Интертекстуальность в научном дискурсе (на материале статей)

Вслед за И.Р. Гальпериным, который главным признаком текста считает информативность, мы также полагаем, что любой текст несет в себе закодированную информацию. Но по нашему мнению, информацию, содержащуюся в тексте, следует понимать несколько иначе. Это может быть не только новый факт, событие, явление или их аспекты, но и идея, эмоция, образ. Украинский психолог В.М. Кандыба считает, что "для человека все является информацией - слово, продукты питания, лекарство. Все, что мы видим, слышим, чувствуем и не чувствуем, все вокруг - информация" [Кандыба 1997, с.54, 59].

Согласившись с мнением З.Я. Тураевой, мы полагаем, что информация может быть только содержательной. Передаваемое сообщение может содержать факт, понятие, суждение, образ, эмоцию, т.е. все то, что может быть воспринято адресатом. Таким образом, категория информативности понимается нами как системообразующее свойство текста нести в себе сведения об окружающем мире, которые могут быть восприняты адресатом.

Интертекстуальность.

По нашему мнению, это свойство также является системообразующей, конститутивной категорией текста, только при наличии которой и может возникнуть текст.

Любая система существует во внешней по отношению к ней среде, связана с ней множеством коммуникаций. По этой причине ни один текст не может возникнуть на пустом месте, он обязательно связан с уже имеющимися текстами. Эта связь выражается хотя бы тем, что при создании и нового, и старых текстов использовался язык. Все, что было уже сказано, написано является базой, основанием, необходимой предпосылкой и условием существования для вновь создаваемых вербальных текстов.

В самом деле, при создании любого произведения автор использует уже существующие, виденные, слышанные элементы других текстов. Совершенно невозможно представить себе текст, полностью лишенный каких-либо связей с предшествующими произведениями. Слова, сочетания слов, способы организации языкового материала, идеи, факты, эмоции - все это уже использовалось когда-либо другими авторами. Но сочетание этих элементов каждый раз уникально; в этом и состоит индивидуальность текста, его сходство, и в то же время, несходство с другими текстами. Речетворческое произведение, в котором полностью отсутствуют интертекстуальные связи, нельзя назвать текстом, так как оно не будет понято. У адресата не возникнет никаких ассоциаций с прошлым словесным опытом, не наступит узнавание понятий, не появится понимание ситуаций, то есть цель общения не будет достигнута. Поэтому существование межтекстовых связей является необходимым условием порождения любого текста, что дает нам право считать интертекстуальность одной из системообразующих категорий текста.

Вся совокупность текстов во внешнем культурном пространстве непрерывно пополняется. Механизм взаимовлияния и взаимосвязи этих текстов друг с другом носит двусторонний характер. Дэвид Коварт назвал это явление текстовым симбиозом [Covart 1993 p. 3-4]. Другими словами, интертекстуальность направлена не только от корпуса прецедентных текстов в сторону вновь создаваемого текста, вынуждая автора апеллировать к уже имеющимся в сознании читателя образам, но и в обратную сторону. Любой новый текст оказывает влияние на прецедентный текст, давая ему вторую, третью, десятую жизнь, заставляя адресата вновь возвращаться мыслями к нему, заново переживать уже известные и открывать новые оттенки смыслов. Таким образом, "старые" и "новый" тексты неразрывно связаны друг с другом. Эти связи могут быть явными, скрытыми, едва уловимыми. Но только наличие таких связей дает возможность создавать и понимать тексты. Вот почему мы считаем интертекстуальность конститутивной категорией текста. Интертекстуальность - универсальная текстовая категория, которая понимается нами как использование элементов существующего текста при создании нового текста.

3.2 Системно-приобретенные категории текста

Содержательность.

Данная системно-приобретенная категория конкретизирует базовую категорию информативности текста. Тип информации, выбранный автором на первом уровне формирования речетворческого произведения, в дальнейшем реализуется посредством выбора темы текста, в русле которой раскрывается смысл сообщения. Лингвистический аспект темы, предмет высказывания, разговора, описания, исследования, его модальность, интерпретируемость, совокупность смыслов, - вот, что вкладывается нами в понятие содержательности. Под содержанием текста подразумевается его смысловое наполнение: объект изображения, отношение к нему автора, возможность выявления дополнительных смыслов, варианты его интерпретации и т.д. При всей кажущейся очевидности такого понимания содержания, изучение реализации этой категории в текстах различных типов зачастую оказывается довольно сложным, так как одна же тема может быть по-разному представлена в текстах с различной структурой, жанровой принадлежностью, разной степенью связности и цельности, в различных коммуникативных условиях. Таким образом, содержательность- это системно-приобретенная категория текста, характеризующая его смысловое наполнение.

Структурность.

Категория структурности (по В.И. Карасику - формально-структурные признаки) характеризует способ организации текста, а именно: его членимость, средства связи частей между собой (когезия), композицию и т.п.

Тот факт, что любой текст разложим на единицы, которые могут быть представлены дискретно и изучаться как самостоятельные сущности или же наоборот, они могут быть представлены целостно, как создающие, в силу специфических законов - логических и лингвистических - то или иное текстовое образование, признан сегодня всеми исследователями текста.

Членимость текста на единицы, способы связи частей текста между собой, которые обеспечивают сцепление, логическую последовательность и взаимозависимость этих частей (когезия), также имеют непосредственное отношение к структуре текста. Кроме того, данная категория подразумевает характеристику целого текста, его архитектонику, внутреннюю структуру и внешнюю форму.

Под категорией структурности мы понимаем совокупность текстовых составляющих, средств их связи друг с другом и способ организации тех и других в единый текст, характеризующийся определенной формой, последовательностью частей и их соразмерностью.

Стилевая и жанровая принадлежность.

"Жанрово-стилистические категории дискурса позволяют адресату отнести тот или иной текст к определенной сфере общения на основании сложившихся представлений о нормах и правилах общения, об условиях уместности, о типах коммуникативного поведения" [Карасик 1998, с. 189]. Эти категории характеризуют тексты в плане их соответствия функциональным разновидностям речи (стилевая принадлежность, жанровый канон, клишированность, вариативность, степень амплификации/компрессии) [там же, с. 187]. В процессе создания текста автор, в зависимости от коммуникативной ситуации, определяет тот или иной стереотип, канон, в рамках которого он осуществляет свой замысел. Речь идет о выборе стиля, в рамках которого речетворческое произведение "отливается" в определенный жанр. Внутрижанровая вариативность предоставляет тексту возможность дальнейшего развития в пределах выбранного направления. Категория стилистической и жанровой принадлежности позволяет тексту быть соотнесенным с другими текстами на основе общих признаков, а также продемонстрировать степень своего соответствия (или отклонения от) "идеальной" жанрово-стилевой модели.

Целостность (когерентность)

Под целостностью (когерентностью) текста в данной работе понимается свойство текста в целом, обеспеченное соответствующими характеристиками его частей. Речь идет об относительной смысловой завершенности, тематическом, стилистическом и структурном единстве, а также относительной внешней оформленности. "Цельность текста заключается в логико-семантической, грамматической (прежде всего синтаксической) и стилистической соотнесенности и взаимозависимости составляющих его предложений. Иными словами, когерентность текста есть результат взаимодействия логико-семантического, синтаксического и стилистического видов когезии" [Трошина 1982, с. 50]. Данная категория текста характеризует степень тематического, стилистического и структурного единства конкретного текста, обеспеченного категориями содержательности, структурности и жанрово-стилистической принадлежности.

Участники общения.

Участники коммуникации влияют на процесс формирования дискурса ничуть не меньше, чем другие его характеристики. Группа участников общения не ограничивается только двумя людьми - адресатом и автором. Количество коммуникантов может быть намного больше, они могут различаться по степени активности, по легитимности. Существует понятие "квазиадресат", это - воображаемое лицо, человечество, бог, зритель, предмет, наделенный одушевленностью. Все участники общения обладают статусными, личностными, ролевыми, коммуникативно-ролевыми характеристиками, в зависимости от которых происходит формирование конкретного текста. Очевидно, что все коммуниканты являются языковыми личностями, находящиеся под влиянием ряда факторов: социокультурных, психологических, ситуативных. Категория участников общения характеризует выбор и использование языковых средств в зависимости от социального характера речи, а также ее индивидуальных особенностей (индивидуальная картина мира, включающая интеллектуальный компонент - информацию о мире и модальный компонент - разностороннюю оценку информации).

Обстоятельства общения.

Данная категория, которую также можно было бы назвать типом коммуникативной ситуации, включает в себя характеристики времени, места проведения коммуникативного акта, сферы, структуры и условий общения. Под сферой мы понимаем персональный или институциональный характер взаимодействия коммуникантов. К структуре относятся режим общения (монолог, диалог и другие типы), канал - прямой или косвенный (коммуникация может происходить по телефону, по переписке, в режиме on-line и т.д.). Условия коммуникации подразумевают разнообразные характеристики ситуации, в которой реализуется текст. Обстоятельства общения заставляют коммуникантов выбирать те или иные языковые средства для осуществления своего намерения сообщить информацию, и это дает нам право считать данный признак категорией текста.

4. Категория интертекстуальности "Каждая книга говорит только о других книгах и состоит только из других книг"

Умберто Эко

Внешней средой, то есть системой более высокого уровня, элементом которой является текст, можно назвать также множество всех текстов, существующих в культуре человечества. Совокупность всего говоримого и понимаемого, языковой материал, по Л.В. Щербе [Щерба 1974, с.26], обретает форму текстов, письменных и устных, число которых неизмеримо, но которые в свою очередь поддаются системной организации. Ни один текст не существует изолированно, он находится в бескрайнем сообществе текстов, подвергается влиянию со стороны этого сообщества, и, в свою очередь, сам воздействует на него. Механизм такого взаимовлияния образно описан Р. Бартом: любой "...текст взрывается, рассеивая в межтекстовом пространстве облако смыслов"; из этих осколков и частиц, "из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат, из цитат без кавычек" мы образуем свои тексты, которые, едва появившись, в свою очередь, также "взрываются". Каждый текст соткан из цитат, отзвуков, ассоциаций, отсылающих нас к тысячам культурных источников. Эти интегральные свойства текста, его связи с коммуникативной средой получили название "интертекстуальность".

Принято считать, что функции связей между текстами выполняют различные цитаты и ссылки, и это действительно так. Однако, под интертекстуальностью мы понимаем гораздо более сложное и многообразное явление. Связь с предшествующим текстом может реализовываться в виде различного рода заимствований, аллюзий, текстовых реминисценций, не только точных, но и различным образом деформированных цитат. Эту же роль могут играть и разного рода намеки, отсылки к прецедентным текстам, например, излюбленные способы организации текста, использование особых коннотаций слов или выражений и другие косвенные напоминания о ситуациях. Один из аспектов влияния сообщества существующих текстов на процесс порождения нового текста состоит в том, что те или иные фрагменты знакомых текстов осознанно или неосознанно отражаются в новых произведениях. Механизм подобного взаимовлияния описан А.Е. Супруном: "Большую часть своих познаний о мире человек черпает не из собственного опыта, а из текстов. Услышанные или прочитанные тексты оказывают огромное влияние на формирование человека, в том числе и на его язык. Попадая в человеческое сознание через тексты, информация о мире постепенно, на протяжении поколений оседает в языковом устройстве и превращается в его часть" [Супрун 1995, с.61]. Именно по этой причине "человек говорящий" и "человек пишущий" при продуцировании собственного текста всегда находится под воздействием более ранних текстов, усвоенных им в течение жизни.

Совокупность всех существующих текстов оказывает заметное влияние не только на создание, но и на восприятие текста. Ведь при восприятии адресат руководствуется свой собственной картиной мира, которая сформировалась у него под воздействием ранее услышанных или прочитанных текстов. Но набор таких прецедентных текстов (термин Ю.Н. Караулова) различен для разных членов социума из-за различий в их национальных, социальных, профессиональных, возрастных и др. характеристиках, поэтому ассоциации к прочитанному и услышанному у одних носителей языка редко совпадают с ассоциациями других. Именно здесь кроются многие причины взаимонепонимания.

Возникновение проблемы интертекстуальности является закономерным результатом современного этапа развития науки о языке, которая переживает процесс интеграции классической, неоклассической и постмодернистской научных парадигм. Интертекстуальный анализ текста можно рассматривать в качестве узлового момента процесса данной интеграции. Отчетливо прослеживаются, с одной стороны, авангардистская тенденция, проводимая западными исследователями, а с другой - вырабатываемая в настоящее время более выверенная теория интертекстуальности, опирающаяся на традиции нашего отечественного языкознания. Необходимо разграничить интертекстуальность как панязыковой характер мышления (Р. Барт, Ж. Лакан, М. Фуко, Ж. Деррида и др.) и интертекстуальность как собственно языковое, литературное явление, развивающееся по внутренним законам художественной логики (М.М. Бахтин, нарратолог Л. Дэлленбах, И. Смирнов и др.). Первая концепция лежит в основе принципа абсолютной цитатности художественного творчества, ("смерть субъекта" М. Фуко, "смерть автора" Р. Барта, взаимодействие автора, текста, читателя как "бесконечного поля для игры письма" - Л. Перрон-Муазес и др.). Вторая концепция представляет теорию, которая базируется на собственных закономерностях литературного процесса [Бахтин 1975].

Основой или предпосылкой существования явления интертекстуальности можно считать два аспекта: типологическая, универсальная трактовка интертекстуальности, основанная, в частности, на теории семантической памяти текста (И. Смирнов), и связь этого принципа с дихотомией, т. е. конкретными вариантами его реализации в различных текстовых системах. "Эпизодическую память составляет информация, которую индивид приобрел как участник социальных действий и перципиент физического мира... Семантическую память образует информация, извлеченная индивидом не из непосредственно воспринимаемого им мира, но всякого рода субститутов фактической реальности. Иначе говоря, семантическая память - это хранилище усвоенных нами текстов и сообщений" [Цит. по: Богаткина 1997-1999]. Таким образом, семантическая память - это основа многовариантных интертекстуальных диалогов художественных текстов, которые по-новому воссоздают, переконструируют линейную интратекстовую логику литературного процесса, основанную на эпизодической памяти автора и дискурса. Принцип семантической памяти текста, реализующийся в различных вариантах интертекстуального анализа очень близок нашему пониманию интертекстуальности как категории дискурса, так как рассматривает процесс порождения текста нового качества, творческий акт, а не просто процесс самодостаточной игровой деятельности и признает авторское начало в тексте системообразующим фактором его интертекстуальных интерпретаций.

4.1 Этапы развития теории интертекстуальности

Основы возникновения и развития теории интертекстуальности были заложены еще в ранних работах М.М. Бахтина. Он первым высказал мысль о том, что текст связан особыми отношениями не только с элементами системы языка, но с другими текстами. "За каждым текстом стоит система языка. В тексте ей соответствует все повторенное и воспроизведенное и повторимое и воспроизводимое, все, что может быть дано вне данного текста (данность). Но одновременно каждый текст (как высказывание) является чем-то индивидуальным, единственным, неповторимым, и в этом весь смысл его (его замысел, ради чего он создан)... По отношению к этому моменту все повторимое и воспроизводимое оказывается материалом и средством. Это в какой-то мере выходит за пределы лингвистики и филологии. Этот второй момент (полюс) присущ самому тексту, но раскрывается он только в ситуации и в цепи текстов (в речевом общении данной области). Этот полюс связан не с элементами (повторимыми) системы языка (знаков), но с другими текстами (неповторимыми) особыми диалогическими и (диалектическими при отвлечении от автора) отношениями" [Бахтин 1979, с.283-284].

Еще одним вкладом М.М. Бахтина в формирование теории межтекстовых связей стали его идеи о "чужом слове". Термин "чужое слово" восходит к теории, согласно которой все слова для каждого человека делятся на "маленький мирок своих слов (осознаваемых как свои) и огромный безграничный мир чужих слов" [Бахтин 1979, с.347-348]. "Я живу в мире чужих слов, и вся моя жизнь является ориентацией в этом мире, бесконечно разнообразной реакцией на чужие слова, начиная от их освоения (в процессе первоначального овладения речью) и кончая освоением богатств человеческой культуры (выраженных в слове или других знаковых материалах)" [там же]. М.М. Бахтин считал любой текст диалогичным, т.е. представляющим собой диалог автора со всей предшествующей и современной ему культурой.

Идеи М.М. Бахтина о "чужом слове" и диалогичности явились отправной точкой для построения современной теории межтекстовых связей.

Под влиянием идей М.М. Бахтина французская исследовательница семиотики Ю. Кристева в 1969 году сформулировала понятие, ставшее одной из основных категорий постструктурного анализа, понятие интертекстуальности. В своей работе "Word, Dialogue, and Novel" она отвергла традиционные для литературоведения рассуждения об "авторских влияниях" и "текстовых источниках", заявив, что все знаковые системы от таблицы до стихотворения создаются тем способом, с помощью которого они трансформируют все предыдущие знаковые системы. Таким образом, литературный труд является не просто продуктом одного автора, но продуктом его отношений с другими текстами и со строем самого языка. "Any text," she argues, "is constructed of a mosaic of quotations; any text is the absorption and transformation of another". ("Она утверждает, что любой текст построен из мозаики цитат; любой текст впитывает и преобразует другой". - Здесь и далее перевод Е.М.) [Цит. по Keep 1995].

Развивая эту точку зрения, наш современник Кристофер Кип утверждает, что понятие интертекстуальности опровергает концепцию текста как самодостаточной герметической целостности, стоящей на первом плане; вместо этого вся литературная деятельность происходит в присутствии других текстов, которые фактически является палимпсестами [там же].

Однако, Б. Гаспаров замечает, что сходное понятие, понятие "подтекста" было введено К. Тарановским двумя годами ранее, то есть в 1967 году. Но, при внешнем сходстве используемых понятий, Б. Гаспаров усматривает различную направленность той трактовки, которую они получают на русской и французской почве. "В трактовке Тарановского и его последователей, "подтекст" выполняет интегрирующую функцию в тексте, в который он инкорпорирован: присутствие подтекста позволяет увидеть подразумеваемые смысловые мотивировки, объясняющие связь между отдельными элементами текста, до того казавшимися расположенными случайно. В конечном счете, текст, после осознания присутствующих в нем подтекстов, предстает для нас более связным и осмысленным. В отличие от этого, понятие "интертекста" с самого начала было направлено на разрушение "мифа" о единстве и целостности текста; интертекст размывает границы текста, делает его фактуру проницаемой, его смысловые контуры неопределенными и изменчивыми. В пространстве данного текста различные высказывания, заимствованные из других текстов, не дополняют, но, по словам Ю. Кристевой, "пересекают и нейтрализуют друг друга"; в конечном счете, текст как отдельный феномен теряется в непрерывных интертекстуальных наслоениях" [Гаспаров 1990].

4.2 Подходы к изучению межтекстовых связей

Эти две противоположные точки зрения на межтекстовые связи, отражающие различия между двумя литературными направлениями - модернистским и постмодернистским - и сегодня преобладают в зарубежном литературоведении. Е.М. Форстер и Маргарет Шлегал говорят о построении "a "rainbow bridge" of meaning between scattered, contrary things" ("радужного моста значения между рассеянными противоположностями"). Т.С. Элиот сомневается в возможности построения "чего-либо соединяющего", ибо, по его мнению, чем больше связей возникает в любой системе, тем больше возможность возникновения противоречий. Поэтому "соединение всего и соединение ничего дают одинаковый результат" [Bolter 1995].

Указанные авторы являются сторонниками традиционного интерпретативного подхода к изучению явления интертекстуальности. Они исследуют межтекстовые связи, выявляя их интегрирующую или разрушительную функцию в тексте, рассматривая оппозицию текст - контекст. Однако, такой подход является далеко не единственным при изучении данной проблемы.

Некоторые лингвисты пытаются исследовать явление интертекстуальности намного шире, с точки зрения философии языка, всей языковой деятельности человека и культуры в целом. Такой подход представляется наиболее полным, так как с его помощью исследователи предпринимают попытки объяснить причины и условия существования такого сложного явления как межтекстовые связи. Крупнейшим теоретиком, сторонником данного аспекта изучения интертекстуальности является Ролан Барт. В своих работах конца 60-х, начала 70-х годов он утверждает, что литература и, шире, вся языковая деятельность заключается не в создании объектов-"сообщений", но в непрерывном "переписывании", таким образом, любая интерпретация текста является в то же время его палимпсестным перечеркиванием. Р. Барт определяет интертекстуальность как условие существования текста. "Любой новый текст состоит из старых цитат. Части кода, формул, ритмических моделей, фрагментов культурных языков и т.д. проходят через текст и перераспределяются в нем, так как всегда есть язык до текста и внутри него. Каждый текст представляет собой новую ткань, созданную из старых цитат. Как необходимое предварительное условие для любого текста интертекстуальность, не может быть сведена к проблеме источников и влияний; она представляет собой поле анонимных формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или автоматических цитаций, даваемых без кавычек" [Цит. по: Ильин 1996, с.226].

Сходную направленность имеет понятие "письма", занявшее центральное место в книге Жака Деррида "О грамматологии" (1967). Новая философия языка, представленная в ней, рассматривает "письмо" как непрерывно развертывающийся процесс, не знающий ни начала, ни конца, ни дискретных фаз и состояний. Каждое новое высказывание "пишется", как палимпсест, поверх предыдущих высказываний. Это "переписывание" поверх прежнего состояния представляет собой единственную форму существования языка; нет, и никогда не было ни в качестве доисторической исходной точки, ни в качестве теоретического идеала некоего начального состояния, которое не было бы уже палимпсестом, наслоившимся поверх чего-то другого. В этом смысл утверждения Ж. Деррида, на первый взгляд парадоксального, что "письмо" (в таком его понимании) существовало прежде языка, существовало, говоря специфическим языком этого философа, "всегда уже". Ж. Деррида здесь высмеивает представление о тексте как целостном феномене, называя эту мнимую целостность "вторичной девственностью" [Гаспаров 1990].

В контексте всего постмодернистского мировоззрения (а именно в русле этого течения велись интенсивные исследования данного феномена) интертекстуальность рассматривается как единый механизм порождения текстов. Явление интертекстуальности, таким образом, тесно связывается с положением "мир есть текст", сформулированным Ж. Деррида. Согласно этому положению, вся человеческая культура рассматривается как единый текст, включенный в бытие, то есть некий единый интертекст. Все создаваемые тексты, в таком случае, с одной стороны, в основе своей имеют единый предтекст (культурный контекст, литературная традиция), а с другой стороны, в свою очередь являются интертекстами, так как становятся явлениями культуры.

Исследователи, рассматривающие текст в оппозиции ко всей языковой системе, часто исходят из современных положений гермневтики и синергетики. Пытаясь объяснить явление интертекстуальности процессами, происходящими в общей системе языка, философии и культуры в целом, В.Н. Базылев говорит о смене всей языковой парадигмы "на целостную парадигму, объединяющую гумбольдтианскую и потебнианскую традиции с картезианской лингвистикой Н. Хомского, дополняемую наличием клишированных форм". Таковой парадигмой автор считает синергетическое мировидение и миропонимание. Эволюция структуры языка и текста с этой точки зрения предстает как постоянное хаотическое колебание вокруг некоей оси, никогда не выходящее за границы определенного [Базылев 1997 с.31]. Такой лингвофилософский аспект синергетики является интересным и перспективным объяснением смешения и взаимопроникновения стилей, жанров и элементов текстов.

В.Г. Костомаров характеризует процессы, происходящие в современной языковой системе, как "либерализацию". По его мнению, изменения затрагивают все пласты и подсистемы языка, и доминантой этих изменений предстает стремление к свежей выразительности, к обновлению во что бы то ни стало. "Наиболее рельефно новый языковой вкус проявляется в стилистических инновациях - размытость границ между коммуникативными сферами, нивелировка типов речи... Принципиальная ставка на смешение стилистических гетерогенных единиц, которая порождает размытость форм общения, как бы коррелирующую с неструктурированностью сегодняшнего общества, дополняется детабуизацией прежде запрещенных языковых выражений" [Костомаров 1995, с.73].

Такой расширенный взгляд на проблему взаимодействия текстов неизбежно ведет к необходимости рассматривать не только объективно существующее речетворческое произведение, но и ситуации его порождения и восприятия. Развивая свое понимание текста как анонимного конструкта, не имеющего происхождения, Ролан Барт совершенно по-иному представил проблему авторства, провозгласив "смерть автора". Он заявил, что произведение создает автора, а не наоборот; так как в его власти только смешать различные произведения таким образом, чтобы ни одно из них не преобладало. Следовательно, ни один автор не может заявить авторское право ни на один текст, потому что в некотором смысле не он писал его [Keep 1995].

Частично эту точку зрения разделяет Э. Кляйншмидт, который довольно нетрадиционно подходит к идее авторства. Он считает, что с современной точки зрения собственностью автора считается не содержание, воспринимаемое читателем, а форма мысли, принадлежащая только автору. "Внешняя сторона служит не только формой, но и делает авторство обоснованным и доступным. И хотя текст - часть бесконечного процесса преобразований, в акте его составления возникает связное самодостаточное пространство, выражающееся в единственной форме" [Кляйншмидт 1996, с.61]. На той же позиции стоит и В. Пелевин, утверждающий, что "идеи не подлежат копирайту" [Пелевин 1997].

Полнота и адекватность восприятия текстов, по мнению современных лингвистов, также находится в прямой зависимости от интертекстуального знания. В.И. Шаховский, опираясь на точку зрения Умберто Эко, рисует довольно пессимистичную картину взаимного непонимания. По его мнению, различие интертекстуальной компетенции коммуникантов объясняет множественность интерпретаций одного и того же текста, множественность читательских эмоциональных рефлексий, что ведет к недопониманию смысла сообщения. Каждое слово, по М.М. Бахтину, приходит к нам уже многоголосым, и эта смысловая полифония довольно редко совпадает у коммуникативных партнеров. "Поскольку полного интертекстуального знания ни у одного из коммуникантов быть не может, говорить о полном взаимопонимании homo loquens вряд ли приходится" [Шаховский 1998 с.121].

В последние десятилетия, благодаря бурному развитию теории интертекстуальности за рубежом, появились научные школы и отдельные авторы, изучающие проблему межтекстовых связей, противопоставляя текст и фрагмент текста. Сильной стороной данного аспекта изучения проблемы является то, что он позволяет провести более глубокое исследование интертекстуальности, выявляя и анализируя заимствованные фрагменты текста. При проведении подобных исследований многие лингвисты столкнулись со сложностью и многообразием изучаемого предмета. Возникло множество родственных понятий и областей исследования. Так Жерар Женетт в 1982 году предложил более емкий термин: "транстекстуальность" и выделил в нем 5 подтипов:

Интертекстуальность - цитирование, плагиат, аллюзии (У. Стам добавил сюда и понятие "интратекстуальность", которое означает аллюзии текста к самому себе);

Паратекстуальность - отношения между текстом и его "паратекстом" - тем, что окружает основное 'тело' текста, т.е. заголовок, подзаголовок, предисловие, посвящение, эпиграф, сноски, иллюстрации и т.д.

Архитекстуальность - обозначение текста как части жанра или жанров (Ж. Женет соотносит этот подтип с самим текстом, но он может быть отнесен и к созданию читателем фрейма данного текста);

Метатекстуальность - эксплицитный или имплицитный критический комментарий к тому или иному тексту;

Гипотекстуальность (или гипертекстуальность) - отношения между текстом и предыдущим 'гипотекстом', т.е. текстом или жанром, на котором этот текст основан, но который он трансформирует, модифицирует, развивает или расширяет (включая пародию, шарж). Даниел Чандлер предлагает определить такой "компьютерный гипертекст" как текст, который может связать читателя напрямую с другим текстом, вне зависимости от его авторства или месторасположения [Chandler 1995].

Сравнительно недавно появившееся понятие "гипертекст", возникшее в связи с изучением электронных текстов, часто встречается в работах, посвященных исследованию интертекстуальности. Термин "гипертекст" был введен Теодором Нельсоном в шестидесятых годах для обозначения текстов, имеющих электронную форму, как радикально новый способ информационной технологии и новый метод публикации. "By 'hypertext,' I mean non-sequential writing -- text that branches and allows choices to the reader, best read at an interactive screen. As popularly conceived, this is a series of text chunks connected by links which offer the reader different pathways" ("Под гипертекстом я понимаю не-последовательное письмо, текст, который ветвится и позволяет читателю сделать выбор, текст, который лучше читать на интерактивном экране. В популярном понимании это - последовательность текстовых отрывков, соединенных связями, предоставляющими читателю различные направления"). Джордж Лэндоу называет гипертекстом блоки текстов и электронные связи между ними [Landow 1992]. Он считает, что гипертекст соединяет отрывки вербального дискурса с образами, картами, диаграммами и звуком также легко, как и с другими отрывками текста, и, поэтому, расширяет понятие текста, делая его не только вербальным. Таким образом, гипертекст, по Д. Лэндоу, означает информационную среду, которая объединяет вербальную и невербальную информацию [там же].

Э. Латур утверждает, что тексты получают свое значение не относительно внешнего мира, а относительно других текстов. Как исследователи мы все зависим от такого опыта "интертекстуального цитирования", о котором говорит Э. Латур. Эта идея точно совпадает с основным принципом построения гипертекста, в связи с этим и Д. Лэндоу и Д. Болтер считают гипертекст "технологическим апофеозом интертекстуальности" [Internet Student's Dictionary].

Подобные исследования проводились и отечественными лингвистами. Так, Н.А. Купина и Г.В. Битенская выдвигают понятие "сверхтекста", определяя его как "совокупность высказываний, текстов, ограниченных темпорально и локально, объединенных содержательно и ситуативно, характеризующуюся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, особыми критериями нормального/анормального" [Купина, Битенская 1994].

Противопоставляя текст и фрагмент текста, Р.Д. Тименчик выделяет "промежуточный вид использования" чужого текста, при котором цитирование не является сознательной отсылкой к тексту-источнику [Тименчик 1989, c.34]. В едином культурном пространстве находятся, помимо прочих, тексты, обладающие определенным неоспоримым "авторитетом", приобретшие его в результате существующей в конкретной культурной среде традиции воспринимать их как источник безусловных аксиом. Таким текстом является, например, Библия, цитаты и аллюзии из текстов которой пронизывают буквально все тексты, созданные в Новое время. По выражению В.Н. Топорова, "великий текст" - "чистое творчество как преодоление всего пространственно-временного, как достижение высшей свободы" живет "вечно и всюду" [Топоров 1983, с.284]. Присутствие таких безусловных "авторитетов" также способствует созданию (и успешному существованию) некоего "универсума текстов" (по выражению Ж. Деррида), так как подобный текст функционирует в качестве постоянного интертекста (в виде цитат и аллюзий).

Большинство исследователей интертекстуальности считают данное явление универсальным, проявляющимся в различных типах текста. Однако, пытаясь более глубоко и детально изучить взаимовлияние и взаимодействие текстов, некоторые лингвисты предполагают существование стилистической и жанровой специфики интертекстуальности. В связи с этим в последние годы были опубликованы исследования межтекстовых связей в различных типах дискурса.

Наиболее изученным является проявление категории интертекстуальности в литературно-художественных текстах. Прекрасным примером такого исследования может служить книга Дэвида Коварта "Literary Symbiosis: The Reconfigured Text in Twentieth-Century Writing", в предисловии к которой он пишет: "I examine some of the works of recent decades that are deliberately and visibly dependent on early works, contending that the relation between them is mutually beneficial. Among the pairings are Rosencrantz and Guildenstern are Dead and Hamlet; Wide Sargasso Sea and Jane Eyre; and Mary Reilly and Dr. Jekell and Mr. Hyde ... In such works of literary symbiosis intertextuality surrenders its usual veil of near invisibility to become concrete and explicit - a phenomenon that is a part of the postmodern tendency toward self-consciousness and self-reflexivity ... Although my main examples come from the contemporary period, I refer to works dating as far back as the classical era, works representing a range of genres (drama, fiction, poetry, opera, and film). The study of literary symbiosis can reveal much about the dynamics of literary renewal in every age. If all literature redeems the familiar, literary symbiosis redeems the familiar in literature itself" ("Я исследовал некоторые работы последних десятилетий, очевидно и намеренно зависящие от более ранних произведений, и утверждаю, что отношения между теми и другими взаимно полезны. Среди таких пар Розенкранц и Гилденштерн, Мертвец и Гамлет, Дикое Саргассово море и Джейн Эйр, а также Мэри Райли и доктор Джекил и мистер Хайд... В этих примерах литературного симбиоза интертекстуальность отказывается от своей обычной маски почти полной невидимости, чтобы стать конкретной и очевидной - явление, которое является постмодернистской тенденцией к самоосознанию и самооценке ... Хотя основные мои примеры взяты из современного периода, я ссылаюсь и на классические произведения, представляющие целый спектр жанров (драма, художественная литературы, поэзия, опера, экранизация). Изучение литературного симбиоза может обнаружить много нового в динамике литературного обновления каждой эпохи. Если вся литература оправдает использование уже известного, то литературный симбиоз оправдает использование известного в самой литературе"). [Covart 1993, p.3-4].

Д.Б. Ольховиков отмечает активизацию данного явления в публицистическом дискурсе. Говоря об изменении облика русской газеты, он пишет: "Это изменение состоит в заимствовании ею стилистически окрашенных элементов одного или нескольких иных функциональных стилей языка, что делает функциональный стиль газеты стилем-"хамелеоном" [Ольховиков 1997, с.32]. Такую диффузию стилей в рамках одного газетного текста автор объясняет изменениями в общей системе языковой культуры [там же].

Американская исследовательница Дебора Джонсон опубликовала результаты своих исследований интертекстуальности в политическом дискурсе. Она изучала тексты политических дебатов во время выборов губернаторов и сенаторов в 1994 году в США, и основные ее выводы таковы: 1) кандидаты используют в своих выступлениях большой процент "чужих" текстов и очень мало новой информации; 2) кандидаты часто повторяют уже известную информацию, интерпретируют чужие слова, используют чужие тексты для того, чтобы критиковать или отвергать их, а также сделать предположения или прогнозы. Д. Джонсон предложила свою классификацию интертекстуальных ссылок в текстах политических дебатов [Johnson 1996].

Реализация интертекстуальности в научном дискурсе также является предметом активного изучения. "Ансамблевый, т.е. интертекстуальный, характер построения текста произведения имеют функциональные литературы Нового времени, считает И.В. Силантьев, - Принцип "ансамбля" текстов особенно отчетливо проявляется в научной и публицистической литературе. Современный научный текст, как и текст древнерусского произведения, носит открытый характер и принимает в себя другой текст или непосредственно граничит с другим текстом - иным по своей жанровой природе или чужим по своей авторской принадлежности. Это может быть цитата или автоцитата, примечание, комментарий, аннотация, приложение, библиография и т.д. При этом не столь важно, что та же цитата в научном тексте - как "посланник", "представитель" другого текста - должна быть фиксирована в своей авторской принадлежности... Важно другое - в обоих случаях иной, чужой текст живет в своей полной инаковости, в своем неснятом виде в принявшем его тексте [Силантьев 1996, с. 6].

4.3 Различные определения интертекстуальности

Термин "интертекстуальность" стал очень распространенным в наши дни, благодаря своей популярности он используется во многих областях, но содержание, которое в него вкладывается авторами, значительно варьирует. Это вызвано тем, что с необходимостью изучения интертекстуальности столкнулись многие ученые в различных областях языкознания и культурологии, но они по-разному подходят к исследованию данного явления. Сегодня среди научных направлений, в которых изучается интертекстуальность, можно выделить литературоведение, особенно его постмодернистское направление, исследования в области электронных гипертекстов и объектов видеокультуры. Последнее направление развивается наиболее активно и плодотворно, хотя, на первый взгляд, имеет мало общего с лингвистикой. Однако, именно здесь в связи с развитием информационных технологий представляется прекрасная возможность рассмотреть новые способы презентации текстов и по-новому взглянуть на бывшую еще недавно единственной форму существования вербального текста.

Термин "интертекстуальность" имеет множество определений и толкований. Одно из наиболее распространенных - "интертекстуальность - это свойство взаимосвязей между текстами" [The UVic Writer's Guide].

Традиционное определение находим у Ю. Кристевой, автора этого термина: "Мы назовем интертекстуальностью эту текстуальную интер-акцию, которая происходит внутри отдельного текста. Для познающего субъекта интертекстуальность - это признак того способа, каким текст прочитывает историю и вписывается в нее" [Цит. по Черняева 1998].

Для большинства западных теоретиков каноническим стало определение Р. Барта: "intertextuality is the process whereby one text plays upon other texts, the ways in which texts refer endlessly to further elements within the realm of cultural production" ("интертекстуальность - это процесс, посредством которого один текст обыгрывается другим, это средства, с помощью которых тексты бесконечно соотносятся с другими отдаленными элементами культурной сферы") [Fox 1995].

По мнению Николаса Фокса, "intertextuality is a means to demonstrate the limits of discourse, but also, significantly, a stratagem by which it becomes possible to challenge and resist discourse - to open up the possibilities of becoming other" ("интертекстуальность - это способ продемонстрировать границы дискурса, а также, что не менее важно, хитрость, с помощью которой становится возможным оспаривать дискурс и противостоять ему - это средство, предоставляющее тексту возможность стать другим") [там же].

Майкл Риффатер определяет интертекстуальность как систему ограничений нашей свободы выбора или исключений, так как именно благодаря отказу от несовместимых ассоциаций внутри текста мы приходим к пониманию их совместимых элементов. Исследователь утверждает, что интертекстуальность является полной противоположностью гипертекстуальности, так как первая строит "упорядоченную сеть" ограничений, которые удерживают читателя в направлении "правильной" интерпретации, а вторая - есть "вольное переплетение" свободных ассоциаций [Twylight 1992].

"Интертекстуальность - термин, используемый для обозначения отношений между обсуждаемым текстом и другими текстами, которые могут быть как литературными, так и нелитературными работами", утверждает Дж. Лэндоу. "Интертекстуальность намного шире, чем влияние, т.е. прямое воздействие, сознательное или бессознательное, одного автора на другого; интертекстуальность - это общее состояние, с помощью которого текст может быть текстом: это целая сеть отношений, соглашений и ожиданий, посредством которых определяется текст. Многие современные критики утверждают, что все тексты обязательно связаны друг с другом посредством языка, и не существует никакого абсолютного текста" [The UVic Writer's Guide].

Т. Морган предлагает следующее определение: "intertextuality is a structural analysis of texts in relation to the larger system of signifying practices or uses of signs in culture, it shifts attention from the triad constituted by author/work/tradition to another constituted by text/discourse/culture. In so doing, intertextuality replaces the evolutionary model of literary history with a structural or synchronic model of literature as a sign system" ("интертекстуальность - это структурный анализ текстов по отношению к более крупной знаковой системе или системе, использующей знаки в культурной сфере, она перенацеливает наше внимание от триады автор/произведение/традиция к другой триаде текст/дискурс/культура. Таким образом, интертекстуальность заменяет эволюционную модель литературной истории структурной или синхронной моделью литературы как знаковой системы") [Landow 1992].

Межтекстовые связи представляют собой чрезвычайно интересный и многоплановый предмет изучения. Рассмотрев основные этапы развития теории интертекстуальности и аспекты исследования данного явления, применяемые разными лингвистами, мы пришли к заключению, что наиболее перспективным подходом к рассмотрению данного явления является системный подход. Понимание текста как коммуникативной системы, предназначенной для переноса закодированной информации, дает нам продуктивный метод исследования межтекстовых связей. Таким образом, наш подход к проблеме будет осуществляться с позиции системного анализа текста как высшего языкового уровня. В связи с этим сформировалось следующее рабочее определение: интертекстуальность - универсальная текстовая категория, которая понимается нами как использование элементов существующего текста при создании нового текста.

4.4 Лингвистический подход к анализу межтекстовых связей

Отдавая отчет в том, что межтекстовые связи нельзя рассматривать как чисто механическое включение ранее созданных текстов (или их элементов) в создаваемый текст, нужно отметить, что интертекстуальность может также быть рассмотрена как факт соприсутствия в одном тексте двух или более текстов, реализующийся в таких приемах, как цитата, аллюзия, плагиат и др. [Женетт 1982, с.92]. Безусловно, такой взгляд на теорию интертекстуальности представляется искусственно ограниченным: ведь феномен интертекстуальности вмещает в себя не только факт заимствования элементов существующих текстов, но и наличие общего единого текстового пространства. Только в таком случае становится понятным, почему аллюзии, цитаты, реминисценции могут быть как вольными, так и невольными заимствованиями (именно невольным заимствованием, "бессознательным действием творческой памяти" называл В.М. Жирмунский реминисценции) [Жирмунский 1977, с.339]. Именно при условии существования единого текстового пространства становится очевидной возможность текстов свободно проникать друг в друга.

Однако, наша задача - выявить и описать характеристики межтекстовых связей с точки зрения науки о языке - требует намеренного сужения рамок анализа, отхода от чисто культурологических и литературоведческих позиций и выработки строго лингвистического подхода к предмету исследования. По этой причине представляется необходимым определение основных критериев анализа межтекстовых связей с позиций лингвистики дискурса.

Погруженный в ситуацию общения, любой случай заимствования и реализации элемента "чужого" текста превращается в интертекстуальную ситуацию, которая может быть представлена в виде трехсторонней модели: I - автор, включающий в создаваемый им текст заимствованный элемент; II - сам текст; III - адресат, воспринимающая сторона. Каждая из трех составляющих данной модели может быть рассмотрена по следующим направлениям.

Первый элемент интертекстуальной ситуации, адресант, включает в создаваемый им текст "чужие" фрагменты по разным причинам и наделяет их различными функциями. Так как мы рассматриваем только намеренное использование интертекстуальных связей, принимая во внимание интенцию автора, в предлагаемой нами модели этот элемент назван "цели заимствования". Предлагается выделить следующие цели: 1) референционная (отсылочная) - прототипная цель заимствования, сущностью которой является свертывание информации. Упоминание о другом тексте или ситуации вызывает образ, уже имеющийся в сознании адресата, что позволяет добиться большей эффективности восприятия, используя минимум языковых средств; 2) оценочная - "чужой" текст заимствуется для высказывания своего эмпатического или критического отношения к нему; 3) этикетная - выражение уважения к аудитории, ссылка на авторитет, а также использование определенных приемов, форм, штампов, клише для соответствия существующим требованиям; 4) декоративная - использование удачно найденных словесных форм более четко передает смысл сообщения, а также эмоционально воздействует на адресата, оживляет текст, придает ему индивидуальный характер.

Вторым элементом интертекстуальной ситуации является сам текст. Его объективный анализ, в отрыве от адресанта и адресата, позволяет выявить 3 аспекта исследования: 1) источник заимствования, 2) объект заимствования и 3) способ реализации заимствования.

Источник заимствования

Тесты известного автора,

Тексты неизвестного автора,

Автотексты

Объект заимствования

Идея

Информация

Структура

Форма (носитель)

Способ реализации

Маркированный

Немаркированный

Безусловно, эти конституэнты наиболее часто встречаются не изолированно, а в различных комбинациях.

Третьим элементом интертекстуальной ситуации является адресат, его восприятие текстового заимствования. Адресат или воспринимающая сторона является полноправным участником дискурса, от него во многом зависит успех общения. По мнению многих исследователей, адресат творит текст наравне с автором, ибо каждый акт восприятия (прочтения) текста является индивидуальным и неповторимым. Анализ видов восприятия может быть проведен по двум направлениям: степень или глубина понимания и субъективное отношение адресата к тексту.

Понимание адресатом текста напрямую зависит от соотношения фоновых знаний участников общения, включающих социокультурную и узкоспециальную компетенцию. Предлагается выделить 3 степени глубины понимания:

непонимание, т.е. адресат воспринимает инородное включение как авторский текст и не видит в нем "чужого слова". Это происходит, когда фоновые знания адресата и автора резко отличаются по уровню или по содержанию.

поверхностное понимание; на этом уровне адресат может распознать вкрапление чужого текста, но не может определить его источник, а, значит, полностью раскрыть смысл воспринимаемого сообщения. Разница между социокультурной и узкоспециальной компетенцией адресата и автора в этом случае меньше, чем в предыдущем, но все же значительна. При таком соотношении фоновых знаний участников коммуникации возможно также неверное понимание текста адресатом.

полное понимание, когда адресат не только идентифицирует инородный элемент, но и знает его источник, а также всю сумму связанных с ним ассоциаций, аналогий, сопоставлений и т.д. В такой ситуации автор и адресат имеют одинаковый уровень фоновых знаний, а результат общения будет наиболее успешным.

При рассмотрении субъективного отношения адресата к воспринимаемому тексту может быть выделено три основных типа: 1) критическое, 2) эмпатическое, 3) нейтральное. Критически (недоброжелательно) настроенный адресат может неверно истолковать авторскую интенцию, посчитать неправомерным или неуместным включение в данный текст элементов "чужого" текста. Адресат - эмпатик напротив, испытывая симпатию и эмоциональное сопереживание с автором, может не заметить очевидного нарушения общепринятых норм использования "чужого слова" в тексте. Нейтральное отношение адресата, которое, вероятно, возможно только в ситуации, когда участники общения незнакомы, является наиболее целесообразным, так как предполагает объективное восприятие текста, без влияния симпатии или антипатии.