в 1820 г. он был членом комиссии для составления наставления директорам училищ. Вникая в дело постановки математического образования, он обратил внимание на недостатки учебников, наиболее употребительных в то время. К этой эпохе относятся его попытки дать новые учебники для гимназии как по алгебре, так и по геометрии. Обе попытки остались без результатов.

В 1823 г. Магницкий прислал в Совет бумагу, в которой требовалось, чтобы профессора поспешно составили руководительные книги, в коих по Казанскому округу чувствуется общий недостаток, весьма влияющий на ход преподавания. В собрании факультета 1 июля один Лобачевский отзывается сочувственно на это предложение и объявляет, что им составлена руководительная книга для преподавания алгебры в гимназии. Факультет, обрадованный таким предложением, поручает ему заняться вопросом об усовершенствовании этой части. В ноябре Лобачевский заявил, что сочинение закончено, но, обремененный другими занятиями, он нуждается еще в нескольких месяцах для того, чтобы просмотреть с точностью свое сочинение и переписать его набело. Вместе с тем Лобачевский заявил, что он берется составить руководства и для преподавания геометрии и физики, но что опыт составления учебника алгебры показал ему, что сочинение руководств требует большого труда, так как в одно и то же время нужно принимать во внимание и простоту изложения и правильность и естественность расположения частей и в то же время нисколько не погрешить против точности, как первого необходимого требования. Поэтому он не брался назначить срока для окончания предпринимаемого им труда.

Лобачевский не сообщил при этом факультету, что уже в первой половине 1823 г. он представил непосредственно попечителю Магницкому для напечатания на казенный счет учебник геометрии. Магницкий послал его на одобрение академику Фуссу, приславшему крайне неблагоприятный отзыв. Фусс нашел, что "если сочинитель думает, что его сочинение может служить учебною книгою, то он сим доказывает, что он не имеет точного понятия о потребностях учебной книги, т.е. о полноте геометрических истин, всю систему начального курса науки составляющих, о способе математическом, о необходимости точных и ясных определений всех понятий, о логическом порядке и методическом расположении предметов, о надлежащей постепенности геометрических истин, о недопустительной и, по возможности, чисто геометрической строгости их доказательств". Особенно возмущается Фусс тем, что сочинитель принимает сотую часть четверти круга под именем градуса за единицу при измерении дуг круга. ''Известно, - пишет Фусс, - что сие разделение выдумано было во время Французской революции, когда бешенство нации уничтожить прежде бывшее распространилось даже до календаря и деления круга, но сия новизна и в самой Франции давно уже оставлена". Рукопись осталась не напечатанною и приложенною к делу попечительской канцелярии. Она была найдена Н.П. Загоскиным в 1904 г. во время его работы над историею Казанского университета и издана в 1910 г. Казанским физико-математическим обществом. Эта рукопись представляет большой интерес для истории развития геометрических идей Лобачевского. Но многие из замечаний Фусса нельзя не признать справедливыми, и Лобачевский, сознавая это, не поднимал уже позже вопроса о напечатании "Геометрии".

Не менее печальна была судьба и того курса алгебры, который Лобачевский представил факультету 16 августа 1824 г. Факультет поручил рассмотреть ее проф. Никольскому, который рассматривал ее б течение года, и в сентябре 1825 г, представил о ней благоприятный отзыв. "Хотя по объему, - пишет Никольский, - рукопись содержит 96 четвертин мелкого письма, но г. автор в сем небольшом пространстве поместил все нужные статьи и обработал их своим способом с такою точностью и всеобщностью, что трудно сказать, что бы еще к ним прибавить следовало". "А потому, - заключает Никольский, - учебник с большою пользою может быть введен в употребление в гимназиях". Отделение согласилось с отзывом Никольского, Совет согласился с мнением Отделения и постановил ходатайствовать перед попечителем о напечатании этой книги на казенный счет и о введении ее в гимназиях. Но прошел год, и постановление не было исполнено. Тогда Лобачевский подал в Совет просьбу, в которой, излагая дело по представлению его сочинения, прибавляет, что рукопись осталась не отосланною (к попечителю). "Сожалея о напрасном труде, который я предпринял по требованию начальства, прошу покорнейше возвратить мне сочинение, если встретилось затруднение в исполнении постановления Совета".

Рукопись учебника алгебры для гимназий также сохранилась и находится в "Bibliotheca Lobatchevskiana" (находится в геометрическом кабинете Казанского университета и отчасти в библиотеке университета) Казанского физико-математического общества. Дополненная Лобачевским, она послужила ему, для составления первой части алгебры, которую он издал в 1634 г., но которая предназначалась уже не как учебник для гимназий, но как руководство для учителей и учебная книга для слушателей (университетов).

Рядом с ученою и педагогическою деятельностью шла и административная деятельность Лобачевского. По отъезде Бартельса в Дерпт 19 ноября 1820 г. он был избран деканом факультета и с характерною для него добросовестностью отнесся к исполнению этой обязанности. Магницкий, как умный человек, не мог не оценить трудолюбие и исполнительность Лобачевского, и Лобачевскому пришлось взять на себя ряд новых обременительных обязанностей.

Прежде всего, зная интерес Лобачевского к библиотеке, Магницкий привлек его к делу упорядочения библиотеки Казанского университета. Эта библиотека образовалась из нескольких замечательных собраний. В нее вошла, с одной стороны, библиотека Потемкина, раньше предназначавшаяся для университета в Екатеринославе, городе, который, по мысли фаворита Екатерины, должен был стать столицею Новороссии и затмить своими размерами и великолепием все русские города; в состав этой библиотеки входили, между прочим, книги, принадлежавшие ученому греку, митрополиту Евгению Булгарину. С другой стороны, в библиотеку университета вошла частная библиотека одного из наиболее выдающихся казанских; людей второй половины XVI в. В.И. Полянского. Полянский, в юности поклонник Вольтера, который в свою очередь с большею симпатиею писал о нем Екатерине, позже стал масоном, а под конец впал в мистический пиэтизм. Свою богатую библиотеку он пожертвовал в 1798 г. Казанской гимназии, и при основании университета библиотека перешла в университет. В библиотеку университета вошли и другие собрания книг, так что в начале 1819 г. она уже числила 17129 заглавий,

В своем отчете о ревизии университета Магницкий назвал библиотеку довольно обширным, но неустроенным, весьма недостаточным и случайным собранием книг. Сделавшись попечителем, "для окончательного приведения в порядок библиотеки он поручил - предложением от 16 декабря 1819 г. - директору университета Владимирскому образовать под главным его надзором особый комитет из профессоров Вердерамо и Лобачевского. Комитет должен был: а) проверить описи книгам, рукописям, эстампам и пр., 6} отделить дубликаты, буде таковые окажутся, в) отобрать книги "противные нравственности или вообще не согласные с началами доброго воспитания", г) все остальные книги разделить по факультетам, в пределах факультетов - по родам наук, в пределах этих последних - по алфавиту, д) составить два экземпляра каталога,, один для самой библиотеки, второй для него, попечителя. Существование этого комитета было весьма непродолжительно: в конце января 1820 г. Вердерамо уволился из университета, и Лобачевскому пришлось единолично изображать целый комитет. Познакомившись с запущенным состоянием библиотеки, Лобачевский счел себя вынужденным, подать новому директору университета 11 июня 1821г. донесение. В этом донесении Лобачевский пишет, что проверка наличности библиотеки по документам представляет задачу почти невыполнимую, тем более, что "сдачи и приема библиотеки в надлежащем виде никогда не было, каталоги никем не подписывались и, чтобы доказать их справедливость, потребуется, может быть, далеко восходить ко временам заведывания библиотекою Казанской гимназии и разрывать архив, скопленный в течение двадцати лет. Занятия свои по библиотеке Лобачевский начал с ее приема от исправлявшего должность библиотекаря профессора Кондырева, но прием произвести не удалось, в чем отвечает, - пишет Лобачевский, -г. Кондырев, который, конечно, имел достаточные причины предпочесть другие обязанности, обязанности сдавать библиотеку; но что я его понуждал к продолжению сдачи, это, конечно, не откажется подтвердить и сам", - добавляет Лобачевский. Так же неуспешно окончилось предположение Лобачевского относительно составления систематического каталога; за неимением писцов неоконченною осталась и начатая уже переписка каталогов. Ко всему этому присоединились препирательства между Лобачевским и Кондыревым из-за вопроса, сдана библиотека или нет. Лобачевский утверждал, что он "официально законным порядком ее от Кондырева не принимал". Новое донесение его по этому поводу кончалось просьбой - "снять с него возложенное поручение, тем более что обманутый надеждою привести библиотеку в новый порядок, я не могу более противиться любви к тем занятиям, к которым меня пристрастила особенная наклонность". Желание Лобачевского было исполнено; за отказом Кондырева был выбран новый библиотекарь (проф. Фукс), избран был особый библиотечный комитет, в который Лобачевский уже не вошел. Но через год, в августе 1825 г., Магницкий нашел библиотеку в том же хаотическом состоянии, и снова пришлось обратиться к Лобачевскому. 8 октября 1825 г. он принимает на себя звание исправляющего должность библиотекаря, утверждается в звании библиотекаря в феврале 1826 г., уже после падения Магницкого, и несет должность библиотекаря почти десять лет вплоть до весны 1835 г., с июля 1827 г. даже совмещая ее с трудною и ответственною должностью ректора. Он с любовью и энергиею относился к библиотеке во все время своего управления ею.

Еще более тягостна и полна неприятностями была другая обязанность, возложенная Магницким на Лобачевского, но и к ней отнесся Лобачевский с такого же энергиею и с таким же умением. Примирившись с мыслью о том, что Казанский университет не будет уничтожен, Магницкий принялся не только "обновлять", но и обстраивать его. При Магницком Казанский университет приобрел тот передний фасад своих главных, расположенных по линии Воскресенской улицы зданий, который в неизменном виде сохранился и до настоящих дней. По инициативе попечителя было решено в 1821 г. ассигновать из суммы Государственного казначейства большую для того времени сумму в 631 136 р., с распределением ее на шесть лет. Из ассигнований суммы было израсходовано на постройку до 1833 г. 295 348 р.

Началась строительная эпоха 1822- 1826 гг., и с самого начала до конца на Лобачевского, несомненно, пала главная часть работы. Для наблюдения за постройками 30 января 1822 г. был учрежден строительный комитет из трех членов: председателя - ректора Г.Б. Никольского и профессоров Лобачевского и Тимвянского. Как ценил Магницкий участие Лобачевского в этом деле, видно из того, что когда в августе 1822 г. возник вопрос об удобстве совмещения звания члена строительного комитета с должностью декана, то Магницкий дал знать правлению университета, что "профессор Лобачевский весьма полезен может быть в строительном комитете, и я бы желал, чтобы он остался навсегда членом оного". Пожелание Магницкого оказалось пророческим.

Лобачевский оставался председателем строительного комитете с 16 февраля 1825 г., когда он был назначен Магницким на эту должность, почти до конца своей университетской деятельности, и по справедливости, может быть, его называли "великим строителем" Казанского университета. Как относился Лобачевский к взятому на себя делу, видно и из того, что он принялся специально изучать архитектуру, и из тех столкновений, которые ему пришлось иметь по должности председателя. На нем же и на профессоре Никольском, как на математиках, лежала обязанность составления цифровых отчетов. До нас дошел "сочиненный" Лобачевским "отчет строительного комитета за 1824 год о приходе, расходе и остатке денег и материалов". Особенно тяжело приходилось Лобачевскому после принятия им на себя обязанностей председателя строительного комитета. Летом 1826 г„ он жаловался на крайнее стеснение свое, временем, так как спешно занят срочными работами по отчетности, в которых ему не помогают остальные члены строительного комитета; в том же году Лобачевский просил освободить его от всяких строительных поручений, не связанных непосредственно с его обязанностями по университету. В заботах по благоустройству главного университетского корпуса Лобачевскому приходилось доходить до мелочей. Так, в 1825 г. он усиленно был занят проектом барельефа, который должен был украсить собою аттик главного университетского портала. С целью художественной разработки проекта такого барельефа Лобачевский передал архитектору Пятницкому "медаль, какая раздается студентам" Казанского университета в награждение" и еще физические и астрономические книги, чтобы тот мог "заимствовать отсюда мысль для барельефа". Затруднению положен был конец Магницким, отклонившим мысль о проектированном украшении университетского портала. Но особенно тяжелый и ответственный характер приобретали председательские обязанности Лобачевского ввиду тех хищнических инстинктов, которые проявлялись у лиц, прикосновенных к университетскому строительству. Уже в марте 1825 г., вскоре по назначении своем председателем строительного комитета, Лобачевский официально доносил, что им "найдены многие недостатки по делам комитета в постановлениях и другие отступления, почему, пока дела сии не будут приведены в должный порядок, а приход и расход - в известность, нельзя приступить к составлению отчета и что сверх того при делах комитета не находится никаких чертежей, от чего он находит затруднение в распоряжениях по строению в сем году"; обнаружилась запутанность в счетах по строительным суммам и материалам, задержки в выдаче подрядчикам и рабочим денег и т.п. неправильности, невольно наводившие на мысль о злоупотреблениях. Не исполнилось и двух месяцев председательства Лобачевского в строительном комитете, как им объявлена была война члену комитета Калашникову, фавориту и доверенному лицу самого попечителя, осенью 1823 года назначенному Магницким на эту должность с жалованием в 2 1/2 тысячи рублей в год. Ревизия, назначенная после падения Магницкого, выяснила в 1826 г, все злоупотребления Калашникова, и Лобачевский со свойственной ему проницательностью тотчас же после вступления в должность председателя увидал в попечительском ставленнике хищника, желающего "погреть руки" у казенного сундука. Отношения между председателем комитета и его членом особенно обострились в апреле 1825 г. и дошли до открытого столкновения, в котором Лобачевский горячо и резко обличил Калашникова. В этом столкновение победа осталась на стороне Лобачевского: осенью того же года Калашников был назначен Магницким на должность директора училищ Симбирской губернии, так и не сдав отчетности по своей университетской строительной деятельности.