Метафора в сонетах Шекспира

Многие сотни из созданных Шекспиром слов и выражений выдержали проверку временем, стали неотъемлемой частью языка. Употребляя их сегодня, англичане и американцы зачастую не отдают себе отчета в их происхождении. Основные словари английского языка (например, [37]) изобилуют цитатами из Шекспира. Разумеется, язык Шекспира отличается от современного и своей лексикой, и грамматикой, и синтаксисом; однако он остается непревзойденным примером использования глубинных возможностей языка и обоснованного новаторства, продиктованного потребностями творческого гения.

Все сказанное относится и к драматическим сочинениям Шекспира, и к его сонетам. Хотя жанр сонетов предполагает ограниченность тем (с преобладанием любовной темы), язык шекспировских сонетов весьма разнообразен и воплощает в себе многие особенности языка Шекспира вообще. Шекспиром в английский литературный язык множество слов было введено впервые. "Великий драматург широко распахнул двери перед живой речью своей эпохи. Наряду с заимствованиями из этой речи Шекспир нередко сам создавал новые слова. Составление слов является типичной чертой словотворчества Шекспира"[38, 34]. Но замечательно не то, что Шекспир ввел в свои произведения много новых слов. Замечательно, что большое количество их удержалось в английском литературном языке. Причина не только в том влиянии, которое оказал Шекспир и со сцены, и через многочисленные издания его произведений, но и в самом подходе Шекспира к задаче расширения словаря. Касаясь множества областей жизни, Шекспир почти не трогал узких терминов, понятных лишь знатокам, а также почти не коснулся английских диалектов, так как писал для лондонской публики. Оценивая слова, введенные или созданные Шекспиром, нужно помнить, что Шекспир писал для пестрой толпы „театра широкой публики" (public theatre), партер которого заполнялся народным зрителем, преимущественно подмастерьями. Этому пестрому зрителю должно было быть знакомо большинство употребляемых Шекспиром слов. В подавляющем большинстве случаев, если новое созданное Шекспиром слово и не было знакомо зрителю по форме, оно было известно ему по своему корню. Слова, введенные или созданные Шекспиром, зиждились на широкой основе и поэтому легко привились к стволу английского литературного языка. Если в области языка Шекспир, по выражению его комментаторов „проделал работу целого народа", то добиться этого он мог исключительно потому, что работа целого народа нашла в его творчестве наиболее полное свое выражение[39, 8].

Однако богатство языка Шекспира заключается не столько в количестве слов, сколько в огромном количестве значений и оттенков, в которых Шекспир употребляет слово. Язык Шекспира резко выделяется своим семантическим богатством. Корень этого богатства заключается в том, что Шекспир широко черпал значения и оттенки значений слов из народного языка своей эпохи. А в то время современный английский литературный язык еще созидался, и значения слов еще не были ограничены определениями толковых словарей. Шекспир не был сознательным нарушителем установленных норм, так как эти нормы в окружающей его языковой действительности были еще далеко не установлены.

Овладение семантикой языка позволило Шекспиру широко применять „игру слов" или каламбур. Семантике Шекспира принадлежит также своеобразная черта, генетически восходящая к каламбуру, но ничего общего с каламбуром уже не имеющая. Она заключается в том, что Шекспир нередко употребляет одно слово в двух или нескольких значениях одновременно[40,52].

Шекспир сам хорошо осознавал стилевую индивидуальность своих сонетов, и занимал осознанно критическую позицию по отношению к принятому в его время поэтическому стилю. Парадоксальным образом нежелание Шекспира пользоваться всем набором современных стилистических приемов приводило к тому, что его стихи - стихи великого реформатора языка и стиля - могли казаться "бедными" и устаревшими в стилистическом отношении.

"Я пишу так потому, что я пишу всегда об одном и том же, - о тебе и о любви", - объясняет Шекспир своему адресату. В своих сонетах Шекспир выработал собственный особый лирический метод - метод небывалой искренности и откровенности в изображении своего внутреннего мира. Этому методу были противопоказаны сложные словесные украшения, в создании которых соревновались другие авторы сонетов. Различные стилистические средства и приемы в сонетах Шекспира используются избирательно и в большинстве случаев действительно служат не украшательству, а раскрытию художественной истины[41,73].

Выразительные средства шекспировской поэзии необыкновенно богаты. В них много унаследовано от всей европейской и английской поэтической традиции, но немало и совершенно нового. Шекспир также проявил свою оригинальность и в богатстве новых образов, внесенных им в поэзию, и в новизне трактовки традиционных сюжетов. Он начал с использования обычных для поэзии Ренессанса поэтических символов. Уже к его времени накопилось значительное количество привычных поэтических ассоциаций. Молодость уподобляется весне или рассвету, красота - прелести цветов, увядание человека - осени, дряхлость - зиме. Устойчивыми были также и признаки красоты - мраморная белизна, лилейная нежность и т.п.

Уплатив дань традиции, Шекспир пошел своим путем. Рядом с привычными поэтическими ассоциациями мы находим у него образы и сравнения неожиданные и на первый взгляд непоэтичные. Это образы, взятые из повседневной жизни, сравнения и уподобления с фактами, которые сами по себе ничуть не поэтичны.

Шекспир расширяет круг тем поэзии, вводит в нее образы из разных областей жизни и тем самым обогащает традиционные формы стиха. С течением времени поэзия Шекспира все более утрачивает условность и искусственность, приближаясь к жизни, и особенно ясно мы видим это в метафорическом богатстве его сонетов[42,4].

Частота употребления эпитетов и типичный выбор эпитетов - важная составная часть стиля данного литературного направления или данного писателя. В целом английские поэты 16 в., вслед за своими европейскими учителями, широко пользовались эпитетами. Возвращаясь к сонетам Шекспира, можно утверждать, что, по сравнению со своими предшественниками и писателями более поздних эпох, Шекспир в целом мало и весьма осмотрительно пользовался эпитетами[43, 12]. Среди его сонетов немало таких, в которых нет или почти нет эпитетов в традиционном понимании. Очевидно, его не привлекал такой автоматический способ производства поэзии из прозы.

Разумеется, создавая произведения любовной лирики, Шекспир не мог избежать некоторых традиционных эпитетов этого жанра; это в первую очередь "sweet" и "fair".

"Sweet" означает "милый", "любимый", "дорогой", "добрый", "славный". В сонетах Шекспира эпитет "sweet" (или, в превосходной степени, sweetest) встречается в применении к птицам (sweet birds, сонет 73), бутонам (sweetest buds, сонет 70), воздуху небес (heaven's sweetest air, сонет 70), лести (sweet flattery, сонет 42) и даже упрятанным под замок сокровищам богача (sweet uplocked treasure, сонет 52).

Однако главным образом эпитет "sweet" применяется к Белокурому Другу. Говоря с ним о нем же, поэт употребляет сочетание "thy sweet self", например "Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel" (сонет 1). Роль этого эпитета здесь ясна: он стоит в соседстве со словами негативного смысла - "foe", "too cruel" - и компенсирует их эмоциональное воздействие, превращая обвинение в выражение нежной заботы. Эпитет "sweet" прилагается ко всему, что связано с Другом.

Другим "сквозным" эпитетом сонетов является "fair". "Fair" - многозначное слово, и все его значения обыгрываются Шекспиром. По основному поэтическому значению, "fair" - это "красивый", "прекрасный". Уже в первой строке первого сонета содержится это прилагательное, в превосходной степени: "From fairest creatures we desire increase" - "От прекраснейших творений мы желаем приплода". Роль этого эпитета усиливается тем, что "fair" в сонетах выступает также и в качестве существительного, и в качестве наречия, и в качестве глагола. Например, в сонете 18 мы встречаем фразу: "...every fair from fair sometime declines". Здесь "fair" дважды фигурирует в качестве существительного: сначала в значении "прекрасный предмет (или человек)", потом в значении "прекрасное (как качество)". Перевести это можно примерно так: "Прекрасное не всегда бывает прекрасным". В сонете 10 встречается фраза с "fair" в виде наречия в сравнительной степени: "Shall hate be fairer lodged than gentle love?" ("Должна ли в прекрасном доме жить ненависть, а не нежная любовь?" Под "прекрасным домом" имеется в виду адресат сонетов - Белокурый Друг.) В сонете 127 встречается причастие от глагола "fair": "Fairing the foul with art's false borrowed face" ("Приукрашивая отвратительное, придавая ему с помощью искусства ложное, чужое лицо".) В сонете 5 находим даже глагол "unfair": "...that unfair which fairly doth excel" (о времени, которое лишает красоты самое прекрасное.)

Однако "fair", помимо собственно красоты, может выражать идею чистоты и блага, а применительно к людям - честности, справедливости. Эта диалектика важна для Шекспира, и в своих сонетах он ее подробно исследует. В таком двояком значении эпитет "fair" возникает во многих сонетах. Поэт настаивает на том, что прекрасное должно быть прекрасным во всех проявлениях, и в первую очередь эта его проповедь обращена к его возлюбленному Другу, которого он хотел бы видеть не только красивым, но также душевно чистым и верным. Применительно к Другу, в игру включается и третья группа значений эпитета "fair" - "белокурый", "светлый", причем это можно понимать в чисто вещественном смысле, как указание на светлый тон волос и кожи, или как символ добра в противостоянии добра и зла.

Так же как и "sweet", "fair" может относиться ко всему, что связано с Другом. Поэт называет его "fair friend" (сонет 104), находит у него "fair brow" ("прекрасное чело", сонет 19), "fair eyes" ("прекрасные глаза", сонет 83); его имя - это "fair name" (сонет 108), его здоровье - `fair health" (сонет 45); его общество - это "fair gift" ("прекрасный дар", сонет 87); ребенок, который может у него родиться, - это непременно "fair child". Любовь к Другу - это также "fair love" (сонет 21).

Не менее многозначным, чем "fair", является и эпитет "true". В сонете 68 раскрашенным щекам и накладным локонам противопоставляется настоящая, природная красота "without all ornament, itself and true"; таким образом, "true" здесь означает "настоящий", "подлинный", в отличие от искусственного, фальшивого. В сонете 24 влюбленный поэт говорит, что его глаза рисуют у него в сердце "true image" - "верный образ" возлюбленного. Будто бы специально для контраста, в сонете 137, посвященном Темной Даме, описывается пагубное действие на человека низкой страсти, которая заставляет лгать самому себе. Поэт пишет: "In things right true my heart and eyes have erred" ("Мои сердце и глаза заблуждались относительно того, что совершенно истинно"). Здесь "true" указывает на истинное, реальное положение вещей, в отличие от того, что порождено любовным заблуждением.

Встречается и употребление эпитета "true" в обычном, "вещественном" значении "надежный": "truest bars" ("надежнейшие засовы"; сонет 48). В ряде случае "true" имеет усилительный смысл и указывает на большую степень чего-либо, например: "true rights" ("истинные права"; сонет 17), "true sorrow" ("настоящая/сильная печаль; сонет 120), "true fool" ("настоящий/полный глупец"; так названа любовь в сонете 57).

Все эти значения сливаются воедино в сочетании "true love", которое употребляется в сонетах многократно и подчеркнуто. "True love" - это любовь истинная, настоящая (а не ложь и не заблуждение), правильная (отвечающая природной гармонии) и верная (прочная). Такую любовь питал поэт к своему Другу и такой ждал от него. Как уже было сказано, для Шекспира внешняя красота и внутреннее совершенство были неразрывно связаны.

Из других эпитетов содержательный ряд составляют те, которые относятся к Времени, угрожающему Красоте порчей, уничтожением и забвением. "Time" в значении "пора", "период" может принимать эпитеты положительного смысла, например "golden time" ("золотая пора [юности]"; сонет 3) или "balmy time" ("целительное время [мира]", сонет 107). Однако время вообще предстает в основном как деструктивная сила, наделяемая поэтом персональными чертами. Отношение поэта к времени выражается в эпитетах: "never-resting Time" ("не знающее покоя Время"; сонет 5), "wasteful Time" ("опустошительное время"; сонет 15); "devouring Time", "swift-footed Time", "old Time" ("всепожирающее Время", "быстроногое Время", "древнее Время"; сонет 19), "sluttish Time" ("неряшливое время [грязнящее мраморные надгробья правителей]; сонет 55). Время именуется "кровавым тираном" ("bloody tyrant"; сонет 16); его рука называется "жестокой" ("cruel hand"; сонет 60), "губительной" ("injurious hand"; сонет 63), "беспощадной" ("fell hand"; сонет 64).

В этом же ряду стоят эпитеты зимы и ночи, которые в сонетах символизируют старость: "hideous winter" ("отвратительная/ужасная зима"; сонет 5), "ragged hand" ("косматая рука" зимы; сонет 6), "hideous night" ("ужасная ночь"; сонет 12), "sullied night" (буквально: "замаранная ночь", сонет 15), "swart-complexioned night" ("смуглолицая ночь"; "swart" имеет также коннотацию "злобный", "зловредный" - сонет 28).

Вообще говоря, основная функция эпитетов - усилительная; она состоит в том, чтобы выделить характерную черту, сосредоточить внимание на отдельном признаке предмета. Разновидностью усилительных эпитетов являются эпитеты украшающие. Именно украшающие эпитеты играли главную роль в стилистике классицизма и романтизма. В сонетах Шекспира к этой категории относятся рассмотренные выше "сквозные" эпитеты "sweet" и "fair". Других примеров украшающих эпитетов в сонетах сравнительно мало; это: "lovely April" ("прелестный апрель" - сонет 3), "gaudy spring" ("пестрая/цветастая весна" - сонет 1), "proud titles" ("гордые титулы" - сонет 25), "glorious morning" ("чудесное утро" - сонет 33)и некоторые другие.

В сонетах Шекспира сравнительно мало украшающих эпитетов, но немало постоянных. Примеры: "lusty leaves" ("пышная листва" - сонет 5), "sable curls" ("соболиные локоны" - сонет 12), "purging fire" ("очистительный огонь" - сонет 45), "boundless sea" ("безграничное море" - сонет 65), "bare truth" ("голая правда" - сонет 69), "black night" ("черная ночь" - сонет 73), "wide world" ("широкий мир" - сонет 107), "rosy lips and cheeks" ("цветущие/румяные губы и щеки" - сонет 116), "blind fool" ("слепой дурак" - сонет 137), "holy fire" ("священный огонь [Любви]" - сонет 153) и др.

В сонетах Шекспира можно встретить оксюморон, который служит для раскрытия объективно сложной, противоречивой природы предмета или сложного отношения говорящего к нему. В сонете 39 поэт называет свою разлуку с Другом "sour leisure" ("тоскливый досуг"); это оксюморон, поскольку обычно со словом "досуг" связываются положительные ассоциации - свобода, любимые занятия, развлечения. Смысл этого оксюморона в том, что без возлюбленного Друга досуг для поэта не в радость, а в тягость.

Наконец, высказывая своему Другу и любовнице упреки в изменах, поэт называет их: "sweet thief" ("милый вор", сонет 35), "gentle thief" ("нежный вор", сонет 40), "gentle cheater" ("нежный обманщик", сонет 151), "loving offenders" ("любящие обидчики", сонет 41). Здесь прибавление ласкательных определений - "sweet", "gentle", "loving" - к существительным, выражающим порицание, - "thief", "cheater", "offender', - призавно смягчить упреки и выразить неоднозначное чувство поэта - любовь, смешанную с обидой.

Простое наименование признака, требующего выделения, не всегда удовлетворяет требованиям выразительности. Чтобы непосредственно воздействовать на чувство, требуется более конкретное представление о признаке, к которому привлекается внимание. Этой цели служит сравнение, состоящее в сопоставлении характеризуемого предмета или явления с предметом или явлением, обладающим в полной мере данным признаком[44,76].

В сонетах Шекспира в большинстве случаев признаком сравнения выступает действие. В простейшем варианте такой признак выражается одним глаголом, но в подавляющем большинстве случаев признак получает распространение в виде причастий, дополнений, наречий и т. п. Например, в сонете 9 поэт предрекает своему молодому адресату, что в случае смерти весь мир будет его оплакивать, как овдовевшая жена: "The world will wail thee, like a makeless wife." Здесь предметом сравнения является "world", образом - "makeless wife", признаком - "wail (thee)".

В сонете 57, описывая свое униженное ожидание Друга, поэт пишет: "Nor dare I question with my jealous thought/Where you may be, or your affairs suppose,/But, like a sad slave, stay and think of nought/Save, where you are, how happy you make those" ("Я не смею ревнивым умом задаваться вопросом, где ты можешь быть, или гадать, чем ты занят, но, как печальный раб, сижу на месте и не думаю ни о чем, кроме одного, - какими счастливыми ты делаешь тех, кто сейчас с тобой".) Предмет сравнения - "I", образ - "a sad slave", а в качестве признака выступает весь следующий за этим распространенный предикат. Стоит отметить, что если "stay and think of nought" действительно сочетается с заданным образом, "a sad slave", то остальное, "(think) where you are, how happy you make those" скорее сказано от первого лица, то есть принадлежит предмету.

В сонете 22 есть сравнение: "thy heart... I will keep so chary/As tender nurse her babe from faring ill" ("твое сердце... я буду хранить так бережно, как нежная нянька - свое дитя от заболевания").

В сонете 78 имеется следующее сравнение: "...your worth wide as the ocean is,/The humble as the proudest sail doth bear" ("твои достоинства необъятны, как океан, который несет на себе и скромный, и самый гордый паруса"). Смысл этого метафорического сравнения в том, что поэт просит по-прежнему принимать его стихотворные подношения, несмотря на успехи поэта-соперника.

В сонете 25, рассуждая о переменчивости судьбы, Шекспир пишет: "Great princes' favourites their fair leaves spread/But as the marigold at the sun's eye" (Буквально: "Фавориты правителей распускают свои прекрасные листья,/Как ноготки под взором солнца".) Здесь интересно то, что признак, выраженный предикатом "their fair leaves spread" и относящийся в своем прямом значении к образу, "marigold", на манер метафоры отнесен к предмету, "great princes' favourites", что делает сравнение более хлестким.

Приведем пример сравнения, вводимого глаголом "seem"; такой имеется, например, в сонете 127. Развивая тему темного цвета волос и глаз своей возлюбленной, поэт пишет: "...my mistress' brows are raven black,/Her eyes so suited, and they mourners seem/ At such who, not born fair, no beauty lack" ("...брови моей госпожи черны, как ворон, и кажется, что глаза под ними в трауре по тем, кто не рожден белокурым, хотя отнюдь не лишен красоты".) Ядром сравнения является: "Her eyes mourners seem", где черный цвет связывается с трауром, но, оттолкнувшись от этого, поэт метафорически достраивает образ: оказывается, это траур по тем, кто родился красивым, но не белокурым.

Метонимией называется троп, в котором предметы или явления, означаемые прямым и переносным значениями, связаны по своей природе (например, "плодовитое перо" в значении "плодовитый автор"; "писать маслом" в значении "писать масляными красками"; "отряд в сто штыков" вместо "в сто бойцов").

В сонете 7 поэт строит метафору, в которой восходящее, а потом заходящее солнце символизирует разные этапы человеческой жизни; на закате (то есть с наступлением безобразной старости) "the eyes, 'fore duteous, now converted are" ("глаза [людей], прежде почтительные, теперь отвернулись"). Здесь имеет место метонимия сразу в двух отношениях: во-первых, определение "duteous" в прямом значении относится не к глазам, а к их обладателям; во-вторых, фраза "глаза отвернулись" употреблена не в прямом, а в переносном значении - именно, что старый человек не пользуется вниманием.

В сонете 44 поэт сокрушается: почему тяжеловесная плоть не может стать мыслью? Тогда я издалека устремился бы Другу, пищет он. "No matter then, although my foot did stand/Upon the farthest earth remov'd from thee" ("Тогда неважно, хотя бы мои ноги стояли на самой дальней от тебя земле"). Ясно, что фраза "although my foot did stand upon the farthest earth remov'd from thee" употреблена в переносном, метонимическом значении: "хотя бы я находился очень далеко от тебя".

В сонете 54, рассуждая о том, что из цветов делают духи, Шекспир выражает это такими словами: "Of their sweet deaths are sweetest odours made" ("Из их сладких смертей делают сладчайшие запахи".). Понятно, что духи делают не из смертей, а из цветов, но на этом существование цветка заканчивается, что дает поэту повод употребить здесь метонимически слово "death".

Перифраз - это развернутая метонимия, замена слова иносказательным описательным выражением. В сонете 21, полемизируя с другими поэтами, которые злоупотребляли пышными сравнениями, Шекспир пишет: "...my love is as fair/as any mother's child, though not so bright/As those gold candles fix'd in heaven's air" ("предмет моей любви красотой не уступает никому, рожденному женщиной, хотя и не так ярок, как эти золотые свечи, поставленные в небе"). Перифраз "mother's child" вместо "man" или "woman" понадобился, возможно, для того, чтобы избежать указания на пол этого предмета любви (сонеты этой группы посвящены молодому человеку, Белокурому Другу, однако явно поэт этого почти нигде не указывает). Другой перифраз, "those gold candles fix'd in heaven's air" вместо "звезды", вероятно, имеет пародийный характер - дает пример излишне пышной и пустой метафоричности.

В сонете 104 Шекспир пишет своему Белокурому Другу:

"Three winters cold/Have from the forests shook three summers' pride,

Three beauteous springs to yellow autumn turn'd

In process of the seasons have I seen,

Three April perfumes in three hot Junes burn'd

Since first I saw you fresh, which yet are green"

("Три холодных зимы отряхнули с лесов три великолепных летних наряда; с течением сезонов я видел, как три прекрасных весны обернулись желтой осенью, и три благоуханных апреля сгорели в жарком июне с тех пор, как я впервые увидел тебя, свежего, - а ты по-прежнему юн".)

Здесь вместо того, чтобы сказать "прошло три года с тех пор, как мы впервые встретились", поэт разворачивает сложное иносказание, подробно и метафорически описывая троекратную смену сезонов. Этот перифраз, представляющий и самостоятельную поэтическую ценность, преследует по меньшей мере три цели: во-первых, поэт дает выход своему восприятию быстротекущего времени (тема, постоянно присутствующая в его сонетах); во-вторых, благодаря столь развернутому перифразу три года, о которых идет речь, предстают как значительный, насыщенный отрезок времени; в-третьих, вся эта картина быстрой гибели всех лучших проявлений природы (листья опадают, весна оборачивается осенью, благоуханный апрель "сгорает" в июньской жаре) подготавливает контраст с концовкой "а ты по-прежнему юн", которой тем самым придается большое значение и сложный смысл.

Далее мы рассмотрим одно из основных средств художественной образности в сонетах Шекспира - метафору.

2.2 Роль метафоры в создании образов Белокурого Друга и Смуглой Дамы

Сонеты обращены к двум людям - Белокурому другу и Смуглой леди (the Dark Lady of the Sonnets). Считается, что сонеты 1-126 обращены к возлюбленному другу, а сонеты 127-154 обращены к возлюбленной даме. Кто они? Однозначного ответа нет.

Однако, кем бы ни были адресаты сонетов, для нас важнее их содержание. Следует отметить, что вся совокупность шекспировских сонетов не производит впечатления литературного произведения, подчиненного единому замыслу, что свойственно жанру сонетов. Скорее, это похоже на собрание подлинных личных писем за несколько лет или интимный дневник, предназначенный для прочтения одним лицом или очень узким кругом близких людей.

В условиях подобной неопределенности оказывается не так-то просто истолковать тот или иной сонет, то или иное "темное место". Как бы то ни было, исследование "Сонетов" продолжается, и последнее слово здесь еще далеко не сказано. И с этой неопределенностью приходится мириться. Вот какую "формулу смирения" предлагает выдающийся советский шекспировед А. Аникст: "Лирический герой поэзии не может быть без оговорок приравнен к личности автора. Здесь перед нами не портрет поэта, каким он представал своим близким в повседневном быту. Но способность открыть в процессе творчества высокие душевные способности человека доступна только людям, обладающим прекрасными духовными качествами. Вот почему если стихи Шекспира не автобиографичны в прямом смысле, все же они очень много говорят нам о том, каким человеком был их автор"[45,3].

Вечная неисчерпаемая тема любви, одна из центральных в сонетах, тесно переплетена с темой дружбы. В любви и дружбе поэт обретает подлинный источник творческого вдохновения независимо от того, приносят ли они ему радость и блаженство или же муки ревности, печаль, душевные терзания.

В литературе Возрождения тема дружбы, в особенности мужской, занимает важное место: она рассматривается как высшее проявление человечности. В такой дружбе гармонично сочетаются веления разума с душевной склонностью, свободной от чувственного начала.

Шекспир отнюдь не был одинок в таком понимании дружбы. Сохранилось письмо великого гуманиста эпохи Возрождения Эразма Роттердамского, который описывал Ульриху фон Гуттену внешность и характер Томаса Мора. Уж на что сухим человеком был Эразм, но и он писал о Томасе Море с искренним восхищением. Не только нравственные качества автора "Утопии", но и внешность его вызывала восхищение Эразма. Французский гуманист Мишель Монтень питал полную восхищения дружбу к Этьену де ла Боэси и писал о нем с энтузиазмом влюбленного.

Прославление друга, таким образом, представляет собой перенесение Шекспиром в поэзию мотивов, которые уже встречались в гуманистической литературе. Стихи, посвященные другу, имеют несколько тем. Через всю группу сонетов проходит противопоставление бренности Красоты и неумолимости Времени. Время воплощает тот закон природы, согласно которому все рождающееся расцветает, а затем обречено на увядание и смерть. Здесь перед нами обнаруживается оптимистический взгляд на жизненный процесс. Время может уничтожить одно существо, но жизнь будет продолжаться. Поэт взывает к другу победить Время, оставив после себя сына, который унаследует его красоту[46,24].

Запечатленная в сонетах история любви Шекспира, его Друга и Смуглой Леди сложна и драматична. Самыми простыми по содержанию являются первые семнадцать сонетов, посвященные одной теме: в них автор в поэтической форме убеждает своего знакомого, молодого человека исключительной красоты, жениться и произвести на свет потомство. Видно, что автор и его адресат еще не очень близко знакомы; возможно, поэт выполнял просьбу родственников юноши, желавших устроить его брак, о чем тот не помышлял. Возможно, по первоначальному замыслу цикл сонетов должен был ограничиться этой единственной темой - "агитацией" в пользу брака. Однако, словно для того, чтобы соблюсти законы драмы, все получилось не так, как рассчитывали действующие лица.

Главный мотив первой группы сонетов - великая ценность красоты, которой угрожает разрушительное Время. Избранник природы, наделенный красотой, не должен растрачивать ее бездумно, он обязан сохранить и приумножить ее в детях. Поэт по-отечески наставляет молодого человека; при этом можно заметить, что в действительности его заботит не столько успех матримониальных планов, сколько феномен красоты и продление ее недолгого земного существования.

From fairest creatures we desire increase,

That thereby beauty's rose might never die,

But as the riper should by time decease,

His tender heir might bear his memory:

But thou, contracted to thine own bright eyes,

Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel,

Making a famine where abundance lies,

Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.

Thou that art now the world's fresh ornament

And only herald to the gaudy spring,

Within thine own bud buriest thy content,

And, tender churl, mak'st waste in niggarding:

Pity the world, or else this glutton be,

To eat the world's due, by the grave and thee.(Сонет 1)[Приложение3]

Этот сонет, написанный Шекспиром для красивого юноши с целью убедить его жениться, чуть ли не весь состоит из метафор. До конца первого четверостишья продолжается развернутая метафора, прямое (образное) содержание которой - простая констатация факта смены поколений в растительном мире, а переносное (предметное) - в том, что такого же бессмертия красоты мы желаем для людей, этой красотой наделенных. Поэт упрекает молодого человека в том, что тот живет для себя, губит свою красоту тем, что не хочет ею делиться (учитывая содержание первого четверостишья, мы понимаем, что имеется в виду бесплодное холостячество, которому противопоставляется плодотворное супружество). Зато в двух последних строках содержится яркий и сильный образ: "Pity the world, or else this glutton be,/To eat the world's due, by the grave and thee" ("Пожалей же мир, а то окажешься обжорой, съевшим на пару с могилой то, что причитается миру".) Очевидно, речь идет о красоте, а "причитается миру" потомство этой красоты. Сонет приобретает неоднозначное содержание: на поверхности - поучения и упреки, а в глубине - любование и выражение нежной почтительности. Среди сонетов Шекспира есть такие, которые содержат целый развернутый ряд метафор, взятых из одной смысловой области, или, иначе говоря, одну чрезвычайно развитую метафору, различные элементы которой соответствуют различным аспектам явления, составляющего предмет. Таким образом, мы видим реализацию текстообразующей функции метафоры. В качестве примера метафоры, выросшей до размеров целого стихотворения, приведем один из сонетов, продолжающих тему "агитации" в пользу брака:

Unthrifty loveliness, why dost thou spend

Upon thyself thy beauty's legacy?

Nature's bequest gives nothing, but doth lend,

And being frank she lends to those are free:

Then, beauteous niggard, why dost thou abuse

The bounteous largess given thee to give?

Profitless usurer, why dost thou use

So great a sum of sums, yet canst not live?

For having traffic with thyself alone,

Thou of thyself thy sweet self dost deceive:

Then how, when Nature calls thee to be gone,

What acceptable audit canst thou leave?

Thy unused beauty must be tombed with thee,

Which used lives th'executor to be. (Сонет 4) [Приложение 4]

Образ закладывается в первых же строках метафорически употребленными словами "spend" ("тратить") и "legacy" ("наследство"). Далее этот образ последовательно разрабатывается, все метафоры берутся из области отношений наследования, денежных отношений и бухгалтерии: "bequest" ("дар по завещанию"), "lend" ("давать взаймы"), "abuse" ("злоупотреблять"), "profitless" (здесь: "не имеющий прибыли"), "usurer" ("ростовщик"), "traffic" (здесь: "денежные сделки"), "audit" ("бухгалтерский/финансовый отчет"), "executor" ("душеприказчик"). Здесь метафора кроме текстообразующей функции несет информативную функциию, благодаря которой мы знакомимся с существовавшими социально-экономическими отношениями. В целом Шекспир мало пользуется банальными, стертыми метафорами. Однако в сонете 14 имется красивая развернутая метафора, в которой метафора "глаза - звезды" раскрывается с неожиданной стороны и получает новую жизнь. Таким образом, функционально номинативная метафора становится эмоционально-оценочной.

Not from the stars do I my judgement pluck,

And yet methinks I have astronomy,

But not to tell of good or evil luck,

Of plagues, of dearths, or seasons' quality;

Nor can I fortune to brief minutes tell,

Pointing to each his thunder, rain and wind,

Or say with princes if it shall go well

By oft predict that I in heaven find:

But from thine eyes my knowledge I derive,

And, constant stars, in them I read such art

As truth and beauty shall together thrive

If from thy self to store thou wouldst convert:

Or else of thee this I prognosticate,

Thy end is truth's and beauty's doom and date.(Сонет 14)[Приложение 5]

В дальнейшем тема брака и отцовства сходит на нет. Содержание и тон сонетов резко меняются. На смену простому признанию красоты молодого человека приходит восхищение, преклонение перед его совершенством. Начиная с сонета 20, поэт прямо говорит о своей любви к юному другу и молит о взаимности.

A woman's face with Nature's own hand painted

Hast thou, the master-mistress of my passion;

A woman's gentle heart, but not acquainted

With shifting change, as is false women's fashion;

An eye more bright than theirs, less false in rolling,

Gilding the object whereupon it gazeth;

A man in hue, all hues in his controlling,

Which steals men's eyes and women's souls amazeth.

And for a woman wert thou first created,

Till Nature as she wrought thee fell a-doting,

And by addition me of thee defeated,

By adding one thing to my purpose nothing.

But since she pricked thee out for women's pleasure,

Mine be thy love and thy love's use their treasure. [Приложение 6]

Сонет 20 дает богатый материал для суждений о характере отношений между поэтом и его Другом. В нем юноша наделяется красотой и нежным сердцем, которые сделали бы честь женщине, но при этом ему приписываются не свойственные женщинам постоянство и правдивость. Поэт восхищается Другом, но претендует только на душевную близость с ним, оставляя физическую любовь женщинам. Метафора "face with Nature's own hand painted" -- лицо, написанное рукой самой Природы. Естественная, природная красота противопоставляется здесь искусственной, поддельной. "master-mistress of my passion" --это место, как и весь сонет, выражает двойственное отношение автора к своему адресату; более того, сама эта двойственность, балансирование между различными чувствами, является здесь предметом поэтического осмысления. Здесь доминирующей является эмоционально-оценочная функция метафоры.

Если поначалу Друг предстает как образец физической и духовной красоты, а чувство, которое испытывает к нему автор, - как облагораживающее и светлое, то в дальнейшем все усложняется. Из сонета 33 мы узнаем, что отношения поэта с Другом не так уж безоблачны. Поэт создает метафорический образ Друг - солнце; неприятности, вставшие на пути - туча; недостатки Друга - пятна на солнце:

Full many a glorious morning have I seen

Flatter the mountain tops with sovereign eye,

Kissing with golden face the meadows green,

Gilding pale streams with heavenly alcumy,

Anon permit the basest clouds to ride

With ugly rack on his celestial face,

And from the forlorn world his visage hide,

Stealing unseen to west with this disgrace:

Even so my sun one early morn did shine

With all triumphant splendor on my brow;

But out alack, he was but one hour mine,

The region cloud hath masked him from me now.

Yet him for this my love no whit disdaineth:

Suns of the world may stain, when heaven's sun staineth.[Приложение 7]

Возникают новые драматические обстоятельства, поэт все чаще говорит о противоречии между прекрасной внешностью и душевными изъянами Друга, одновременно и сам явственно теряя душевную гармонию. Из сонетов 97-98 вытекает, что у поэта с Другом была длительная размолвка, и хотя потом они встретились вновь, их отношения уже были подорваны, во всяком случае перестали быть таким сильным источником вдохновения, как раньше. В данном сонете метафоры сочетают номинативную функцию, эмоционально-оценочную и кодирующую функции.

В сонете 104, написанном к трехлетию знакомства, Шекспир, возвращаясь к своей излюбленной теме - лейтмотивом проходящей через весь цикл идее "ускользающей красоты", - впервые не обещает Другу бессмертия в своих стихах. С большой поэтической силой описывается смена времен года, возникает яркое сравнение красоты со стрелкой солнечных часов, про самого же Друга почти не говорится. Искреннее чувство, по-видимому, ушло.

To me, fair friend, you never can be old,

For as you were when first your eye I eyed,

Such seems your beauty still. Three winters cold

Have from the forests shook three summers' pride,

Three beauteous springs to yellow autumn turned

In process of the seasons have I seen,

Three April perfumes in three hot Junes burned,

Since first I saw you fresh which yet are green.

Ah yet doth beauty, like a dial-hand,

Steal from his figure, and no pace perceived;

So your sweet hue, which methinks still doth stand,

Hath motion, and mine eye may be deceived;

For fear of which, hear this, thou age unbred:

Ere you were born was beauty's summer dead. [Приложение 8]

Сонеты 109-119 составляют целую группу, посвященную теме возрождения любви. Поэт возвращается к своей любви, как возвращаются домой. Хотя несомненно, что причиной разрыва был именно Друг, Шекспиру самому приходится просить прощения за то, как он жил и что позволял себе во время разлуки.

О never say that I was false of heart,

Though absence seemed my flame to qualify;

As easy might I from my self depart

As from my soul, which in thy breast doth lie:

That is my home of love. If I have ranged,

Like him that travels I return again,

Just to the time, not with the time exchanged,

So that myself bring water for my stain.

Never believe, though in my nature reigned

All frailties that besiege all kinds of blood,

That it could so preposterously be stained

To leave for nothing all thy sum of good;

For nothing this wide universe I call,

Save thou, my rose; in it thou art my all.(Сонет 109)[Приложение 9]

В этом сонете мы также наблюдаем обилие метафор: "Though absence seemed my flame to qualify", "my soul, which in thy breast doth lie: That is my home of love", "So that myself bring water for my stain", "my rose". В этом примере мы наблюдаем реализацию номинативной, информативной, эмоционально-оценочной функций метафоры.

Необходимо отметить еще такой парадокс: многократно заявляя, что собирается увековечить красоту Друга в стихах, поэт на самом деле нигде не дает никаких описаний его внешности, даже не указывает определенно цвета его волос или глаз. Правда, Друг неоднократно уподобляется солнцу, а в сонете 99 сообщается, в духе традиционных сонетных красивостей, что фиалка заимствовала свой сладкий дух из его уст, лилия - белизну его кожи, алые и белые розы - цвета его румяных щек. Шекспир создает метафору цветы - воры, присвоившие себе красоту Друга:

The forward violet thus did I chide:

Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet that smells,

If not from my love's breath? The purple pride

Which on thy soft cheek for complexion dwells

In my love's veins thou hast too grossly dyed.

The lily I condemned for thy hand,

And buds of marjoram had stol'n thy hair;

The roses fearfully on thorns did stand,

One blushing shame, another white despair;

A third, nor red nor white, had stol'n of both,

And to his robb'ry had annexed thy breath,

But for his theft in pride of all his growth

A vengeful canker eat him up to death.

More flowers I noted, yet I none could see

But sweet or colour it had stol'n from thee. [Приложение 10]

сонет шекспир метафора художественный

Затем в отношениях поэта и Друга явно возникает новый разлад, но это уже не вызывает таких переживаний, как прежде. Шекспир признается в своей собственной измене, не забывая, напомнить о прежней измене и Другу. В сонете 122 говорится о том, что он отдал кому-то или потерял сделанный Другом подарок. Известная нам история любви поэта к Другу заканчивается в обстановке охлаждения и разочарования. Возможно, не меньше, чем сама измена, поэта удручает обнажившееся противоречие между прекрасной внешностью и душевными изъянами Друга. Вера в то, что такой исключительной красоте обязательно должны сопутствовать доброта и верность (постоянство), подверглась тяжким испытаниям. Поэт пытается воздействовать на Друга нравственными поучениями (сонет 94), сокрушается, что порок, будто порча в бутоне розы, поселился в таком прекрасном обиталище (сонет 95), сравнивает Друга с волком в овечьей шкуре (сонет 96). Последний сонет из числа обращенных к Другу, сонет 126, написан довольно отстранение и вновь завершается напоминанием о преходящей сущности жизни и красоты без каких-либо обещаний грядущей вечности. А ведь этот сонет, написанный двустишиями и содержащий всего 12 строк (так называемый "усеченный" сонет), завершает цикл и должен бы подводить его итог.

В цикле, посвященном Другу, помимо собственно истории взаимоотношений прослеживаются и другие важные темы. Одна из них - размышления о быстротечности времени, неизбежности увядания и смерти. Шекспир пишет об этом прочувствованно и с большой поэтической силой, явно выражая собственные мрачные размышления, а не просто отдавая дань традиции.

Метафора неумолимого Времени, обрекающего все живое на старение, смерть и забвение, станет сквозной для всего цикла сонетов[47,16]. В целом, эта тема является традиционной для лирической, в частности, сонетной поэзии. Однако у Шекспира она не только занимает очень большое место, но и выражена с неподдельным чувством, наполнена личным значением. М.А.Барг отмечает: "В сонетах время представлено прежде всего как факт субъективного человеческого существования, требующий не объяснения, а принятия"[48,52]. Вначале напоминания о быстротечности жизни служат поэту для побуждения его молодого адресата к плодотворному браку. Здесь мы видим метафоры время - завоеватель, красота - наследство:

When forty winters shall besiege thy brow,

And dig deep trenches in thy beauty's field,

Thou youth's proud livery so gazed on now,

Will be a tatter'd weed of small worth held…

…How much more praise desrev'd thy beauty's use,

If thou couldst answer `This fair child of mine

Shall sum my count, and make my old excuse… (Сонет 2) [Приложение 11]

Мысли о необратимом ходе времени важны для самого поэта. Для него время обладает чертами личности. Время - искусный творец, но и безжалостный разрушитель всего сотворенного. В сонетах мы встречаем метафорические эпитеты: wasteful Time (Сонет 15), devouring Time (Сонет 19), bloody tyrant (Сонет 16). Перспектива старости и смерти раскрывается во все новых живописных картинах. В сонете 5 время представлено в двух ипостасях, в двух развернутых метафорах "время - тиран" и "время - жестокая зима":

… For never-resting time leads summer on

To hideous winter and confounds him there,

Sap checked with frost and lusty leaves quite gone,

Beauty o'ersnowed and bareness every where:

Then were not summer's distillation left

A liquid prisoner pent in walls of glass,

Beauty's effect with beauty were bereft,

Nor it nor no remembrance what it was.

But flowers distilled, though they with winter meet,

Leese but their show; their substance still lives sweet. [Приложение12]

Самый развернутый метафорический образ времени содержится в Сонете 60. Здесь и минуты, бегущие чередой, как морские волны к берегу, и фазы луны, символизирующие неизменный сюжет всякой жизни, и двоякое лицо времени, которое сначала дарит, а потом уничтожает свои дары - пронзает наряд цветущей юности и своей косой безжалостно срезает все, включая редкие творения Природы. Здесь ярко представлена текстообразующая функция метафоры:

Like as the waves make towards the pebbled shore,

So do our minutes hasten to their end,

Each changing place with that which goes before,

In sequent toil all forwards do contend.

Nativity, once in the main of light,

Crawls to maturity, wherewith being crowned,

Crooked eclipses 'gainst his glory fight,

And Time that gave doth now his gift confound.

Time does transfix the flourish set on youth.

And delves the parallels in beauty's brow,

Feeds on the rarities of nature's truth,

And nothing stands but for his scythe to mow.

And yet to times in hope my verse shall stand,

Praising thy worth, despite his cruel hand. [Приложение13]

Другую выразительную трактовку мы находим в сонете 64; здесь метафора времени представлена как непрерывно и повсеместно происходящая катастрофа: рушатся башни, распадаются царства, даже сама суша уходят в пучину океана. Глядя на эти разрушения, поэт вынужден принять мысль, что время унесет и любовь:

When I have seen by Time's fell hand defaced

The rich proud cost of outworn buried age;

When sometime lofty towers I see down rased,

And brass eternal slave to mortal rage;

When I have seen the hungry ocean gain

Advantage on the kingdom of the shore,

And the firm soil win of the wat'ry main,

Increasing store with loss, and loss with store;

When I have seen such interchange of state,

Or state itself confounded to decay,

Ruin hath taught me thus to ruminate:

That Time will come and take my love away.

This thought is as a death, which cannot choose

But weep to have that which it fears to lose. [Приложение14]

Метафора времени составляет смысловой фон, на котором разворачивается "действие" сонетов; время выступает тем главным фактором, который придает истинную цену всему: и красоте, и любви, и поэзии.

Другая тема - Красота, ее великая ценность. Будучи глубоким пессимистом, остро воспринимавшим несовершенство этого мира, автор "Сонетов", как никто, нуждается в Красоте. Речь идет не о банальной красивости или приятности, а о Красоте как космическом явлении огромной созидательной силы. Только Красота способна примирить с миром, она его главный, если не единственный, смысл, но она, увы, не вечна. Призывы к сохранению Красоты путем передачи ее детям сменяются взглядом на Друга как на уникальную, неповторимую личность и явление природы.

Поэт верит, что в идеале красота, добро и истина образуют нерасторжимое единство, являясь разными сторонами одной сущности; поэтому помимо красоты поэт настойчиво ищет в Друге нравственные совершенства и отказывается верить своим глазам и рассудку, когда получает опровержения со стороны реальности.

Сонет 54 развивает метафорический образ связи между красотой и верностью (в оригинале - "truth", что можно истолковать как "верность", "постоянство" или как "правдивость", "честность" "искренность"):

O! how much more doth beauty beauteous seem

By that sweet ornament which truth doth give.

The rose looks fair, but fairer we it deem

For that sweet odour, which doth in it live.

The canker blooms have full as deep a dye

As the perfumed tincture of the roses.

Hang on such thorns, and play as wantonly

When summer's breath their masked buds discloses:

But, for their virtue only is their show,

They live unwooеd, and unrespected fade;

Die to themselves. Sweet roses do not so;

Of their sweet deaths, are sweetest odours made:

And so of you, beauteous and lovely youth,

When that shall vade, by verse distills your truth. [Приложение 15]

Какие бы "тучи" ни омрачали отношения поэта с его Другом, это чувство, даже в самых болезненных своих перипетиях, предстает светлым по сравнению с "темной страстью" к Смуглой Леди, которой посвящена большая часть остальных сонетов. Первые сонеты о Смуглой Леди - как и в случае с Другом - говорят о вполне гармоничных отношениях, но уже начиная с сонета 131 звучит, всё нарастая, тема "злой любви", достигающая в сонете 147 своей кульминации.

Принятое в шекспироведении именование Смуглая (Темная) Леди обусловлено тем, что у возлюбленной Шекспира были темные волосы и смуглая кожа. Это обстоятельство важно потому, что, как объясняет сам Шекспир, современный ему идеал красоты признавал только блондинок, а черный цвет считали некрасивым и, более того, его полагали атрибутом зла (что позволило Шекспиру назвать свою возлюбленную "окрашенной злом" и "темной, как ад"). Однако она предстает в его сонетах не каким-то исчадием ада, а вполне земной женщиной, которой поэт дает безжалостные характеристики без тени деликатности и, даже признаваясь в любви, сохраняет довольно фамильярный тон, какого он ни при каких обстоятельствах не позволял себе по отношению к Другу. Особенно интересен в этой связи сонет 130, основанный на той же идее, что и посвященный Другу сонет 21, - на отрицании пышных метафор. Если сонет 21 нисколько не подрывает романтический образ Друга, то в сонете 130 дается подчеркнуто приземленное изображение Смуглой Леди, впрочем в конечном итоге скорее возвышающее ее над книжными Стеллами и Делиями:

My mistress' eyes are nothing like the sun;

Coral is far more red than her lips' red;

If snow be white; why then her breasts are dun;

If hairs be wires, black wires grow on her head.

I have seen roses damasked, red and white,

But no such roses see I in her cheeks,

And in some perfumes is there more delight

Than in the breath that from my mistress reeks.

I love to hear her speak, yet well I know

That music hath a far more pleasing sound;

I grant I never saw a goddess go -

My mistress when she walks treads on the ground.

And yet, by heaven, I think my love as rare

As any she belied with false compare. [Приложение16]

Здесь мы наблюдаем реализацию информативной функции, номинативной и эмоциально-оценочной.

Стоит отметить, что в сравнительно коротком цикле сонетов о Смуглой Леди Шекспир дал весьма яркие ее описания, тогда как на протяжении первых 126 сонетов он по существу не создал никакого внешнего образа Друга.

В сонетах 40-42 поэт говорит о том, что его возлюбленная изменила ему с Другом. О том же (но уже обращаясь к возлюбленной и виня во всем ее) Шекспир пишет и в сонетах 133-134. Наконец, в сонете 144 (напомним, одном из первых, появившихся в печати) поэт пишет про две своих любви, упоминая прекрасного мужчину (эпитет "fair", который может означать также "белокурый, светловолосый", неоднократно употреблялся им по отношению к Другу) и окрашенную злом женщину, женщину "цвета зла". Все это не оставляет сомнений в том, что сам поэт, его Друг и Смуглая Леди образовали любовный треугольник, тема которого связывает столь несхожие, казалось бы, циклы. В этом сонете мы видим развернутые метафоры: ангел - мужчина, худший из духов - женщина цвета зла. Метафоры в данном сонете выполняют номинативную, информативную и кодирующую функции.

Two loves I have, of comfort and despair,

Which like two spirits do suggest me still:

The better angel is a man right fair;

The worser spirit a woman coloured ill.

To win me soon to hell, my female evil

Tempteth my better angel from my side,

And would corrupt my saint to be a devil,

Wooing his purity with her foul pride.

And whether that my angel be turned fiend

Suspect I may, but not directly tell,

But being both from me, both to each friend,

I guess one angel in another's hell.

Yet this shall I ne'er know, but live in doubt,

Till my bad angel fire my good one out. [Приложение 17]

Свою связь с ней он называет тем же словом "любовь (love)", которое использовал для своего Друга, но здесь любовь отнюдь не платоническая, а самая что ни есть плотская и низменная. В действительности разум, не затронутый этой любовью, не покидал поэта, и сообщал ему совершенно трезвый диагноз этого недуга. Если сонет 116 - это гимн любви, то сонет 129 - "антигимн" сладострастию: