Н.И. Лобачевский и история признания его геометрии в России

Коши - человек не горячего сердца, но холодного разума: его вера не была согрета любовью к людям, она была слишком рассудочна. Однако Коши был человеком долга, и в отношении Остроградского он поступил так, как ему велел долг христианина, долг члена Общества св. Винсента - он выкупил нищего из тюрьмы. Остроградский не совершил никакого преступления или проступка, его вина была только в том, что он беден. Именно Коши содействовал Остроградскому в получении места преподавателя в колледже Генриха V в 1826/27 учебном году. Это позволило молодому ученому несколько поправить свое финансовое положение. Педагогическая работа Остроградского в колледже была отмечена весьма одобрительным отзывом.

Семь лет интенсивных занятий математикой в Париже не прошли даром, Остроградский возвращался в Россию сложившимся ученым. Он был молод, знал себе цену и был полон честолюбивых планов. В 1828 г. молодой человек отправился покорять Петербург, но торжественный въезд в столицу Российской империи явно не удался. Он прибыл из Франкфурта не в экипаже, как подобало дворянину, а пешком, да еще в столь оборванном виде, что не мог не обратить на себя внимания окружающих. Поэт Н.М. Языков писал из Дерпта своим родственникам:

Дней пять тому назад явился ко мне неизвестный русский пешеход от Франкфурта - ему мы тоже помогли: вымыли, обули, одели, покормили и доставили средства кормиться и дорогой до Петербурга. Ему прозвание - Остроградский; он пришел в Дерпт почти голым: возле Франкфурта его обокрали, а он ехал из Парижа... к брату в Петербург".

Странный пешеход, прибывший из революционной Франции летом 1828 г., обратил на себя внимание и вызвал подозрения в неблагонадежности у полковника лейб-гвардии Московского полка Бутовского, доложившего о нем начальнику Главного штаба графу И.И. Дибичу. В результате, за молодым геометром на непродолжительное время был установлен тайный надзор.

В Петербурге Остроградский сначала остановился у своего брата Осипа, служащего канцелярии Морского ведомства. Ко времени своего возвращения в Россию Михаил Васильевич не имел никакого аттестата о высшем образовании. Чтобы устроиться на службу, он просил отца выслать ему патент на чин коллежского регистратора, выданный ему ранее Полтавской почтовой конторой. Уже 17 декабря 1828 г. по рекомендации Э.Д. Коллинса, Н.Фусса и В.К. Вишневского (астроном, профессор Петербургского университета, академик).

Михаил Васильевич был избран адъюнктом Петербургской академии наук. Перед молодым человеком распахнулись двери лучших домов Петербурга. Остроградскому было что рассказать о своей жизни в Париже, о знакомствах со знаменитыми французскими математиками, о собственных научных результатах. Но что он мог сказать о том, как попал в долговую тюрьму? Какую реакцию в светских салонах могли вызвать сетования на свою бедность? Разве что брезгливое сочувствие. Этого Остроградский допустить не мог. А вот к повествованиям о кутежах во французской столице у нас во все времена отношение было особым. Достаточно было только намекнуть на нечто эдакое, и светские красавицы начинали смотреть с нескрываемым любопытством. Ведь о жизни Остроградского в Париже известно только то, что он рассказывал сам (деликатный Буняковский не считал темой для обсуждения личную жизнь кого бы то ни было). Отсюда, по-видимому, и берут начало все повествования об его разгульных кутежах в Париже. Неизвестен ни один документ, который хотя бы косвенно подтверждал их.

Возможно, благодаря искаженным пересказам фрагментов книги, подготовленной П.И. Трипольским пошло мнение, что Остроградский говорил обычно по-украински и только в исключительных случаях по-русски. В своем имении в Малороссии, с родственниками и земляками - разумеется по-украински, было бы странно, если бы это было не так. Остроградский любил родной язык, родную литературу, хорошо знал и высоко ценил Т.Г. Шевченко, почти все произведения которого читал наизусть. Однако письма на Украину отцу Остроградский писал по-русски, и в Петербурге Остроградский говорил также по-русски, хотя и с изрядным украинским акцентом, который сохранялся всю его жизнь. Филологи хорошо знают, что встречаются люди, которые почти не усваивают норм произношения другого диалекта или иностранного языка, поскольку не слышат разницы между тем, как говорят они, и как говорит носитель языка.

В гимназии Остроградский не успевал по иностранным (французскому и немецкому) языкам и латыни. Семь лет жизни в Париже не могли не дать результата. Писал по-французски он хорошо, а говорил хоть и свободно, но, скоре всего, с таким же акцентом, как и по-русски. Сын Остроградского Виктор в своих воспоминаниях описал один забавный случай. После возвращения из Парижа математик встретил свою старенькую тетушку, которая, услышав его неизменный малороссийский акцент, с досадой заметила: "Ах, Миша, Миша... и чему ты научился в Париже. Ты даже по-русски хорошо не выучился как следует говорить".

В 1830 г. Остроградский получил звание экстраординарного академика, а через год - ординарного по прикладной математике, а в 1855 г., после кончины академика П.Н. Фусса, он занял кафедру ординарного академика по чистой математике. Интенсивную научную работу ученый сочетал с обширной педагогической деятельностью.

Несмотря на то, что во многих мемуарах и юбилейных сборниках высших учебных заведений немало сказано об Остроградском, к сожалению, авторов больше всего привлекали чудачества и розыгрыши великого геометра, а хоть сколь-нибудь серьезный анализ его педагогической работы, его манеры преподавания практически так и не был сделан. Поэтому сейчас мы можем судить об Остроградском как педагоге, во-первых, по результатам его труда, которые весьма впечатляют; во-вторых, по написанной им совместно с А.Блумом книге "Размышления о преподавании"; и, в-третьих, по сохранившимся небольшим фрагментам воспоминаний его учеников, коллег и близких.

Остроградский - личность весьма неординарная, и неудивительно, что в мемуарной литературе подчас можно обнаружить прямо противоположные мнения о чертах характера великого геометра, различные оценки его деятельности на ниве педагогики. Отчасти это объясняется и тем, что работал он очень неравномерно: то вообще ничего не делал, то просиживал в своем рабочем кабинете дни и ночи напролет. В такой период он мог не приходить и на собственные лекции.

На способных воспитанников, обладавших острым и пытливым умом, Остроградский обращал особое внимание, в них он старался развить склонность к самостоятельным занятиям наукой. Результат этой деятельности был ошеломляющим: в довольно короткий промежуток времени Остроградскому удалось подготовить целую плеяду молодых исследователей в различных областях знания, среди которых математики и механики Е.И. Бейер (1819-1899), Ф.Ф. Веселаго (1817-1895), И.А. Вышнеградский (1831-1895), Г.Е. Паукер (1812-1873), А.Н. Тихомандрицкий (1810-1888) и многие другие. Это отмечали и высоко ценили все его современники: "Заслуга Остроградского была велика, он принес весьма большую пользу: из его школы вышло несколько замечательных математиков, образовавших, если так можно выразиться, первый кадр преподавателей для наших учебных заведений". Причину преподавательского успеха Остроградского его ученик Н.П. Петров (создатель гидродинамической теории смазки, почетный член Петербургской АН.) видел в следующем:

Он был выдающийся ученый и вместе с тем обладал удивительным даром мастерского изложения в самой увлекательной и живой форме не только отвлеченных, но, казалось бы, даже сухих математических понятий. Это мастерство и помогало ему подготовлять многих отличных преподавателей математики".

Лекции Михаила Васильевича оставляли неизгладимое впечатление на всех воспитанников вне зависимости от их математических способностей. Он использовал широкий арсенал средств для того, чтобы вызвать у своих слушателей заинтересованность и любовь к математике как к учебному предмету и науке. Приведем несколько отрывков из их воспоминаний.

В.А. Панаев (инженер путей сообщения, строитель Грушевской и Курско-Киевской железной дороги, ученик Остроградского по Институту корпуса инженеров путей сообщения.) в своих воспоминаниях отмечал:

"Все серьезно занимавшиеся молодые люди ждали всегда лекции Остроградского с лихорадочным нетерпением, как манны небесной. Слушать его лекции было истинным наслаждением, точно он читал нам высокопоэтическое произведение... Он был не только великий математик, но, если можно так выразиться, и философ геометр, умевший поднимать дух слушателя. Ясность и краткость его изложений были поразительны, он не мучил выкладками, а постоянно держал мысли слушателя в напряженном состоянии относительно сущности вопроса".

Н.П. Петров писал:

Теперь я часто вспоминаю те счастливые часы, когда благодаря его мастерскому изложению какая-то магическая сила неизгладимыми чертами вписывала в моем уме новые знания, всегда представляя и красоту, и силу знания в таких формах, которые внушали нам веру в могущество знания. Как все могущественное обладает притягательной силой, так и наука действовала на нас притягательно, побуждая изучать ее глубже и служить ей, не ожидая другой награды, кроме сознания высокой чести быть ее слугой. Вот такие благие для меня последствия проистекали из того, что я имел счастье быть учеником Остроградского".

Окруженные такой плеядой, среди которой блистали такие два солнца, как гениальный Остроградский и талантливейший, с беспримерною эрудициею, знаменитый Буняковский, можно ли было не питать самого глубокого уважения к тогдашнему нашему учебному персоналу и не относиться серьезно к своему учению?..".

Читал он с большой горячностью; писал огромными буквами и потому быстро наполнял доску и затем бросался к большому столу, покрытому черной клеенкой, продолжал писать на ней и, подняв ее, показывал написанное слушателям. При его горячем чтении он скоро уставал, садился на несколько минут отдохнуть и много пил воды.

В тот год, когда мне пришлось слушать его, он читал с редким увлечением, вероятно, потому, что в нашем классе, состоявшем из 100 человек, было, по крайней мере, человек 15, которые не только могли понимать его, но и оценить то богатство, которым он делился с нами".

Лекции Остроградского существенно зависели от состояния его духа. Иногда он читал целую лекцию по механике или высшей математике, не прибегая к доске, если даже приходилось выводить сложные формулы. Такие лекции могли нравиться только слушателям, имевшим очень хорошую математическую подготовку. Наиболее способных слушателей Остроградский выделял и всегда старался поощрять. Таковых он называл "геометрами" и иногда давал им имена великих философов и математиков: Декарта, Пифагора, Лейбница, Ньютона и т.п. Сабинин, учившийся в Главном педагогическом институте, вспоминал, что любой ученик, которому посчастливилось попасть в число "геометров", мог всегда приходить к ученому на квартиру, свободно пользоваться его библиотекой и получать от него необходимые консультации.

Остроградский любил, чтобы к нему собирались в дом способнейшие его ученики, и в беседах с ним о вопросах науки они черпали многое для своего развития".

Именно "геометрам" он поручал переписывать свои рукописи для представления их в Академию наук или другие учреждения, так как никто другой кроме его учеников не в состоянии был разобрать его каракули. Почерк его был настолько неразборчив, что даже его брат Осип, получая от него письма, не трудился даже распечатать конверт, поскольку прочитать их ему все равно не удавалось.

Когда написанное Остроградским приводило в растерянность кого-либо, добродушный здоровяк отшучивался, переходя на малороссийский, чтобы подчеркнуть комизм ситуации, - что поделаешь: "Вси маленьки люды пышуть погано".

Остроградский был так загружен работой, что у него не хватало времени подготовить свои лекции к опубликованию. Н.Д. Брашман писал об Остроградском:

"...все его сочинения носят отпечаток остроумия и оригинальности, все они прибавляют много нового к науке, и поэтому нет сомнения, что если бы он писал на русском языке, математическая наша литература занимала бы уже почетное место между другими в Европе; но все его сочинения написаны для ученого мира на французском языке. Желательно, чтобы геометр оставил нам памятник русский, достойный его редких дарований".

Демидовский комитет нашел возможность отчасти исправить положение: в 1838 г. ученики Остроградского молодые офицеры С.А. Бурачек (генерал-лейтенант, видный инженер-кораблестроитель, писатель) и С.И. Зеленый (адмирал, директор гидрографического департамента, автор популярных книг по астрономии) получили премию за издание на русском языке "Лекций алгебраического и трансцендентного анализа", курса, прочитанного в 1836/37 гг. в Морском кадетском корпусе. Ученый не имел возможности просмотреть рукопись из-за спешки с изданием, кроме того, составители внесли в его лекции свои дополнения и изменения, в результате чего текст содержал некоторые погрешности.

Бурачек и Зеленый писали: "Нет сомнения, что те же лекции были бы несравненно превосходнее, если бы М.В. Остроградский сам их написал... но этого никогда мы не дождемся... он готовит для нас монументальное произведение - аналитическую механику, доведенную им до высокой степени общности и простоты...". Тем не менее эта книга довольно долго служила основным руководством по алгебре.

Остроградский обладал удивительной широтой души. Он никогда не требовал благодарности от тех, кому помогал, и навсегда сохранял расположение к тем, кто однажды приобрел его привязанность своими научными результатами, не обращая внимания ни на какие недоразумения, которые могли между ними возникнуть впоследствии. Он всегда очень тепло отзывался о своих "геометрах" и высоко их ценил.

Если самых лучших учеников Остроградский называл "геометрами", таковых было очень немного, то к остальным обращался по-разному, чаще всего в зависимости от учебного заведения: в Главном инженерном училище гусары и "уланы", в Главном педагогическом институте - "землемеры", в Артиллерийском училище - "конная артиллерия", на которую он вообще не обращал никакого внимания и страшно капризничал. Иногда, чтобы дать передышку себе и слушателям, Остроградский предлагал воспитанникам рассказать на лекции анекдот и ставил за него отметку. Для "конной артиллерии" это был реальный шанс заработать положительный балл по математике, которым она старались воспользоваться. Но здесь нужно было проявить осторожность, поскольку в случае, если анекдот, по мнению великого геометра, оказывался недостаточно хорош, незадачливый рассказчик мог получить низший балл 0 - навсегда, и тогда справиться с Остроградским было почти невозможно. А если учесть, что Михаил Васильевич преподавал или наблюдал за преподаванием математики почти во всех учебных заведениях Петербурга, среди которых: Морской кадетской корпус, Институт корпуса инженеров путей сообщения, Главный педагогический институт, Строительное училище, Николаевское инженерное училище, Михайловское инженерное училище (М.В. Остроградский преподавал во всех высших военно-учебных заведениях Санкт-Петербурга) и др., то куда было деться бедному "конному артиллеристу", получившему 0 навсегда? Разве что податься к В.Я. Буняковскому в университет. Да, ведь в то время университет не был столь престижным учебным заведением. Вообще Михаил Васильевич невероятно чудачил, и все до такой степени привыкли к этим чудачествам, что смотрели на них как на нечто абсолютно необходимое. И ни одному преподавателю не прощалось то, что прощалось Остроградскому, столь велик был его авторитет.

Во время экзаменов одна внешность Остроградского, его колоссальная фигура с одним незрячим глазом, приводила в ужас слабых воспитанников: они разбегались, спасались от него в лазарете, притворяясь больными и откладывая экзамен до лучших времен. Самым тяжелым для них было то, что это был экзамен прежде всего на сообразительность и уровень усвоения материала. Вопросам, в которых решающую роль могла играть память, Остроградский не придавал большого значения, поэтому бездумное заучивание материала наизусть не давало результата. Однако с возрастом, если мы не становимся добрее, то становимся ленивее. И к концу жизни Остроградский если и оставался "грозой", то уже скорее для своих коллег - преподавателей, к воспитанникам на экзаменах он относился более чем снисходительно.

Справедливости ради надо отметить, что не все отзывы о деятельности Михаила Васильевича были исключительно положительны. В "Историческом очерке образования и развития Артиллерийского училища", где также несколько страниц посвящены ученому, наряду с явными успехами его метода преподавания, позволившего подготовить определенное число высококлассных специалистов, отмечается следующее:

М.В. Остроградский, будучи математиком, выходящим далеко из рода обыкновенных, был вместе с тем преподавателем не из самых исправных; случалось, что целые лекции он проводил в разговорах с учениками о предметах, не относящихся до математики, и здесь нередко обнаруживался врожденный ему юмор весьма характеристическими чертами. Остроградский особенно любил толковать о военной истории и тактике. Остроградский в молодости мечтал о военной карьере. Родители поначалу хотели определить его в один из гвардейских полков, но по дороге в Петербург отец по совету родственников оставил его в Харькове для подготовки к поступлению в Харьковский университет. Это и определило его дальнейшую судьбу, однако он на всю жизнь сохранил любовь к военному делу, одним из его самых любимых занятий было изучение военных кампаний, разбор ошибок полководцев, составление своих планов сражений.

Цезарь и Наполеон, по-видимому, занимали его более, чем Лейбниц и Эйлер, но несмотря на это воинственное направление, Остроградский не отличался личной храбростью и приход в класс не только инспектора, но даже заведующих обучающимися в офицерских классах приводил его в замешательство и заставлял поспешно приниматься за мел и губку и оставлять в сторону вопросы тактические.

Вероятно, проявлением особого уважения к полководцу следует считать историю, происшедшую с Цезарем Антоновичем Кюи, будущим профессором фортификации и композитором. Остроградский на экзамене поставил ему высший балл, так прокомментировав эту оценку: "Душенька! Благодарите Вашего папеньку, что он назвал вас Цезарем, а не то не получили бы 12 баллов". Но справедливости ради следует отметить, что такими "везунчиками" оказывались все-таки способные ученики. Чрезмерно гордых своими успехами воспитанников Остроградский такими шутками пытался привести в чувства.

Курс он редко оканчивал, расширяя программу не соответственно времени, назначенному для преподавания; не любил, чтобы ученики обращались к нему за пояснениями, а в оценке знаний был несправедлив и до чудачества оригинален. На лекциях он обращался только к некоторым избранникам, которых он называл геометрами, а остальную часть учеников называл землемерами. Выбор геометров не всегда обусловливался действительными способностями и знаниями, а часто причудами и впечатлениям физиономическим. При такой оригинальности нашего великого математика успехи могли оказывать некоторые ученики, сведения же большинства были ниже тех, которые приобретались у преподавателей старого времени, излагавших свой предмет так, что ученику мало приходилось работать собственным мышлением".

Это был учитель учителей, но не воспитатель юношества. Он отмечал сильные способности к математике, поощрял их и умел развивать; но общий уровень математических познаний в целом классе был при нем все-таки не очень высок.

Снижение общего уровня знаний, если и имело место в отдельных учебных заведениях, то отмечалось на первых порах. Позднее, когда высшие учебные заведения пополнились молодыми преподавателями, ситуация изменилась. То, что Остроградский не занимался основной массой воспитанников, отнюдь не означает, что они совсем не изучали математику. "Конной артиллерией" приходилось заниматься преподавателям, работавшим вместе с Остроградским. В юбилейных изданиях высших учебных заведений и в мемуарах их воспитанников упоминаются имена не только академиков Остроградского и Буняковского, но и тех, кто оставался в тени своих именитых коллег, ведь именно на их плечи ложилась основная преподавательская нагрузка. Известной личностью в Главном инженерном училище, например, был Лука Лукич Герман, который 35 лет преподавал геометрию в стенах этого учебного заведения. Он не делал никаких различий между учениками, терпеливо пытался обучить всех. При этом он искренне любил свою работу, любил и понимал молодежь, и воспитанники сохраняли теплые чувства к этому человеку всю свою жизнь. Когда Лука Лукич скончался, на его похороны собралось множество его учеников - от седовласых генералов до совсем юных воспитанников училища. И в знак особого уважения к своему учителю, они, сняв головные уборы, несли гроб с телом усопшего до самого кладбища на руках. А затем организовали добровольную подписку на сооружение памятника на его могиле.

Еще одним мифом об Остроградском можно считать рассказы о неустрашимости или, наоборот, пугливости великого геометра. Говорили, что он ужасно боялся военных генералов. И стоило только кому-либо из воспитанников пригрозить, что он пожалуется генералу такому-то (или директору, или инспектору), как геометр оставлял грозный тон, и примиряюще говорил: "Ну, ну, будет уже, будет", и старался мирно уладить дело. Несмотря на авторитет ученого, при такой постановке преподавания на него не могли не жаловаться. Конечно, в николаевское время находились бравые служаки, которые и Остроградского могли поставить на место. Однако авторитет ученого среди военных чинов и руководства военных и гражданских высших учебных заведений был столь велик, что изменить твердо принятое им решение было невозможно. Однако Михаил Васильевич легко признавал свои ошибки, если случалось, что он неправ.

Остроградский пользовался особым расположением императора и великих князей. Николай был заботливым отцом, он внимательно относился к подбору учителей и воспитателей для своих детей, которые получали домашнее образование. Среди их педагогов были и академики Петербургской академии наук, и профессора высших учебных заведений, и видные государственные деятели, среди которых - акад. Б.С. Якоби, В.А. Жуковский, проф. К.Д. Кавелин, проф. П.А. Плетнев и др. Математику цесаревичу и великим князьям преподавали академики Эдуард Давыдович Коллинс (1791-1840), правнук Л.Эйлера по материнской линии, а затем - Михаил Васильевич Остроградский.

Остроградский произвел неизгладимое впечатление и на своих августейших учеников, рассказы о великом геометре в монаршей семье передавались из поколения в поколение. Когда в марте 1901 г. президент Академии наук великий князь Константин Константинович приехал в Полтаву, председатель Полтавского кружка любителей физико-математических наук В.С. Мачуговский обратился к нему с предложением отметить столетие со дня рождения М.В. Остроградского на его родине. Великий князь сразу поддержал это предложение, заметив: "Да, знаменитый Остроградский был учителем и моего отца". Михаил Васильевич также не забывал о своих воспитанниках, курс геометрии для военно-учебных заведений он посвятил своему ученику - императору Александру I.

Хорошие знания математики великих князей и цесаревича сыграли положительную роль в становлении отечественной математической школы. Однако иногда случались довольно забавные истории. Например, сын ученого Виктор вспоминал об одном случае, имевшем место на показательном экзамене по интегральному исчислению в одном из военных учебных заведений, за преподаванием математики в котором наблюдал Остроградский. На экзамене присутствовал Александр I, военный министр, министр народного просвещения, директора кадетских корпусов. В какой-то момент к доске вызвали кадета, который не был готов к экзамену. Но юноша не растерялся, и, к ужасу собравшихся, стал бойко писать на доске математические формулы и абсолютно бестолково сыпать математическими терминами. Все, что он говорил, было сущим вздором. К счастью, император практически не слышал ответа, поскольку его занял разговором начальник высших учебных заведений генерал-адъютант Я.И. Ростовцев. Остроградский был готов провалиться сквозь землю, он не прерывал юного наглеца, чтобы не привлекать внимания государя. Малейшая реплика со стороны Михаила Васильевича, и разговор сразу был бы прерван, поскольку император трепетно относился к своему учителю. Благодаря Остроградскому, Александр I очень неплохо знал математику. Если бы он прислушался к ответу, то немедленно бы принял меры по наведению порядка, и последствия могли бы быть самыми плачевными. Все напряженно ждали финала, и, наконец, кадет замолчал и стер с доски бредовые формулы. Александр I повернул голову в его сторону: он слышал, что молодой человек бойко говорил, и Остроградский не сделал ему ни одного замечания - значит все хорошо, и государь предложил поставить ему высший балл. Счастливчик выпорхнул из аудитории.

Остроградский не мог досидеть до конца экзамена. Он тихо вышел в коридор и попросил позвать только что экзаменовавшегося кадета. Увидев его, Остроградский сказал: "Ну, душенька, вы будете, может быть, хорошим офицером, а на войне у вас будет особенность, вас нельзя будет ранить в лоб, потому что он у вас медный".

Прежде чем пригласить Остроградского в качестве преподавателя математики, Николай хотел убедиться в том, что он может достаточно доходчиво объяснять материал детям. Император был много наслышан о научных заслугах Михаила Васильевича, но выдающийся ученый не всегда оказывается столь же выдающимся преподавателем. Николай Павлович решил прийти на лекцию Остроградского без предупреждения (поскольку он не любил никаких показных мероприятий, которые в действительности не дают правильного представления о деле) и послушать, как великий геометр ведет занятие. Император появился в Николаевском училище, когда его никто не ждал, тихо вошел в аудиторию и сел сзади, чтобы не привлекать внимание воспитанников и не нарушать ход занятия. Остроградский читал лекции довольно неровно, и в тот день, вероятно, был не в духе. Лектор заметил появление еще одного слушателя и, растерявшись, стал так мямлить и заикаться, что Николай Павлович вынужден был быстро уйти, чтобы не смущать его.

Николай всегда был очень любезен с Остроградским, живо интересовался его делами: научными и особенно в области реформирования математического образования. Николай покровительствовал математическому образованию. В его царствование математика наряду с классическими языками была признана приоритетным предметом в системе образования. На математику стали смотреть как на средство для "изощрения умственных способностей" и развития интеллектуальной культуры юношества.

Особенно благоволили Остроградскому великий князь Михаил Павлович и его супруга, которые нередко приглашали математика к себе на обед и в обычные дни.

В обществе Остроградский был весел, находчив и любезен, в молодости лихо танцевал. Став почтенным академиком, он снискал особую благосклонность петербургских дам, особенно имевших дочерей на выданьи. Если на бал одновременно с великим геометром приглашали его слушателей воспитанников военных училищ или офицеров, то знали - вечер удастся. Остроградский и в обществе не оставлял в покое своих питомцев. Если во время танцев кого-либо из дам не приглашали, то он заставлял с ними танцевать своих учеников, при этом он придавал своей физиономии очень сердитый вид и угрожал: "А нэто, зарэжу на экзамени!" (Как отмечают современники, своих угроз Остроградский никогда не осуществлял. Однако одни из его воспитанников были рады выполнить любое его пожелание, а другие, зная непредсказуемость его поведения, - просто не рисковали ослушаться.) - веселью не было конца! За это Остроградскому прощали все: и его нелюбовь к чистым сапогам, и его подчас резковатые шуточки, и чиновничий животик, и многое другое, чего не мог не отметить острый женский взгляд. Дамы Остроградскго просто обожали. Пожалуй, явно не любила только одна, и надо же было такому случиться, что именно она была его женой...

В 1831 г. Остроградский втихомолку от родителей женился на курляндской дворянке Марии Васильевне фон Люцау, воспитаннице Купферов. Он познакомился с ней в доме академика А.Я. Купфера. Мария Васильевна была женщиной яркой и одаренной. Она хорошо музицировала, пела, писала стихи на немецком языке. Муж сочувствовал ее занятиям и всячески поощрял их. Остроградский и сам был хорошим знатоком литературы и большим любителем поэзии, знал наизусть много произведений русских, украинских и французских поэтов. Он не был сторонником ограничения круга деятельности женщины только домашними делами. Остроградский поддерживал Евдокию Голицыну в ее занятиях математикой. Он с похвалой отзывался о ее сочинении "Об анализе силы". Однако он не приветствовал стремления женщин к эмансипации. Он сердился на брата Андрея за то, что тот позволял своим дочерям зачитываться, например, Белинским. Ему не хотелось видеть женщину во всем подобной мужчине.

Женитьба на Марии Васильевне во многом определила в некотором смысле двойственное положение Остроградского в Академии наук. Суждения коллег по Академии наук об Остроградском были различны. Тонкий и деликатный В.Я. Буняковский высоко ценил своего коллегу по Физико-математическому отделению и поддерживал с ним дружеские отношения в течение всей жизни. Однако доброе отношение Буняковского разделяли далеко не все академики. Как известно, в Петербургской академии наук почти с момента ее организации существовали две "партии": немецкая, объединявшая всех иностранцев, и русская. Отношения между ними всегда были довольно напряженными. А.В. Никитенко так оценивал ситуацию:

Вражда к немцам сделалась у нас болезнью многих. Конечно, хорошо, и следует стоять за своих - но чем стоять? Делом, способностями, трудами и добросовестностью, а не одним криком, что мы, дескать, русские! Немцы первенствуют у нас во многих специальных случаях оттого, что они трудолюбивее, а главное - дружно стремятся к достижению общей цели. В этом залог их успеха. А мы, во-первых, стараемся делать все как-нибудь, по-"казенному", чтобы начальство было нами довольно и дало нам награду. Во-вторых, где трое или четверо собрались наших во имя какой-нибудь идеи или для общего дела, там непременно ожидайте, что на другой или на третий день они перессорятся да нагадят друг другу и разбредутся. Одно спасение во вмешательстве начальства... Конечно, между нашими есть много людей со способностями, но им не дана способность хорошо употреблять свои способности".

Славянин по происхождению, Остроградский был женат на немке. Таким образом, его воспринимали как своего как представители немецкой, так и русской партии Академии наук. Остроградский, не лишенный малороссийской хитрецы, постоянно использовал это обстоятельство с выгодой для себя, что и вызывало негодование некоторых коллег по Академии.

В дневниках академика по Отделению русского языка и словесности А.В. Никитенко мы можем прочитать такую запись от 6 апреля 1855 г.: "Остроградский с некоторых пор прикидывается ужасным русофилом, но в сущности это хитрый хохол, который втихомолку подсмеивается и над немцами, и над русскими, а любит деньги, ленность и комфорт". Безусловно, здесь следует сделать поправку на резкость суждений Александра Васильевича о коллегах по академическому цеху. Вряд ли Остроградского можно упрекнуть в ленности или пристрастию к особому комфорту.

Мы часто забываем, в каком положении оказалась Россия после опустошительной Отечественной войны 1812 года. Ее последствия сравнимы с последствиями второй мировой войны. Положение Академии наук было очень тяжелым. Академики не получали необходимого жалования для хоть сколь - нибудь сносного существования. Академик О.И.Сомов писал в своем "Очерке жизни и ученой деятельности М.В. Остроградского":

"Если бы Остроградский не был вынужден искать занятия вне Академии, будучи вполне обеспечен хорошим содержанием, то его математический талант был бы, без сомнения, плодотворнее. Несмотря, однако ж, на все это, Остроградский с честью совершил свою ученую карьеру и занял высокое место между современными математиками".

Но и в самой Академии Остроградскому приходилось много работать. Помимо исследовательской работы, отзывов на присланные в Академию статьи, выступлений на конференциях Академии наук с различными научными докладами (Согласно данным историко-математических исследований Остроградский прочел в Академии наук не менее 86 докладов и дал не менее 62 отзывов на научные работы), он участвовал в работе многочисленных комиссий Академии наук и различных ведомств (прежде всего Главного штаба и Морского ведомства): по изучению представленных в Академию первых вычислительных приборов (С.Корсакова, З.Слонимского, Куммера и др.), по разработке водопровода в Петербурге, по исследованию стрельбы "регулированными гранатами", по изучению применения электромагнитной силы к движению судов по способу акад. Б.С. Якоби, по астрономическому определению положения мест Российской империи и т.д., и т.п.

О материализме и атеизме Остроградского писали во многих статьях и монографиях, опубликованных в советское время. В период учебы в Харьковском университете Остроградский усвоил вульгарный материализм своего учителя - Тимофея Федоровича Осиповского, резкого критика философии Канта и Шеллинга, человека весьма безапелляционного в своих суждениях. Преподаватель философии Дудрович, из-за которого пострадал Остроградский в Харьковском университете, так охарактеризовал образ мыслей Осиповского:

Сей-то рассудок г. ректора является причиною, что ни один почти из обучающихся в Харьковском университете по части математики студентов, коих он глава, почитающий все за вздор и сумасшествие, что не подлежит его математическим выкладкам, не ходит ни на богопознание и христианское учение, ни на лекции по части философии...".

В статьях и книгах об Остроградском чаще всего приводили два эпизода. Первый из них, реже упоминаемый в литературе, таков. Однажды знакомый привез Остроградскому из паломнической поездки в Иерусалим кипарисовый крестик. Когда он вручил Остроградскому столь дорогой для всякого христианина подарок, тот равнодушно взял его и бросил в горящий камин со словами: "Мне это ни к чему", - чем нимало удивил своего товарища.

Кроме того, А.М. Бутлеров писал, что в одном разговоре с академиком В.Я. Буняковским Остроградский так определил свои взгляды: "Я был полным материалистом и атеистом, признавал только то, что мог осязать, вымерить и взвесить". Эту цитату нередко вспоминают, говоря о материализме Остроградского, однако никто не обращает внимания на то, что глагол в ней стоит в прошедшем времени. Материализм и атеизм Остроградского был в прошлом к моменту разговора.

В биографической литературе обошли вниманием странную перемену, которая произошла под конец жизни Остроградского. Мало того, что с возрастом он стал очень религиозным человеком, Михаил Васильевич не скрывал своей веры: он стал регулярно посещать храм, в его доме даже в небольшие праздники возжигались лампады у икон. Толчком к такой перемене послужила кончина матери - самого близкого по духу человека.

Остроградский прекрасно понимал, какую реакцию вызовет столь "неадекватное" поведение. Ему, человеку гордому, привыкшему к славе, всеобщему почитанию, было ясно, что его обращение к вере вызовет ехидный шепот за спиной: ведь среди ученой публики российской столицы было не принято верить в Бога. Светские пустословы не преминут посудачить о том, что он вероятно уже совсем сошел на нет как ученый и просто выжил из ума. Бутлеров отмечал в своих воспоминаниях, что именно так оно и было. Как нелегко было пережить этот суд посредственностей блестящему математику, находящемуся в прекрасной научной форме и полному творческих планов. Но Остроградский был непоколебим.

Чтобы не повернуть назад, надо было иметь определенную силу воли, решимость и крепкую веру. Достаточно вспомнить К.Гаусса, который побаивался криков биотийцев не только, когда речь заходила о результатах по неевклидовой геометрии, он остерегался и биотийцев духа. Гаусс достиг всего, о чем мечтал, стал "королем математиков". Однако именно тогда, когда он оказался на вершине славы, в душе воцарилась пустота. И он с сожалением говорил о том, что завидует простой торговке, сохранившей детскую веру в Бога, которую он потерял. Но для осторожного Гаусса, привыкшего оглядываться на то, как его воспринимает толпа, вырваться из пустоты собственного бытия было невозможно.

Остроградский, так блистательно выстроивший образ великого геометра, под конец жизни от этого образа отказался. Человеку, занимающемуся творческой работой подчас трудно допустить в свой мир Творца. Каждый хочет творить сам по себе пусть убогий, но свой собственный мир. Остроградский смог переступить через свою гордыню, что удавалось очень немногим.

В последние минуты жизни рядом с Михаилом Васильевичем находился священник Е.И. Исаченко. Спустя 40 лет ему же довелось служить Божественную литургию в Самсониевской церкви Петровского Полтавского кадетского корпуса в день празднования 100-летия со дня рождения великого ученого. Сохранились его воспоминания о последних днях жизни Остроградского. Кончина Михаила Васильевича была воистину христианской, он причастился, и последним движением слабеющей руки было крестное знамение.

Когда открываешь воспоминания современников об Остроградском, поражает та восторженность, восхищение и глубокая благодарность, с которыми люди уже преклонного возраста обращаются к памяти своего учителя. В отношении Остроградского к людям никогда не было фальши и лицемерия, а природный артистизм и простодушная хитреца, шитая белыми нитками, неизменно вызывали симпатию даже у тех, кто так и не смог постичь всей премудрости математики. Биография Михаила Васильевича заслуживает того, чтобы к ней обращались не только в период празднования очередного юбилея. Она лишний раз напоминает нам о том, как много зависит от научного и духовного уровня педагога. Исследуя причины ослабления интереса к математике нынешнего непростого времени, следует помнить опыт России николаевского периода, когда в очень сложных условиях были грамотно и четко проведены такие реформы образования, которые позволили создать богатую питательную среду для развития отечественной математической школы.

3). Отзывы на исследования Н.И. Лобачевского по неевклидовой геометрии

«Лобачевский при жизни не только не был оценен современниками, но считался чуть не жалкой посредственностью, претендующего на новое слово в науке. Это составило несчастье его жизни».

«Сын отечества», 4 ноября 1899 г

В России Лобачевский не видел оценки своих научных трудов. Очевидно, исследования Лобачевского находились за пределами понимания его современников. Одни игнорировали его, другие встречали его труды грубыми насмешками и даже бранью.

Геометрия Лобачевского включает в себя геометрию Евклида не как частный, а как особый случай. Изучение свойств пространств в общем виде составляет теперь неевклидову геометрию, или геометрию Лобачевского. Пространство Лобачевского есть пространство трех измерений, отличающееся от нашего тем, что в нем не имеет места постулат Евклида.

Результаты Лобачевского вызвали жесткое неприятие особенно среди "немецкой партии" Физико-математического отделения академии. Против неевклидовой геометрии резко выступили правнуки Л.Эйлера по материнской линии академики П.Н. Фусс и Э.Д. Коллинс, назвавшие результаты Лобачевского "бесполезными умозрениями". Кроме того несколько ранее Н.И. Фусс, непременный секретарь Академии, дал отрицательный отзыв на учебные пособия по геометрии и алгебре, подготовленные Лобачевским в 1823 и 1825 гг. в качестве учебников для гимназий (Н.И. Фусс был членом ученого комитета Министерства народного просвещения и оказывал значительное влияние на постановку преподавания математики в средних и высших учебных заведениях. Учебник Н.И. Фусса "Начальные основания чистой математики" в трех частях в 1814 г. был введен как основной для гимназий. В 1819 г. из программы гимназий исключили основания дифференциального и интегрального исчисления, содержавшиеся в пособии Фусса, а с принятием нового школьного устава в 1828 г. был проведен пересмотр учебников и учебных пособий для гимназий, в результате которого учебник Н.И. Фусса был заменен другим.). В результате "Геометрия" Лобачевского так и не была опубликована при его жизни, а учебник по алгебре появился в переработанном виде только в 1834 г.

«Н.И. Лобачевский в 1823 году представился попечителю Магницкому с просьбой о напечатании на казенный счет труда по геометрии. Магницкий передал рукопись академику Фусу, который отнесся к ней с беспощадной суровостью. Обвинив автора в новаторстве, стоящим даже в связи с бешенством Французской революции. Эта рукопись открыта проф. Загоскиным в архиве канцелярии попечителя Казанского округа вместе с подлинным отзывом Фуса».

«Новости и биржевая газета», 3 октября 1898 г.

1 Купфер Адольф Яковлевич (Адольф Теодор) (Kupffer Adolph Theodor) (1799-1865)

Химик, минералог, физик. Член-корреспондент с 20 декабря 1826 г., ординарный академик по минералогии с 27 августа 1828 г., по физике - с 11 января 1841 г.

С 1822 года - ординарный профессор по кафедре химии с поручением ему и кафедры физики. Прибыл в Казань в 1824 г. Заведовал физическим кабинетом, химической лабораторией, а некоторое время и "минеральным" и "естественным" кабинетами, читал лекции по химии, физике, минералогии и даже ботанике. Организовал в Казани наблюдения за явлениями земного магнетизма, добился разрешения на строительство в Казани магнитной обсерватории и в 1828г. начал се строить. После избрания ординарным академиком покинул Казань. С 1849 г. - директор основанной им Главной физической обсерватории в Петербурге.

Труды по минералогии, кристаллографии, физике (исследовал сплавы, металлы). Организатор магнитных и метеорологических наблюдений. Организовал русскую систему метрологии, основал палату мер и весов и был первым ее хранителем.

Н.И. ЛОБАЧЕВСКИЙ И А.Я. КУПФЕР

11 (23) февраля 1826 года на заседании физико-математического отделения Казанского университета Лобачевский сделал доклад «Сжатое изложение начал геометрии со строгим доказательством теоремы о параллельных». Автор представил также соответствующую письменную работу на французском языке, по поводу которой в препроводительной бумаге написал: «Желаю знать мнение о сем ученых, моих сотоварищей и если оно будет выгодно, то прошу покорнейше представленное мною сочинение принять в составление ученых записок Физико-математического отделения…».

Отделение после доклада Н. И. Лобачевского поручило передать его сочинение на отзыв профессорам И. М. Симонову, Адольфу Яковлевичу Купферу и адъюнкту Николаю Дмитриевичу Брашману. Комиссия отнеслась к работе Лобачевского отрицательно, однако решила «пощадить» товарища. Она не дала о сочинении никакого отзыва, а спустя восемь лет дело было передано в архив. К сожалению, никаких следов в архиве не сохранилось, а рукопись считается безвозвратно утерянной. Затем А.Я. Купфер переехал в 1828 году в Петеребург и был избран в Петербургскую академию наук, в результате в Физико-математическом отделении Академии стало распространяться весьма предвзятое мнение о математических работах Лобачевского.

Чем же объяснить такое невнимательное отношение к профессору, а затем и ректору Н.И.Лобачевскому со стороны его талантливых коллег-ученых, одного из которых - Купфера - вскоре Петербургская Академия наук избрала действительным членом, а двух других - Симонова и Брашмана - членами-корреспондентами?

В книге В.М. Пасецкого “Адольф Яковлевич Купфер (1799 - 1865) ” подробно описывается жизнь и деятельность известного физика и метеоролога, профессора химии и физики Казанского университета (с 8 июня 1823 по представлению Магницкого и без избрания в Совете), члена-корреспондента С.Петербургской Академии наук (1826), затем академика по разряду минералогии (1828) и физики (1841), но ни разу не упоминается при этом имя ректора Казанского университета Н.И.Лобачевского, не говоря уже о его тесных связях с Купфером.

Найденные в Центральном государственном архиве ТАССР (ЦГАТ) документы (а их несколько десятков), касающиеся казанского периода жизни и деятельности Адольфа Яковлевича, говорят о том, что ректор Лобачевский и профессор Купфер всегда были между собой в натянутых недружелюбных отношениях, более того, в двадцатилетней ректорской деятельности Николая Ивановича нет другого примера такого характера.

За весь казанский период служебной деятельности проф. А.Я.Купфер не заслужил ни одной положительной оценки или одобрения со стороны Совета Казанского университета, и это потому, что он оказался беззастенчивым, чрезмерно алчным (на первый план всегда ставил деньги), корыстным и честолюбивым человеком, думающим прежде всего о себе, о своих интересах.

Тогда понятно, почему с первых дней службы профессора А.Я.Купфера в Казанском университете Н.И.Лобачевский, обладавший широкой натурой и считавшийся с интересами общественного дела, таил к нему бессознательную неприязнь, которая позже, особенно после его пренебрежительного отношения к оценке новой геометрической системы, превратилась в затаенную вражду, а будущий академик в свою очередь был озлоблен на ректора, еще непризнанного "Колумба геометрии".

В этом отношении очень любопытны обширные критические примечания (сноски) Н.И.Лобачевского к работе академика А.Я.Купфера "О средней температуре воздуха и почвы в некоторых местах Восточной России", напечатанной в "Казанском вестнике" (1829 г., кн.УП, с.144 - 194). Будучи чрезмерно занятым в ректорской должности, он, математик, нашел же время детально изучить постороннюю для него область знаний, чтобы заявить: "Господин Купфер в своем толковании начинает терять уже связь с истинными причинами явления"; "но какое же заключение может сделать г. Купфер по своей теории?"; "...но для сего теория г.Купфера недостаточна" и т.п.

Один из основоположников неевклидовой механики Александр Петрович Котельников отмечал во вступительной статье к переизданию мемуара «О началах геометрии» (1829) в Собрании сочинений Н. И. Лобачевского, что заглавие представленной автором рукописи возбуждает некоторое недоумение. В этом мемуаре гениальный математик дал первое печатное изложение своих революционных идей, но было бы большой натяжкой расценить выбранное им название как намерение представить набросок нового учения о параллельных линиях. Не исключено, что обсуждавшееся комиссией сочинение Лобачевского содержало рассуждения, путем которых он пытался доказать излишний характер отдельной аксиомы о параллельных, превратив ее тем самым в теорему. Вполне возможно, далее, что эти рассуждения не убедили комиссию и не дали ей основания для положительного отзыва. Вполне вероятно также, что значительную часть этих своих рассуждений Лобачевский включил в первое печатное изложение идей неевклидовой геометрии, отказавшись от первоначального намерения использовать их для доказательства «теоремы о параллельных».

Если допустить, что дело фактически обстояло именно так, то это облегчило бы понимание последовавших позже осложнений на пути признания идей «воображаемой геометрии» Лобачевского, в которой через точку вне заданной прямой может проходить более одной параллельной ей прямой.

Не подлежит сомнению, что вся полнота ответственности в формировании отрицательного отношения к трудам Лобачевского должна быть возложена на М. В. Остроградского, имевшего огромный научный авторитет в академических кругах столицы Российской империи. Сохранился по форме корректный, но по содержанию сугубо отрицательный отзыв Остроградского на мемуар «О началах геометрии». «Автор, по-видимому, задался целью писать таким образом, чтобы его нельзя было понять. Он достиг этой цели; большая часть книги осталась столь же неизвестной для меня, как если бы я никогда не видал её…». "Книга г-на ректора Лобачевского опорочена ошибкой..., она небрежно изложена и ... следовательно, она не заслуживает внимания Академии".

Кто знает, возможно, настроенный определенным образом по отношению к результатам Лобачевского Михаил Васильевич не столько старался вникнуть в суть работы, сколько спешил отыскать в ней ошибки. Тем более, что результаты Лобачевского были изложены так, что их чтение требовало изрядного труда.

Вместе с тем, не следует забывать, что никто из академиков не давал отзыва от имени Академии без предварительного его обсуждения на заседании соответствующего отделения. Мнение же академиков о работе Лобачевского было однозначно негативным.

Существенную роль мог сыграть и человеческий фактор. Остроградский был женат на Марии Васильевне фон Люцау, воспитывавшейся в семье профессора А. Я. Купфера. Сведения о казанском математике, которые Остроградский мог почерпнуть у члена комиссии по памятному докладу Лобачевского, едва ли могли носить положительный характер. Косвенно данное соображение подтверждается отрицательным отзывом Остроградского 1842 году на работу Лобачевского «О сходимости рядов», уже никак не связанную с трудной для понимания неевклидовой геометрией. Он писал: "Можно превзойти самого себя и прочесть плохо средактированный мемуар, если затрата времени искупится познанием новых истин, но более чем тяжело расшифровать рукопись, которая их не содержит и которая трудна не возвышенностью идей, а причудливым оборотом предложений, недостатками в ходе рассуждений и нарочито применяемыми странностями". Остроградский был заранее уверен в том, что работа Лобачевского не стоит затрат времени и сил на ее прочтение.

И, наконец, последнее, весьма немаловажное, обстоятельство. Автор наиболее обстоятельной научной биографии Н. И. Лобачевского Вениамин Федорович Каган ищет первопричину раздражения Остроградского против коллеги из Казани в одной истории, случившейся в 1822 году. Бывший в то время попечителем Казанского учебного округа Михаил Леонтьевич Магницкий написал в письме ректору Казанского университета Григорию Борисовичу Никольскому о желательности участия Лобачевского в конкурсе Парижской академии наук на решение задачи на премию: «Я бы очень желал, чтобы он (Лобачевский) для себя и для чести университета потрудился над нею. Он же хочет славы и наши собственные академии почитает не довольно знающими о трудах его. Вот ему слава и судьи! А откажется - урок смирения». И хотя Остроградский приехал в Петербург после окончания обучения в Париже шесть лет спустя, эта история вполне могла дойти и до него…