Языковая личность А. Меркель как политического лидера ФРГ

Размещено на http://www.allbest.ru/

МИНИСТЕРСТВО образования и науки российской федерации

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

«Кубанский государственный университет»

(ФГБОУ ВПО «КубГУ»)

Кафедра французской филологии

ДОПУСТИТЬ К ЗАЩИТЕ В ГАК

Заведующий кафедрой

д-р филол. наук, профессор

Т.М. Грушевская___________________2013 г.

Руководитель магистерской программы, д-р филол. наук, профессор

Т.М. Грушевская_________________ 2013 г.

ВЫПУСКНАЯ КВАЛИФИКАЦИОННАЯ РАБОТА

(МАГИСТЕРСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ)

ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ А. МЕРКЕЛЬ КАК ПОЛИТИЧЕСКОГО ЛИДЕРА ФРГ

Работу выполнил________________________________А.В. Великжанин

Факультет ____________________________ романо-германской филологии

Направление магистерской подготовки ______________031001 Филология

Программа магистерской подготовки _______Филология, иностранные языки

Научный руководитель:

д-р. филол. наук, проф. _____________________________В.И. Тхорик

Нормоконтролер

д-р филол. наук, проф.______________________________Т.М. Грушевская

Краснодар 2013

Введение

Язык и культура - важнейшие понятия гуманитарного знания. Размышляя о сущности языка, ученые приходят к различным метафорам, объясняющим природу этого удивительного явления. Вместе с тем нельзя не заметить, что если раньше ученых интересовало преимущественно то, как устроен язык сам по себе, то теперь на первый план выдвинулись вопросы о том, как язык связан с миром человека, в какой мере человек зависит от языка, каким образом ситуация общения определяет выбор языковых средств.

Являясь одной из активных форм познания действительности, язык дает нам реальный образ мира, постичь который человек стремился на протяжении многих веков. Исходя из этого, возникла проблема изучения языковой личности, которая является ядром мировоззрения. Новейшие исследования в области коммуникативной лингвистики открыли перспективы изучения проблемы языковой личности. Все чаще и убедительней лингвисты говорят сегодня о языке как способе вербализации человеческого общения в процессе совместной деятельности людей.

Введение понятия личности в лингвистику означает возможность говорить о том, что язык принадлежит, прежде всего, личности, осознающей себя и свое место в мире, свою роль в практической деятельности и языковом общении, свое отношение к принятым принципам и конвенциям видения дискурса, творчески используя их в своих предметных и речевых действиях.

Языковой личностью единовременно может являться каждый человеческий индивид, но, пожалуй, главное внимание в современной общественности привыкли брать на себя политические деятели и лидеры различных государств нашего мира.

В современном обществе все быстрее возрастает значимость политической коммуникации, поскольку в условиях демократического социального устройства вопросы власти открыто обсуждаются, и решение целого ряда политических проблем зависит от того, насколько адекватно эти проблемы будут интерпретированы языком. В последние годы отдельные проблемы политического дискурса стали объектом активного обсуждения, как в научной, так и в публицистической литературе.

Теоретический материал нашей работы позволяет вычленить тип языковой личности политического лидера и рассмотреть его индивидуальные языковые особенности сквозь призму политического дискурса, проявляющегося в профессиональной сфере: политической коммуникации на примере языковой личности такого видного политического деятеля как федеральный канцлер современной Германии - А. Меркель.

Описывая языковую личность политического лидера Германии А. Меркель, мы в большей степени ориентировались на теоретические работы отечественных и немецкоязычных лингвистов, а так же многочисленные статьи немецких журналов, таких как Bild, Spiegel и др., основанные на выступлениях А. Меркель.

Таким образом, предлагаемое исследование, реализованное в рамках антропоцентрической парадигмы современного языкознания, выполнено на стыке нескольких научных дисциплин и учитывает их достижения: лингвистики, социолингвистики, политологической лингвистики, что определяет его актуальность.

Категории дискурса вообще и политического дискурса в частности являются в настоящее время предметом научных дискуссий. Требуют освещения системообразующие признаки политического дискурса, его

единицы, его базовые концепты, функции, жанровые разновидности, нуждается в определении само понятие языка политики.

Политический дискурс относится к особому типу общения, для которого характерна высокая степень манипулирования, и поэтому выявление механизмов политической коммуникации представляется значимым для определения характеристик языка как средства воздействия. В этом смысле важность изучения политического дискурса продиктована необходимостью поиска для политиков оптимальных путей речевого воздействия на аудиторию, с одной стороны, и необходимостью понимания аудиторией истинных интенций и скрытых приемов языкового манипулирования, с другой стороны.

Современный немецкий публицистический дискурс рассматривается в работе через призму отраженного языкового сознания инициатора, автора и адресата СМИ, что обусловило возможность анализа медиатекста как результата лингвокогнитивного взаимодействия трех основных коммуникантов в данной сфер и выделение в тексте значимых структур, отражающих это взаимодействие.

Актуальность диссертационного исследования определяется, в первую очередь, тем, что в настоящее время обнаруживается интерес к языковой личности как к динамическому, развивающемуся феномену. Исследование языковой личности в публицистике на новом языковом материале позволяет расширить представление о данном явлении. Публицистический дискурс рассматриваемых немецких журналов как сфера бытования и взаимодействия языковой личности Меркель играет большую роль в формировании общественного мнения в Германии, поскольку публицистика является областью функционирования идеологии как одной из форм общественного сознания. Социальная функция публицистики предполагает не только важность поставленных проблем и убедительность фактов, но и психологическое воздействие на аудиторию, включающее в себя убеждения и внушения.

Новизна исследования определяется тем, что проводится комплексный анализ лингвокогнитивного взаимодействия инициатора, автора и адресата медиатекста в рамках конкретных концептов. Научная новизна исследования заключается в том, что впервые осуществляется анализ метафорической концептуализации вербальной репрезентации гендерной разновидности типажа политического лидера на материале немецкого языка.

Научная новизна исследования заключается также в том, что осуществляется анализ метафорической концептуализации вербальной репрезентации гендерной разновидности типажа политического лидера на материале немецкого языка.

Цель исследования заключается в выявлении видов концептуальных метафор, вербально репрезентирующих представления о немецком лингвокультурном портрете женщины-политика на примере дискурса федерального канцлера А.Меркель.

В качестве методологической основы исследования применяются следующие методы и подходы: метод сплошной выборки, классификационный метод; метод когнитивной интерпретации; концептуальный анализ; метод статистической обработки данных.

Материалом для исследования послужили статьи из немецкого информационно-политических журналов "Der Spiegel", «Bild» в период с 2009 по 2013 г., а также статьи из электронного информационно-политического журнала "Spiegel-online" за 2012 г.

Теоретической базой исследования послужили положения, разрабатываемые отечественными и зарубежными лингвистами: в области теории языковой личности (Л.С. Выготский,А.Н. Леонтьев, Ю.Н. Караулов, Г.Я. Солганик, Г.И. Богин, С.Г. Воркачев, В.И. Карасик и др.); в сфере когнитивнодискурсивного анализа (Н.Д. Арутюнова,В.З. Демьянков, Е.С. Кубрякова, А.А. Кибрик, В.А. Плунгян, Т. ван Дейк,А. Буркхард, К. Глой, В. Кинч, З. Йегер, Г. Лерхнер, У. Маас, А. Нойберт, М. Юнг, и др.);

В области теории концепта (Ю.С. Степанов, Е.С. Кубрякова, И.А. Стернин, В.Н. Телия, Й. Ассман, К. Фраас и др.);

В сфере языка СМИ и, в частности, публицистики: (В.Г. Костомаров, Г.Я. Солганик, М.Н. Володина, Т.Г. Добросклонская, М.Р. Желтухина, Н.И. Клушина, Г.-Г. Люгер, Ю. Хойзерман, К. Камп и др.).

Предметом данного исследования является лингвокогнитивное взаимодействие основных типов языковой личности в немецком публицистическом дискурсе на примере дискурса и выступлений А. Меркель.

Объект изучения -языковые средства, репрезентирующие типы языковой личности в анализируемом дискурсе.

Целью исследования является моделирование трёх основных типов языковой личности в публицистическом дискурсе (на материале немецких журнальных текстов).

Источником языкового материала послужили немецкие информационно-политические журналы «Der Spiegel» и «Focus» в период с 2007 по 2009 гг.

Теоретическая значимость работы заключается в том, что в результате исследования был выделен еще один тип языковой личности в рамках публицистического дискурса, не рассматриваемый ранее как активный участник медийной коммуникации. Тем самым уточняется современное видение основных звеньев коммуникативной цепочки в публицистике. Кроме того, впервые на материале немецких медиатекстов описаны модели взаимодействия трех основных типов языковой личности, анализируемых на основе интернационального/ национального концептов, являющихся частью национальной картины мира немцев и современной Германии.

Практическая ценность работы. Результаты и методика исследования могут служить основой для дальнейшего изучения концептосферы современного публицистического дискурса. Материалы исследования могут быть использованы при чтении лекционных курсов и спецкурсов по медиалингвистике и основам профессиональной деятельности журналиста, а также при проведении семинарских занятий, посвященных использованию вербальных и невербальных средств выражения языковой личности в СМИ.

1. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА КАК ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ БАЗА И ОСНОВА ИЗУЧЕНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА

1.1 Понятие дискурса

Рассмотрим современную языковую личность в контексте политического дискурса.

Под дискурсом мы понимаем связную речь в совокупности с нелингвистическими обстоятельствами ее протекания, речь во взаимосвязи с живой жизнью: ее событийным контекстом, социальными и психологическими характеристиками говорящих.

Дискурсом также называют текст в его становлении перед мысленным взором интерпретатора. Дискурс состоит из предложений или их фрагментов, а содержание дискурса часто, хотя и не всегда, концентрируется вокруг некоторого «опорного» концепта, называемого «топиком дискурса», или «дискурсным топиком» (Демьянков 1998: 33).

Логическое содержание отдельных предложений - компонентов дискурса - называется пропозициями; эти пропозиции связаны между собой логическими отношениями (конъюнкции, дизъюнкции, «если - то» и т.п.) (Демьянков 1998: 36).

Понимая дискурс, интерпретатор компонует элементарные пропозиции в общее значение, помещая новую информацию, содержащуюся в очередном интерпретируемом предложении, в рамки уже полученной промежуточной, или предварительной интерпретации, то есть: - устанавливает различные связи внутри текста - анафорические, семантические (типа синонимических и антонимических), референциальные (отнесение имен и описаний к объектам реального или ментального мира) отношения, функциональную перспективу (тему высказывания и то, что о ней говорится) и т.п.; - «погружает» новую информацию в тему дискурса.

В результате устраняется (если это необходимо) референтная неоднозначность, определяется коммуникативная цель каждого предложения и шаг за шагом выясняется драматургия всего дискурса.

Соответственно такой интерпретации воссоздается - «реконструируется» - мысленный мир, в котором, по презумпции интерпретатора, автор конструировал дискурс и в котором описываются реальное и желаемое (пусть и не всегда достижимое), нереальное и т.п. положение дел. В этом мире мы находим характеристики действующих лиц, объектов, времени, обстоятельств событий (в частности, поступков действующих лиц) и т.п. Этот мысленный мир включает также домысливаемые интерпретатором (с его неповторимым жизненным опытом) детали и оценки.

Данным обстоятельством и пользуется автор дискурса, навязывая свое мнение адресату. Ведь пытаясь понять дискурс, интерпретатор хотя бы на миг переселяется в чужой мысленный мир. Опытный автор, особенно политик, предваряет такое речевое внушение подготовительной обработкой чужого сознания, с тем чтобы новое отношение к предмету гармонизировало с устоявшимися представлениями - осознанными или неосознанными. Расплывчатая семантика языка способствует гибкому внедрению в чужое сознание: новый взгляд модифицируется (это своеобразная мимикрия) под влиянием системы устоявшихся мнений интерпретатора, а заодно и меняет эту систему. (Бадалони 1984: 18).

1.2 Политический дискурс как предмет политической лингвистики

Уже сама речь, как показал Э. Косериу (Косериу 1987: 24), «политически нагружена», поскольку является знаком солидарности с другими членами общества, употребляющими тот же язык. Иногда даже говорят, что язык - как посредующее звено между мыслью и действием - всегда был «важнейшим фактором для установления политического подавления, экономической и социальной дискриминации» (Майлс 1995: 21).

Политический язык отличается от обычного тем, что в нем:

- «политическая лексика» терминологична, а обычные, не чисто «политические» языковые знаки употребляются не всегда так же, как в обычном языке;

- специфичная структура дискурса - результат иногда очень своеобразных речевых приемов,

- специфична и реализация дискурса - звуковое или письменное его оформление.

Политический дискурс может рассматриваться как минимум с трех точек зрения:

- собственно филологической - как любой другой текст; однако, «боковым зрением» исследователь смотрит на фон - политические и идеологические концепции, господствующие в мире интерпретатора;

- социопсихолингвистической - при измерении эффективности для достижении скрытых или явных, - но несомненно политических - целей говорящего;

- индивидуально-герменевтической - при выявлении личностных смыслов автора и/или интерпретатора дискурса в определенных обстоятельствах (Балли 1975: 138).

Ясно поэтому, что исследование политического дискурса лежит на пересечении разных дисциплин и связано с анализом формы, задач и содержания дискурса, употребляемого в определенных («политических») ситуациях (Белл 1995: 46). Одна из этих дисциплин - политическая лингвистика - исследует, например, соотношение свойств дискурса с такими концептами, как «власть», «воздействие» и «авторитет». В отличие от «чистых» политологов, филологи рассматривают эти факторы только в связи с языковыми особенностями поведения говорящих и интерпретации их речи (Демьянков 2002: 32).

Если политическое литературоведение исследует макроструктуры политического дискурса: смену и мотивацию сюжетов, мотивов, жанров и т.п., - то есть, рассматривает дискурс с помощью литературоведческого инструментария. То Политологическая лингвистика занимается микроуровнем, ее предметом являются: синтактика, семантика и прагматика политических дискурсов, инсценировка и модели интерпретации этих дискурсов. В частности, именования политологически значимых концептов в политическом употреблении в сопоставлении с обыденным языком (Янушек 1985: 88).

Языковая личность политика представляет собой многоаспектное явление. Специфика речевого поведения языковой личности в различных моделях высказывания в рамках функционально семантического поля требует дополнительного исследования, но на нынешнем этапе можно сделать промежуточные выводы.

В конструкциях, в которых вербализован субъект оценки, говорящий часто выступает в речевой роли ценителя, агитатора, критика, провокатора. Каждая из конструкций, в которых вербализован объект оценки, обладает своей спецификой, однако во всех четырех моделях политики задействуют средства скрытой оценочности, выступая в речевой роли эксперта (Дарендорф 1991: 51).

В моделях высказываний, в которых вербализован оценочный предикат, говорящий снова выступает в речевой роли эксперта: политик стремится не высказывать напрямую собственных оценок, представляя их как объективные.

Считаем перспективным анализ смены речевых ролей, в которых выступает политик, в том числе в рамках одного текста; сопоставление языковой личности политика официального и оппозиционного политического дискурсов, а также политика и других актантов политического дискурса - журналиста, политолога и т. д.

Познание мира политики -- сложный, многогранный процесс, нередко связанный с проблемой языкового моделирования политической действительности. Исходя из положения когнитивистов о том, что человеческое мышление и познание мира, в частности политического, по своей природе метафоричны, трудно переоценить роль концептуальной метафоры в процессе понимания сферы политики. Анализируя метафору, являющуюся базовым средством миромоделирования, мы имеем возможность исследовать фрагменты мира политики носителей разных культур.

В настоящее время исследование политического дискурса посредством анализа метафорических репрезентаций, наделенных характеристикой одного из мощных средств представления политического пространства и воздействия на политическое сознание общества, относится к наиболее актуальным методам современного направления лингвистических исследований в мире -- когнитивной лингвистики. Подтверждением тому служит большое количество работ отечественных и зарубежных исследователей: А. Н. Баранов (1990, 1991, 1994, 1997, 2003), Э.В.Будаев (2006), Ю. Н. Караулов (1991, 1994).

Лингвополитология, или политическая лингвистика - отрасль лингвистики, возникшая на стыке двух самостоятельных наук - лингвистики и политологии - и тесно связанная с другими современными лингвистическими дисциплинами (в особенности - с прагмалингвистикой, коммуникативной и когнитивной лингвистикой).

Как отмечает А. П. Чудинов, для современной политической лингвистики в полной мере характерны ведущие черты современного языкознания: антропоцентризм (языковая личность становится точкой отсчета при изучении языковых явлений), экспансионизм (включение в область исследования лингвистики ряда смежных проблем, то есть ее расширение), функционализм (изучение языка в действии, в функционировании), экспланаторность (стремление не только описать языковые факты, но и дать им объяснение) (Чудинов 2003: 4).

В 2003 году было опубликовано первое учебное пособие по новой дисциплине на русском языке - книга А. П. Чудинова "Политическая лингвистика". Это первая попытка в учебной литературе обобщить опыт отечественных исследователей политической коммуникации. Для характеристики политической коммуникации автор выделяет следующие антиномии:

1) ритуальность и информативность;

2) институциональность и личностный характер;

3) эзотеричность и общедоступность;

4) редукционизм и многоаспектность информации в политическом тексте;

5) авторство и анонимность политического текста;

6) интертекстуальность и автономность политического текста;

7) агрессивность и толерантность в политической коммуникации (Чудинов 2003: 42-56).

Одним из понятий политической лингвистики является политический дискурс, который представляет собой особую разновидность дискурса и имеет своей целью завоевание и удержание политической власти. В лингвистической литературе политический дискурс представлен как многоаспектное и многоплановое явление, как комплекс элементов, образующих единое целое. Политический дискурс - это совокупность "всех речевых актов, используемых в политических дискуссиях, а также правил публичной политики, освященных традицией и проверенных опытом" (Баранов, Казакевич, 1991: 6). Данное определение представляет широкий подход к содержанию понятия "политический дискурс".

Одним из наиболее заметных исследований политического дискурса последних лет является работа Е. И. Шейгал "Семиотика политического дискурса", с точки зрения которой политический дискурс, как и другие виды дискурса, имеет два измерения: реальное и виртуальное. Под реальным измерением исследователь понимает текущую речевую деятельность в определенном социальном пространстве, а также возникающие в результате данной деятельности речевые произведения (тексты), взятые во взаимодействии лингвистических, паралингвистических и экстралингвистических факторов.

Виртуальное измерение дискурса, по мнению Е. И. Шейгал, - это семиотическое пространство, включающее вербальные и невербальные знаки, совокупным денотатом которых является мир политики, тезаурус высказываний, набор моделей речевых действий и жанров, специфических для общения в данной сфере.

Ю. А. Сорокин определяет политический дискурс через его соотношение с идеологическим дискурсом: "Политический дискурс есть разновидность - видовая - идеологического дискурса. Различие состоит в том, что политический дискурс эксплицитно прагматичен, а идеологический - имплицитно прагматичен… Первый вид дискурса - субдискурс, второй вид дискурса - метадискурс" (Сорокин 1997: 57).

Итак, в лингвистической литературе термин "политический дискурс" употребляется в двух смыслах: узком и широком. В широком смысле он включает такие формы общения, в которых к сфере политики относится хотя бы одна из составляющих: субъект, адресат либо содержание сообщения. В узком смысле политический дискурс - это разновидность дискурса, целью которого является завоевание, сохранение и осуществление политической власти. Принимая широкое понимание дискурса, включающий в себя процесс и результат порождения и восприятия текстов плюс экстралингвистические факторы, влияющие на их порождение и восприятие. Кроме того, термин "дискурс" в современной лингвистике используется для обозначения разных видов речи и речевых произведений, осмысление которых должно строиться с учетом всей совокупности языковых и неязыковых факторов.

Предназначение политического дискурса - не просто "описать (то есть, не референция), а убедить, пробудив в адресате намерения, дать почву для убеждения и побудить к действию" (Демьянков 2003: 12). Поэтому эффективность политического дискурса следует определять относительно этой цели.

Политическая власть в значительной степени осуществляется посредством языка, который помогает политику войти в личностную сферу реципиента как с помощью простых приемов (частое употребление местоимения "мы" (вместо "я"), выбор языка (в условиях билингвизма), так и более сложных приемов манипуляции (языковая игра и др.). Под манипуляцией мы понимаем процесс навязывания населению взглядов, мнений, способов действий, которые адресант может считать заведомо ложными, но выгодными для себя; это связано с использованием специальных приемов, направленных на понижение критического мышления со стороны реципиентов. Причем власть языка используется в любых обществах. Так, в условиях диктатуры язык является даже более необходимым средством тотального контроля над обществом, чем, например, спецслужбы. При сильном демократическом обществе умелое использование языка активно формирует нужное власти общественное мнение, т.е. также является важным средством завоевания и удержания власти.

При исследовании функционирования языка в политическом дискурсе с неизбежностью встают две проблемы - язык власти и власть языка. Различаются они, следующим: язык власти - это то, как говорит, какими языковыми средствами и приемами пользуется нынешняя власть, и это предмет исследования "чистой" лингвистики. А власть языка - то, как воздействуют на массовое сознание эти языковые средства и приемы - должна исследоваться политической лингвистикой (Романов 2001: 49).

Речь политика должна уметь затронуть нужную струну в массовом сознании, его высказывания должны укладываться во "вселенную" мнений и оценок (то есть, во все множество внутренних миров) его адресатов, "потребителей" политического дискурса. Поэтому умелый политик оперирует символами, архетипами и ритуалами, созвучными массовому сознанию. Характерной особенностью русских политических речей является широкое употребление метафор, которые построены, преимущественно на военной и медицинской лексике: битва за избирателя, информационная война, атака на демократию, дипломатические битвы; шоковая терапия, общество находится на пути к выздоровлению, правительственный кризис.

Речь политика не всегда аргументирована и логически связна, и это неслучайно. Иногда достаточно просто дать понять, что позиция, в пользу которой выступает говорящий, лежит в интересах адресата. Защищая эти интересы, можно еще воздействовать на эмоции, играть на чувстве долга, на других моральных установках. Еще более хитрый ход - умелое использовании едва заметно соприкасающихся понятий в когнитивной сфере человека. Это и дает неожиданный эффект: совершаются незаметные переходы от одних убеждений к другим, иногда вопреки ожиданиям самого говорящего.

Успех внушения во многом зависит, от качеств личности того, к кому обращена речь, например, от степени его доверчивости (так, существует патологическая доверчивость на одном полюсе и патологическая подозрительность на другом). Изменить установки адресата в нужную сторону можно, в частности, манипулируя ее композицией, например, поместив защищаемое положение в нужное место дискурса.

Власть языка противоречива. С одной стороны, она, казалось бы, должна быть очевидна любому мыслящему человеку. Ни для кого не секрет, что споры, которые разворачиваются в политике по поводу слов, иногда бывают не менее острыми, чем споры по поводу дел. Ср. недавнюю борьбу российских политиков со словом "доллар". Еще один пример: освещение в СМИ военных действий в Чечне. В дискурсе ряда СМИ те, кто называл воюющих с федеральными силами чеченцев не террористами или сепаратистами, а повстанцами, а сами военные действия не контртеррористической операцией, а войной, представлялись "чужими", которые были немногим лучше террористов (Демьянков 1999: 108).

Но с другой стороны, для того, чтобы политики могли влиять на общество посредством языка, большинство населения не должно осознавать роль языка в полной мере. При этом даже сами политики не всегда признают главнейшую роль языка в политическом дискурсе. Некоторые из них это делают намеренно, а большинство просто не осознает власть языка, а считает язык всего лишь колебаниями воздуха, репрезентацией реальности, в то время как сам язык являет собой реальность.

Для сферы политики характерно выхолащивание из слова основного значения и усиление связанных с ним коннотаций, как правило, положительных. Воздействие на значение слова может осуществляться путем воздействия на его внешнюю форму. Это происходит при различных видах сокращения слов, аббревиациях: «Тимошенко продержалась бы в премьерском кресле еще месяц-полтора, если б не события вокруг НЗФ (Никольский завод ферросплавов)», - (АиФ, № 37, 2005 г.)

Манипулирование номинациями. Состоит не в воздействии на значение слова, а в выборе слова для наименования объекта, которое обеспечит сдвиг объекта по оси модальности в нужную говорящему сторону:

«Но то правительство пришло к власти, опираясь на националистические структуры, сейчас же настолько очевиден печальный результат бездумной экономической политики украинского руководства, что вопрос о его судьбе, можно сказать, уже решен», (АИФ, № 15, 2006).

В этом примере негативная оценочная коннотация создается с помощью прилагательных "националистический, печальный, безумный", эксплицитно отражающих оценку субъекта.

По большому счету, побудить говорящего использовать такую номинацию могут две причины: необходимость представить объект, к которому аудитория относится положительно или нейтрально, как отрицательный или нейтральный, то есть переместить его по оси модальности вправо. Для создания отрицательного образа объекта используются слова, обладающие устойчивым отрицательным оценочным компонентом, в том числе ярлыки; необходимость представить объект, к которому аудитория может относиться отрицательно или нейтрально как положительный или нейтральный, то есть переместить объект по оси модальности влево. Для этой цели используются, соответственно, слова с нейтральной или положительной коннотацией.

На современном этапе на политический язык оказывают большое влияние экстралингвистические факторы, в особенности изменение мировой политической системы. Сейчас довольно широко используется пейоративная лексика, нежели более мягкая лексика с негативными коннотациями. Примером могут служить не только отдельные слова и фразеологизмы типа «мочить в сортире» или «отребье», «холуй» (из уст политиков), но множество высказываний. Так, Фрадков дал своим министрам полезный совет: "Надо отсортировать то, что плавает…"; вот еще примеры из АиФ: «У нас, какой букве закона следуют, на ту его и посылают».

Слов с негативными коннотациями также становится значительно больше, что позволяет сделать следующий вывод: доминирование социально-политической лексики с негативным коннотационным ореолом - опасный лингвистический синдром, свидетельствующий о серьезных деформациях в социальной и нравственной жизни народа. Ср. в этой связи наблюдения Э. Фромма о том, что язык позднего Маркса стал менее эмоционален, агрессивен, ибо изменилось в лучшую сторону немецкое общество (Фромм 1992: 412).

Изменить коннотацию и модальность того или иного слова помогают эвфемизмы - слова, не имеющие ярко выраженного оценочного компонента: «Волны дешевой патетики и навязчивого патриотизма продолжают хлестать из партийный бачков…», (АиФ № 13, 2007).

Часто слова, используемые политиками, совпадают в области денотатов, но различаются по коннотации: сепаратисты и освободители, контртеррористическая операция и война. М. Н. Эпштейн называет их прагмемами, находящимися между собой в отношениях предметной синонимии (Эпштейн 1994: 118). Еще пример: военные действия одной страны против другой, следствием которых становится смена власти, в зависимости можно назвать и освобождение, и вторжение, и оккупация, и агрессия, в зависимости от отношения к этому событию, т.е. от того, какая из воюющих сторон входит в "свой мир" для говорящего.

При этом создаются различия не только в области коннотации, но и в области основного значения, причем эти отличия часто выходят на первый план, соответственно, коннотативные смыслы затушевываются. Так, в зависимости от того, называем ли мы, например, Россию или Беларусь демократическими или тоталитарными государствами, адресат, плохо осведомленный о политической жизни в данных странах, получает прямо противоположные представления об этих странах, ибо за данными понятиями стоят прямо противоположные характеристики всех сторон общественной жизни.

Политик, манипулируя словами, может доказать, что "черное - это хорошо замаскированное белое, т.е строит свое доказательство по формуле "Х - это У":

«У них (КПРФ) была масса времени доказать свою дееспособность, они во времени существуют столько же, сколько Баба-Яга» (Рогозин 2003).

Таким образом, лексическое манипулирование активно проявляет себя в политическом дискурсе либо через изменение значений слов, либо через выбор определенных слов для обозначения объектов. Такие характеристики языка, как подвижность семантической структуры слова, трудность отграничения коннотаций от основных значений, вариативность этих значений и значений одних и тех же языковых знаков, свободная замена объективного субъективным и, наоборот; акцентирование синонимических и ассоциативных связей слов, модальность высказываний, оценочность семантики и др., преднамеренно и целенаправленно используются политиками. Всё это может стать в речи политиков демагогическими злоупотреблениями. Можно ли это назвать языковой игрой? Скорее всего это игры в слова, ибо слишком уж серьезен их результат.

1.3 Характеристики политического дискурса

Далее мы попытаемся показать, что описание политического дискурса в собственно лингвистических терминах, без использования литературоведческих методов, неадекватно предмету: необходим более общий понятийный аппарат - политической лингвистики. Особенно ясно это видно, когда пытаются охарактеризовать эффективность и полемичность политического дискурса.

Оценочность и агрессивность присущи политическому дискурсу. Поскольку термины «политический» и «моральный» обладают оценочностью, в лингвистическом исследовании всегда фигурируют соображения внелингвистические.

Так, когда пытаются охарактеризовать особенности «тоталитаристского» дискурса, неизбежно вводят в описание этические термины, например, по Х. Медеру (цит.: по Martinez Albertos 1987: 78):

- «ораторство»: доминирует декламаторский стиль воззвания,

- пропагандистский триумфализм,

- идеологизация всего, о чем говорится, расширительное употребление понятий, в ущерб логике,

- преувеличенная абстракция и наукообразие,

- повышенная критичность и «пламенность»,

- лозунговость, пристрастие к заклинаниям,

- агитаторский задор,

- превалирование «Сверх-Я»,

- формализм партийности,

- претензия на абсолютную истину.

Эти свойства проявляют полемичность, вообще присущую политическому дискурсу и отличающую его от других видов речи. Эта полемичность сказывается, например, на выборе слов (Гарсия Сантос 1987: 91) и представляет собой перенесение военных действий с поля боя на театральные подмостки. Такая сублимация агрессивности заложена в человеческой природе (Ван Дейк 1989: 56).

Итак, полемичность политической речи - своеобразная театрализованная агрессия. Направлена полемичность на внушение отрицательного отношения к политическим противникам говорящего, на навязывание (в качестве наиболее естественных и бесспорных) иных ценностей и оценок. Вот почему термины, оцениваемые позитивно сторонниками одних взглядов, воспринимаются негативно, порой даже как прямое оскорбление, другими (ср. коммунизм, фашизм, демократия).

Этим же объясняется и своеобразная “политическая диглоссия” (Виржбицкий 1995: 190) тоталитарного общества, когда имеется как бы два разных языка - язык официальной пропаганды и обычный. Термины одного языка в рамках другого употреблялись разве что с полярно противоположной оценкой или изгонялись из узуса вообще. Например, про пьяного грязно одетого человека в Москве можно было услышать: «Во, поперся гегемон». Говоря в другом, “аполитичном”, регистре, мы переходим из атмосферы агрессивности в нормальную, неконфронтирующую.

Выявить оценки, явно или скрыто поданные в политическом дискурсе, можно, анализируя, например, следующие группы высказываний (Schrotta, Visotschnig 1982: 126):

- констатации и предписания действовать,

- скрытые высказывания, подаваемые в виде вопросов,

- ответы на избранные вопросы (установив, на какие именно вопросы данный дискурс отвечает, а какие оставляет без ответа);

- трактовки и описания проблем,

- описание решения проблем, стоящих перед обществом: в позитивных терминах, «конструктивно» («мы должны сделать то-то и то-то»),

- или негативно («нам не подходит то-то и то-то», «так жить нельзя»),

- формулировки идей, автору представляющихся новаторскими,

- высказывания, подающие общие истины: как результат размышлений, как несомненная данность «от бога» (God's truth) или как предмет для выявления причин этой данности;

- запросы и требования к представителям власти,

- призывы способствовать тому или иному решению и предложение помощи и т.п.

Согласно Е. Шейгал, специфическими характеристиками политического дискурса являются 4 признака: агональность, агрессивность, идеологичность и театральность (Шейгал 2002: 127).

1) Агональность, т.е. состязательность

Основу политического дискурса составляет непрекращающийся диалог-поединок между партией власти и оппозицией, в котором противники время от времени нападают друг на друга, держат оборону, отражают удары и переходят в наступление. Сближение политического дискурса по данному признаку со спортивным дискурсом проявляется в отражении всех основных элементов спортивного и игрового состязания в сфере политики: наличие противника, борьба соперников, этика поединка, правовые нормы (регламент и правила), стратегия и тактика борьбы, победа, поражение, триумф победителя, выигрыш. С наибольшей очевидностью состязательность политического дискурса проявляется в таких его формах, как парламентские дебаты и предвыборные компании.

2) Агрессивность

Одним из не менее важных компонентов политической речи является агрессия. Проявление агрессии как в политическом дискурсе также связано с понятием иерархии и доминирования. Иерархия (греч. hieros - священный + arche - власть; отношения соподчинения, порядок подчинения, порядок подчинения низшего высшему), а доминирование (лат. dominantis - господствующий; стремление к господству, преобладанию, лидерству). Агрессия рассматривается как основа доминирования, которое в свою очередь является следствием агрессии и определяет иерархический порядок человеческих отношений.

Причина иерархии - конкуренция, связанная с борьбой за власть, общественное положение и признание, укрепление территориальных позиций или позиций в коллективе и т.п.

Если рассматривать речевую агрессию в рамках политической коммуникации, то нужно отметить, что здесь доминирует агрессия, направленная на конкретную политическую фигуру, не представленную в данной ситуации общения, т.е. критика политического оппонента «за глаза» в общении с третьим лицом или массовой аудиторией в публичных выступлениях, интервью или политических дискуссиях.

Вербальная агрессия представлена специфическими речевыми актами. Выделяя речевые акты агрессии, необходимо отметить, что все они являются демонстрацией политической силы и направлены на понижение статуса адресата. Выделяются стандартные речевые акты агрессии в политическом дискурсе:

- экспрессивные волиты с семантикой изгнания (акты волеизъявления);

- категоричные требования и призывы;

- речевые акты проклятия (в лозунговых жанрах);

- речевые акты угрозы

3) Идеологичность

Идеологичность представляет собой систему социальных представлений, групповых знаний, верований и мнений, основанную на групповых ценностях, нормах и интересах. Данный признак сближает политический дискурс с военным. Война, как известно, продолжение политики другими средствами. Областью их взаимодействия являются такие жанры, как военная доктрина, военно-политическое соглашение, ультиматум, мирные переговоры, т.е. жанры, обеспечивающие идеологию и ход военных действий с позиции воюющих сторон.

4) Театральность

Категория театральности сближает политический дискурс с рекламным и сценическим дискурсами. Театральность политического дискурса связана с тем, что одна из сторон коммуникации - народ выполняет в ней преимущественно роль не прямого адресата, а адресата-наблюдателя, который воспринимает текущие политические события как некий разыгрываемый для него спектакль с захватывающим сюжетом и непредсказуемым финалом. Политики, общаясь друг с другом и журналистами, постоянно помнят о "зрительской аудитории" и намеренно или непроизвольно лицедействуют, "работают на публику", стараются произвести впечатление и "сорвать аплодисменты". Политический "театр" основан на образах (имиджах) политических деятелей. Если о сюжетно-ролевом компоненте политического дискурса говорится преимущественно в переносном смысле, то его "режиссерский" компонент проявляется напрямую в целом ряде политических событий, в которых существенным является элемент постановки (существует сценарий и заранее написанные тексты, распределяются роли, проводятся репетиции).

Прежде всего, стопроцентно инсценированным является жанр политической рекламы. Политический вид рекламы направлен на формирование определенного «имиджа» общественного деятеля или организации и на побуждение к определенной линии поведения по отношению к ним. Две базовые функции рекламы - информирование и воздействие. Обе они используются в политической рекламе и реализуются в жанрах политической пропаганды (плакаты, доклады, публичные выступления, дискуссии) и агитации (воззвания, листовки, транспаранты, выступления на митингах).

Во-вторых, это ритуальные события, носящие характер массового зрелища, например, инаугурация или мероприятия, посвященные национальным праздникам.

Помимо ритуальных событий, которые происходят независимо от СМИ и лишь освещаются в СМИ, существуют так называемые псевдо-события, к которым относятся события, специально запланированные с целью их немедленного показа или передачи информации о них. К категории псевдо-событий относятся интервью, пресс-конференция, телевизионная беседа, телевизионная дискуссия, теледебаты и пр. Все эти дискурсные разновидности являются коммуникативными событиями, драматургия которых в значительной степени задается средствами массовой информации, хотя их содержательная часть в значительной степени является спонтанной.

Таким образом, подход к анализу семантико-прагматической структуры политического дискурса позволяет выявить не только все специфические признаки данного вида дискурса, но и в какой-то степени сферы его соприкосновения с другими видами дискурса. При поставленной цели полевая система дискурсивных признаков может помочь выявлению признаков, лежащих вне зоны пересечения различных видов дискурса, а также подтвердить более тесную взаимозависимость видов дискурса внутри каждого класса, выделяемого по статусной характеристике. (Эпштейн 1999: 101).

1.4 Эффективность политического дискурса

Общественное предназначение политического дискурса состоит в том, чтобы внушить адресатам - гражданам сообщества - необходимость «политически правильных» действий и/или оценок. Иначе говоря, цель политического дискурса - не описать (то есть, не референция), а убедить, пробудив в адресате намерения, дать почву для убеждения и побудить к действию (Бэйли 1985: 104). Поэтому эффективность политического дискурса можно определить относительно этой цели.

Речь политика (за некоторыми исключениями) оперирует символами (Раттмайер 1995: 211), а ее успех предопределяется тем, насколько эти символы созвучны массовому сознанию: политик должен уметь затронуть нужную струну в этом сознании; высказывания политика должны укладываться во «вселенную» мнений и оценок (то есть, во все множество внутренних миров) его адресатов, «потребителей» политического дискурса.

Далеко не всегда такое внушение выглядит как аргументация: пытаясь привлечь слушателей на свою сторону, не всегда прибегают к логически связным аргументам. Иногда достаточно просто дать понять, что позиция, в пользу которой выступает пропонент, лежит в интересах адресата.

Защищая эти интересы, можно еще воздействовать на эмоции, играть на чувстве долга, на других моральных установках. (Впрочем, все это может так и не найти отзыва в душе недостаточно подготовленного интерпретатора.) Еще более хитрый ход - когда, выдвигая доводы в присутствии кого-либо, вовсе не рассчитывают прямолинейно воздействовать на чье-либо сознание, а просто размышляют вслух при свидетелях; или, скажем, выдвигая доводы в пользу того или иного положения, пытаются - от противного - убедить в том, что совершенно противоположно тезису, и т.п.

Любой дискурс, не только политический, по своему характеру направленный на внушение, учитывает систему взглядов потенциального интерпретатора с целью модифицировать намерения, мнения и мотивировку действий аудитории. Как в свое время отмечал А. Шопенгауэр, искусство убеждения состоит в умелом использовании едва заметно соприкасающихся понятий человека. Именно благодаря этому и совершаются неожиданные переходы от одних убеждений к другим, иногда вопреки ожиданиям самого говорящего (Шопенгауэр 1819: 107).

Успех внушения зависит, как минимум, от установок по отношению к пропоненту, к сообщению в речи как таковому и к референтному объекту (Морик 1982: 44). Первый вид установок характеризует степень доверчивости, симпатии к пропоненту, а завоевание выгодных позиций в этой области зависит от искусства говорящего и от характера реципиента (ср. патологическую доверчивость на одном полюсе и патологическую подозрительность на другом).

Изменить установки адресата в нужную сторону можно, в частности, и удачно скомпоновав свою речь, поместив защищаемое положение в нужное место дискурса. Только создав у адресата ощущение добровольного приятия чужого мнения, заинтересованности, актуальности, истинности и удовлетворенности, оратор может добиться успеха в этом внушении (Грац 1985: 16). Люди всегда чего-то ожидают от речи своих собеседников, что сказывается на принятии или отклонении внушаемых точек зрения. Речевое поведение, нарушающее нормативные ожидания уместных видов поведения, может уменьшить эффективность воздействия (если неожиданность неприятна для реципиента) или резко увеличить ее - когда для адресата неожиданно происходит нечто более приятное, чем ожидается в норме.

Различаются ситуации с пассивным восприятием, с активным участием и с сопротивлением внушению со стороны адресата.

При пассивном восприятии внушения адресаты ожидают, что уровень опасений, глубина затрагиваемых мнений и интенсивность речевого внушения будут соответствовать норме. Лица, пользующиеся большим доверием, могут тогда обойтись и малоинтенсивными средствами, резервируя более сильные средства только на случай, когда нужно ускорить воздействие. Остальным же пропонентам показаны средства только малой интенсивности. Кроме того, от мужчин обычно ожидают более интенсивных средств, а от женщин - малоинтенсивных. Нарушения этой нормы - речевая вялость мужчин и неадекватная грубость и прямолинейность женщин, - шокируя аудиторию, снижают эффект воздействия. А страх, вызываемый сообщением о том, что неприятие внушаемого тезиса приведет к опасным для адресата последствиям, часто способствует большей восприимчивости к различным степеням интенсивности воздействия: наибольшая восприимчивость тогда бывает к малоинтенсивным средствам, а наименьшая - к высокоинтенсивным. Причем малоинтенсивная атака более эффективна для преодоления сопротивления внушению, к которому прибегают после поддерживающей, опровергающей или смешанной предподготовки.

В ситуации с активным восприятием внушения реципиент как бы помогает убедить себя, особенно если он надеется, что все происходит в его интересах. Наблюдается прямое соотношение между интенсивностью используемых речевых средств в активно осуществляемой атаке и преодолением сопротивления, являющегося результатом поддерживающей, опровергающей или смешанной предподготовки.

Когда же адресат активно сопротивляется внушению, имеем большое разнообразие случаев. Если имела место предварительная обработка, «внушительность» основной атаки обратно пропорциональна эффективности подготавливающих высказываний. Опровергающие предварительные действия исподволь предупреждают адресата о природе предстоящих атак. Поэтому, если атакующие высказывания не нарушают ожиданий, созданных опровергающим предварительным действием, сопротивляемость внушению бывает максимальной. Если же языковые свойства атакующих высказываний нарушают ожидания, выработанные в результате «опровергательной подготовки» (либо в позитивную, либо в негативную сторону), сопротивляемость уменьшается.

Когда адресату предъявляют более одного довода в пользу одного и того же тезиса, оправданность или неоправданность ожиданий при первом доводе воздействует на принятие второго довода. Поэтому, если речевые ожидания нарушены позитивно в результате первого довода, то этот довод становится внушительным, но изменение отношения к исходной позиции происходит только после предъявления последующих доводов, поддерживающих все ту же позицию, направленную против сложившейся установки. Когда же речевые ожидания в результате первого довода нарушены в отрицательную сторону, этот довод внушительным не бывает, но зато адресат более склонен поверить аргументам из последующей речи, аргументирующей в пользу того же тезиса, направленного против сложившейся установки (Грац 1985: 108).

Итак, политический дискурс, чтобы быть эффективным, должен строиться в соответствии с определенными требованиями военных действий. Выступающие обычно предполагают, что адресат знает, к какому лагерю относится, какую роль играет, в чем эта роль состоит и - не в последнюю очередь - за какое положение выступает («аффирмация») и против какого положения и какой партии или какого мнения («негация») (Грунерт, Каливода 1983: 75). Принадлежность к определенной партии заставляет говорящего

- с самого начала указать конкретный повод для выступления, мотив «я говорю не потому, что мне хочется поговорить, а потому, что так надо»;

- подчеркнуть “репрезентативность” своего выступления, указав, от лица какой партии, фракции или группировки высказывается данное мнение, - мотив «нас много»; поскольку коллективное действие более зрелищно, чем отдельное выступление, часто предусматриваются поддерживающие действия со стороны единомышленников;

- избегать проявления личностных мотивов и намерений, тогда подчеркивается социальная значимость и ответственность, социальная ангажированность выступления - мотив «я представляю интересы всего общества в целом» (Фольмерт 1989: 23).

Как и на поле боя, политический дискурс нацелен на уничтожение «боевой мощи» противника - вооружения (то есть мнений и аргументов) и личного состава (дискредитация личности оппонента).

Одним из средств уничтожения противника в политических дебатах является высмеивание. Смех вообще, по мнению многих теоретиков (напр., А. Бергсона), проявляет неосознанное желание унизить противника, а тем самым откорректировать его поведение. Такая направленность осознанно эксплуатировалась в политических дебатах еще со времен Римской империи. Об этом свидетельствуют обличительные речи Цицерона, в которых высмеиваются даже интимные характеристики противника, вообще говоря, не имеющие прямого отношения к политике. По Н.Корбейлу (Корбейл 1996: 4), оратор «входит в сговор» со слушателем, стремясь исключить из игры своего политического оппонента как не заслуживающего никакого положительного внимания. Много поучительных примеров такого способа уничтожить противника находим мы у В.И. Ленина.

Поскольку высмеивание находится на грани этически допустимого, можно предположить, что в наибольшей степени оскорбительный юмор воспринимается обществом как уместный только в самый критический период; а в «нормальные» периоды такой жанр вряд ли допустим.

В более же мягкой форме исключают противника из игры, когда говорят не о личности, а об ошибочных взглядах, «антинаучных» или несостоятельных. Так, во времена СССР говорили о «патологическом антикоммунизме», «научной несостоятельности», «фальсификации фактов», «игнорировании исторических процессов».

Еще мягче выражались, когда говорили, что «товарищ не понял» (скажем, недооценил преимущества социализма перед капитализмом и т.п.) - своеобразно смягченная оценка не очень высокого интеллекта противника. В академическом, не политическом дискурсе чаще в таких случаях говорят о том, что нечто у данного автора «непонятно» или «непонятно, что некто хотел сказать»: в этом саркастичном обороте вину как бы берет на себя интерпретатор. Еще больший эвфемизм граничит с искренностью - когда говорят: «Я действительно не понимаю...».